Безоружный покачал головой. Он был пессимистом.
– О! Это долгая история, ясное дело, долгая, – сказал он, как видно, только для того, чтобы заставить собеседника еще раз повторить: «Да нет же, вас сразу отпустят, вот увидите». – А я-то рассчитывал, – продолжал безоружный, – я-то рассчитывал к вечеру уже дома быть. Видно, надо набраться терпения…
– Поспеете! Говорю вам, поспеете, – убежденно проговорил вооруженный. – Составить протокол – дело недолгое. Составят и сейчас же отпустят. Самое главное, чтобы вас вычеркнули из списка осведомителей.
– А у вас есть список осведомителей?
– Конечно, есть. Все до единого доносчики на учете. И мы их одного за другим вылавливаем.
– И что же, там и мое имя стоит?
– В том-то и дело! Ваше имя там тоже значилось. Теперь самое главное, чтобы вас вычеркнули, иначе наверняка еще раз задержат.
– А! Ну, в таком случае мне и вправду нужно сходить в штаб. Я им там все объясню…
– Для этого мы и идем. Надо, чтобы они сами посмотрели, проверили.
– Но теперь-то, – перебил его безоружный, – теперь-то вы знаете, что я на вашей стороне и никаким доносчиком никогда не был?
– Ну, конечно. Теперь знаем. Теперь вам нечего беспокоиться.
Безоружный кивнул головой и огляделся по сторонам. Они шли по большой поляне, заваленной сушняком. Кое-где торчали тощие, убитые огнем сосны и лиственницы. Одно время они было сбились с тропинки, но вскоре снова нашли ее. Казалось, они бредут через лес наугад, блуждая между редкими стволами сосен. Безоружный не узнавал этих мест: вечер подступал вместе с узкими языками тумана, и лес внизу казался гуще в наступивших сумерках.
Когда они сходили с тропинки, он беспокойно оглядывался. Один раз, решив, что его провожатый начал плутать, он попробовал свернуть правее, где, по его мнению, должна была проходить тропинка, и тот, как бы невзначай, тоже пошел направо. Но если безоружный снова покорно следовал за своим провожатым, тот шел вправо или влево в зависимости от того, где легче было идти.
Наконец он решился и спросил напрямик:
– Да где же он, наконец, этот ваш штаб?
– А там, куда мы идем, – ответил вооруженный. – Скоро сами увидите где.
– Но хотя бы в каком он месте, в каком примерно районе?
– Как вам сказать? – отозвался вооруженный. – Командование ведь не сообщает, что находится в таком-то месте, в таком-то районе. Ну, а где командование, там и штаб. Понятно?
Да, безоружному было понятно. Он был не дурак. Но он все-таки спросил:
– И что же, туда и дороги никакой нет?
– Дорога? – ответил его провожатый. – Дороги всегда куда-нибудь ведут. Сами знаете, к штабу по дорогам не ходят.
Да, безоружный это знал, он был не дурак, он был человек хитрый. Поэтому он спросил:
– И часто вам приходится ходить в штаб?
– Частенько, – ответил вооруженный. – Да, часто хожу.
Он был мрачен и все время смотрел куда-то в сторону. Местность он знал плохо. Порой казалось, что он сбился с пути, но все-таки продолжал шагать, словно ничего не случилось.
– А что, вы сегодня в наряде, что вас со мной послали? – спросил безоружный, впиваясь взглядом в своего провожатого.
– Такая у меня должность, положено вас сопровождать. Всех, кому нужно в штаб, я отвожу.
– Значит, вы вроде посыльного?
– Вот, вот, – подтвердил вооруженный, – именно посыльный.
«Странный посыльный, – подумал про себя безоружный, – даже дороги не знает. А может, он сейчас просто не хочет идти по дороге, чтобы я не узнал, где у них штаб? Может, они мне просто не доверяют?»
Да, если ему все еще не доверяют, это дурной знак. Безоружный упорно думал об этом. Правда, этот дурной знак еще не отнимал у него уверенности в том, что его и на самом деле ведут в штаб, а потом отпустят. Но ведь, кроме этого дурного знака, были и другие, куда более дурные: лес, который становился все гуще и которому не было конца, тишина, мрачный вид вооруженного человека.
– А секретаря вы тоже в штаб отводили? А братьев с мельницы? А учительницу?
Он выпалил эти вопросы единым духом, не задумываясь, потому что от ответа на них зависело все. И секретаря районной секции фашистов, и братьев с мельницы, и учительницу тоже в свое время увели из деревни. С тех пор их больше не видели, и никто не знал, что с ними сталось.
– Секретарь был фашистом, – ответил вооруженный, – братья служили в фашистских отрядах, а учительница была во вспомогательном.
– Я это просто так спросил, – спохватился безоружный. – Не вернулись они, ну вот я и спросил…
– Вот и я тоже говорю, – словно настаивая на чем-то, сказал вооруженный. – Они сами по себе, а вы сами по себе. Чего же тут сравнивать?
– Ясное дело, – согласился безоружный, – какое уж тут сравнение. А о них я просто так спросил, из любопытства.
Безоружный был самоуверен, чересчур самоуверен. Ведь он был самым хитрым человеком во всей деревне, с ним не так легко сыграть такую штуку. Вот, например, другие, тот же секретарь или учительница, не вернулись, а он вернется. «Я великий камарад, – скажет он фельдфебелю. – Партизаны мне капут не сделать. Я сделать капут всем партизанам». И фельдфебель, наверно, будет громко смеяться.
Но мертвый лес казался бесконечным, и постепенно мысли безоружного, словно поляну в густом бору, тесно обступили неизвестность и мрак.
– Я, правда, ничего толком не знаю ни о секретаре, ни об остальных. – продолжал вооруженный. – Я ведь всего-навсего посыльный.
– Но в штабе-то знают, – не сдавался безоружный.
– Это верно. Вы лучше спросите в штабе. Там знают.
Смеркалось. Теперь нужно было идти осторожно, внимательно смотреть под ноги, чтобы не спотыкаться о камни, скрывавшиеся в густых зарослях, по которым они пробирались. А еще внимательнее приходилось следить за мыслями, следить, чтобы они не метались в непроглядном мраке неизвестности, стараться не потерять голову от страха.
Конечно, если бы его считали доносчиком, то ему не позволили бы вот так бродить по лесу в сопровождении одного-единственного человека, который к тому же, по-видимому, и не думает присматривать за ним. Ведь он сможет сбежать от него, когда пожелает. А в самом деле, что тот сделает, если он попытается убежать?
Пробираясь между деревьями, безоружный попробовал обогнать своего провожатого, сворачивал в одну сторону, когда тот шел в другую, но вооруженный словно не замечал этого и как ни в чем не бывало продолжал идти своей дорогой. Так они спускались по редколесью, уже на изрядном расстоянии друг от друга; временами вооруженный совсем исчезал за сухими стволами и зарослями кустарника, и безоружный терял его из виду. Однако через некоторое время он снова появлялся наверху, по-прежнему словно не обращая внимания на безоружного, но упорно держась сзади, немного поодаль.
До сих пор безоружный думал так: «Если меня сегодня отпустят, то в другой раз уже не поймают». Теперь же у него вдруг мелькнула другая мысль: «Если мне удастся удрать от него, тогда держись…» И он сразу представил себе немцев: немцев, шагающих колоннами, немцев на грузовиках и в бронемашинах – зрелище, сулящее смерть сотням людей и благополучие ему, хитрому человеку, которого никому не удалось обвести вокруг пальца.
Они миновали гарь и заросли и вошли в густой зеленый лес, не тронутый пожаром. Теперь под ногами у них лежал толстый слой сухой хвои. Вооруженный остался где-то позади, возможно, пошел другой дорогой. Опасливо оглядевшись и не проронив ни звука, безоружный прибавил шагу. Вскоре он уже несся по кручам между соснами, забираясь все дальше в чащу. Он убегал. Теперь он ясно осознал это и замер от страха. Но в ту же минуту понял, что все равно ушел уже слишком далеко, что тот, кто вел его, конечно, заметил уже его желание убежать и, вероятно, бежит следом. Да, у него оставался только один выход – бежать дальше: беда, если он попадется на мушку вооруженному теперь, когда стал беглецом.
Сзади послышались шаги. Он оглянулся: в нескольких метрах от него все так же спокойно, невозмутимо шел вооруженный. Ружье он держал в руке.
– Отсюда можно уже напрямик, – сказал он.
И все стало, как раньше. Та же полная неизвестность: то ли все плохо, то ли хорошо; хорошо или плохо, что лес, вместо того чтобы кончиться, стал еще гуще, что этот человек ни слова ему не сказал, хотя видел, что он чуть не убежал.
– Кончится когда-нибудь этот лес? – спросил он.
– Минуем холм и будем на месте, – ответил вооруженный. – Крепитесь, сегодня ночью будете дома.
– Значит, меня и вправду отпустят домой? Я хочу сказать, не захотят ли меня, например, оставить как заложника?
– Что мы, немцы, что ли, чтобы заложников оставлять? Самое большее, отберут у вас башмаки – вот и весь залог. Потому что все мы разутые ходим.
В ответ безоружный принялся ворчать, будто и в самом деле опасался только за сохранность своих башмаков. Но в глубине души он ликовал: ведь каждая подробность, касающаяся того, что ожидало его впереди, хорошего или плохого, возвращала ему уверенность.
