Допив початую бутылку вина, мы ещё полчаса наслаждались безмятежностью окружающей природы, солнечными блёстками на поверхности озера, спокойной рыбалкой. Неожиданно Володя зацепился крючком за невидимое в воде препятствие. Потом оказалось, что это была брошенная браконьерами сеть. Все попытки и подёргивания лески вверх и в сторону и на себя результата не давали. Вот спутник привстал, сколько позволяло отверстие в байдарке, вытянутой вперёд рукой, держась за леску, стал подтягивать судёнышко к невидимому в воде предмету, за который зацепилась леска, и тут мы перевернулись. То ли видимость привычки к неустойчивому, норовистому характеру плавсредства, то ли выпитое вино притупило чувство опасности, но мы оказались в воде. Я как-то ловко освободился из объятий байдарки, а друг головой вниз несколько секунд дёргаясь освобождал свои ноги из недр лодочки. Вот он с шумом вынырнул на поверхность и стал судорожно сдирать с себя одежду и резиновые сапоги. Перевёрнутая байдарка одним концом уже погрузилась в воду, а из второй половины, которая была ещё на плаву, с шумом вырывались пузыри воздуха. У меня, на удивление, обнаружилось спокойствие и отсутствие паники. Думаю: «Как байдарку найти потом?» — и цепляю рыболовный крючок за оболочку корпуса. Вода вроде тёплая, одежда, сапоги не очень мешают. «Греби к избе!», — кричу я, видя, что друг поплыл в другую сторону, и плавными движениями стал выбираться к обжитому берегу. Расстояние метров в пятьсот мы плыли, как мне показалось, бесконечно долго. Первым, шатаясь от усталости, вышел из воды Володя. Оказалось, что он был в одних плавках, а вся одежда и сапоги были скинуты на месте аварии, а я как был в одежде и сапогах, так и приплюхал к берегу, и из последних сил, цепляясь за кусты, выбрался на берег.
Остаток дня ушёл на отдых, просушку и переодевание, а главное, на спасательные работы по подъёму плавсредства и затопленной одежды. Пришлось воспользоваться чужой плоскодонкой, самодельной «кошкой» из толстой проволоки и вёслами из старых досок. Плавающая удочка, прикреплённая крючком к байдарке, послужила буем, и мы довольно быстро подняли затопленное имущество, кроме одного сапога и эмалированного ведра, в которое складывали рыбу. «Чёрт с ним, с барахлом, пошли к берегу», — скомандовал напарник, и мы, довольные, что так легко отделались от смертельной опасности, погребли к берегу. Споров о походе на большое озеро уже не возникало.
Я почти каждый год бываю в этих местах. Все лесхозовские постройки, в том числе и изба, в которой мы жили, уничтожены, лесная трава и цветы густо покрывают пепелище, и только память сохранила очертания былых строений и прошедших событий, которые происходили с нами в этих сказочно красивых местах. Снова живёт монастырь, потихоньку движется реставрация архитектурных памятников. Вместо пионерского горна над гладью озёр умиротворённо гудят колокольные звоны. Десятки машин непоседливых горожан стоят у заповедных озёр тут и там, чадят костры, везде видны люди. Меня спасает то, что, хорошо зная здешние места, я всегда найду тихое, укромное место, всегда наберу корзину отличных боровиков, надышусь целебным сосновым воздухом, нагляжусь на когда-то заповедные монастырские вотчины, и, отдохнув душой, уезжаю успокоенный, чтобы через год вернуться сюда опять.
Любовь к географическим картам у меня с детства. Разглядывание изображённых на бумаге рек, гор, морей и озёр, степей и пустынь, извилистых побережий океанов, романтическое и загадочное звучание названий городов и стран сродни волшебным полётам во сне, когда без усилий паришь в прозрачном воздушном пространстве, а под тобой — блестящие на солнце водные просторы, прекрасные своей дикостью неприступные горные массивы, бескрайние лесные заросли, извилистые ленты рек с букашками — теплоходами и неуклюжими баржами, чёткая геометрия железных дорог, оживляемая бегущими гусеницами из вагонов и тепловозов. При этом невольно чувствуешь и запах тепловозной гари, и терпкий, горьковатый аромат прелых листьев и коры деревьев, ощущаешь горячее дыхание песчаных барханов мутно-жёлтых пустынь, холод льдов, восторгаешься захватывающей дух бескрайность о арктических просторов.
Отправляясь в поездку, я, как правило, сначала беру карту местности, которую планирую посетить, и предвосхищаю дорожные впечатления, мысленно путешествуя по искусственному картографическому краю, и эта прелюдия бывает не менее увлекательна и познавательна, чем реальные впечатления от путешествия.
Большеземельская тундра — самая северо-восточная отдалённая часть Архангельской области, далее, за Уральским хребтом — уже Сибирь. Печора, главная река этих мест, зарождается на западных склонах Полярного Урала и первую половину своего пути к океану мчится с востока на запад по каменным каньонам до Усть-Цильмы, где делает крутой поворот на север и, постепенно замедляя свой бег, стремится к океану. Восточные склоны Уральского хребта питают уже сибирскую реку Обь.
Нарьян-Мар — столица округа в ста километрах от Печорской губы Баренцева моря на берегах этой большой реки. Все мои путешествия на Печору связаны с Нарьян-Маром, где мне приходилось бывать много раз и в служебных командировках, и в отпускных вояжах для рыбалки и отдыха. Когда самолёт подлетает к этому городку-посёлку, река внизу поражает обширной дельтой с бесчисленными островами, островками, озерками, старицами, рукавами, протоками, которые по-местному зовутся шарами.
Все мои приключения и рыбалки на Печоре состоялись благодаря моему другу детства Володе, работнику геологоразведочной экспедиции, с которым мы познакомились ещё в семилетием возрасте и затем в течение всей жизни поддерживали дружеские встречи и отношения.
Первое знакомство с Печорой и Большеземельской тундрой состоялось в начале сентября, в семидесятые годы, когда в этих краях успешно шли геологоразведочные работы по поиску месторождений нефти. В связи с началом учебного года родители с детьми, возвращаясь из тёплых краёв, раскупили все билеты на авиарейсы, и мне пришлось договариваться с друзьями-геологами и устраиваться на грузовой борт, летевший из Архангельска с грузами для экспедиции.
В дальнейшем я бывал в этих местах неоднократно и рыбачил в глухозимье, и по первому льду в октябре, и весной в апреле, и в середине лета, и каждый раз клёв был отменный. Но первое посещение ненецкой тундры запомнилось особенно ярко фантастически удачной рыбалкой, приветливо-комфортной погодой, отсутствием злобных комаров, а в конце — и обильным урожаем тундровых грибов. Первоначально эта экспедиция планировалась с основной целью — поймать на блесну редкую и экзотическую рыбину — нельму, которая даже для тех отдалённых заповедных мест была уже рыбой редкой. Нельма — родная сестра каспийской белорыбицы, это совершенный по объёму и отделке серебряный слиток, созданный природой для восторженного созерцания как скульптурный шедевр редкостной гармонии, формы и цвета.
В те годы нельма на Северной Двине была ещё рыбой узнаваемой, но очень малочисленной. Из наших регулярных поездок зимой на подлёдный лов в дельту реки и в Двинскую губу Белого моря на ловлю сига, корюшки и наваги мы обязательно привозили несколько мелких экземпляров случайно пойманной нельмы, сейчас же, по прошествии тридцати лет, даже единичные экземпляры на удочку уже не попадаются.
Ранним утром на двух металлических катерах с подвесными моторами мы вчетвером отправились от посёлка Искателей вниз по Печоре на заветный перекат, где, по сведениям рыбацкой разведки, брала на блесну нельма. Минут через сорок встали на якорь в полусотне метров от берега. Собрали спиннинги и начали первые забросы.
Вода в Печоре очень прозрачная, течение быстрое. Минут через пятнадцать первая добыча — килограммовая щучка. За первый час мы поймали несколько щук и крупных окуней, но нельма не хотела брать тяжёлую блесну, скорее всего, её в этом месте уже не было. Мои спутники посовещались и решили сменить место ловли, хотя, по архангельским меркам, клевало неплохо, и наплевать, что не нельма. Но хозяин — барин, поехали на другой перекат. Высадились на галечный пляж в протоке с каменистым дном и быстрым течением. Спутники вручили мне грубое, самодельное, несколько корявое деревянное удилище с толстой леской, поплавком из винной пробки и крючком десятого номера. Черви в стеклянной литровой банке были переложены мхом. Расправив высокие сапоги-бродни, я зашёл в воду по колено и забросил наживку между двух камней, в пенистый водоворот, через секунду — мощная поклёвка — и красавец-окунь на крючке.
Клёв, по моему разумению, был прекрасный. Крупные полосатые разбойники-окуни с красными плавниками жадно хватали добычу без разведки. Я восхищённо наслаждался обильной ловлей, руки дрожали от возбуждения, но хозяева, посовещавшись, дали команду на сборы и новую передислокацию. Я возмутился: «Чего от добра добра искать?». На мой вопрос никто не отвечал, все молча, посмеиваясь, собирали снасти и добытую рыбу. Опять ревет мотор, идём среди лабиринта островов и проток, берега которых сплошь поросли ивняком и густой травой. Наконец забрались в мелкую протоку шириной метров пятьдесят, с дном, заросшим зелёной травой, которая медленно шевелилась в прозрачной воде от сильного течения. Встали на якорь недалеко от берега. Оказалось, что глубина вполне приличная — около двух метров, однако очень чистая и прозрачная вода создавала иллюзию мелководья, и казалось, что дно, покрытое извивающимися зелёными щупальцами, совсем рядом: протяни руку — и коснёшься травы.
