По реакции мужиков Саша вдруг поняла, что проигрывает. Опасная Танина бесхитростность их завораживала. И самое страшное — нравится Синяку, а это уже вообще ни в какие ворота не лезет. Надо срочно менять тактику. Хватит ее подкалывать, давать ей возможность быть наивной провинциалкой.
— Таня, а как у вас в городе жизнь? — спросила Саша.
— Плохо. Воду отключили, с реки в ведрах таскаем. У нас хорошо только бандитам и туристам. Коммунисты у власти. Они еще хуже евреев.
Роман даже малость отрезвел.
— А что вам, Танечка, евреи сделали? Нормальные ребята, только вида не показывают, — усмехнулся он.
— А Израиль — обалдеть, — вмешался Синяк. — Мы с Жирным в том году были у сына его...
— Так вы еврей? — растерялась Таня.
— Да что вы, Танечка, — вступился за друга Синяк. — Это он просто оброс, у него куделя в пейсы заворачиваются, если его обрить налысо, — он на татарина похож пожилого.
— А вы в Мертвом море купались? — заинтересовалась Таня, забыв про евреев. — Там грязь полезная на дне.
— Там нырять бестолку за грязью, — сообщил Синяк. — Живая соль, и нет никого, ни рыбы, ни растений...
— Ни эллина, ни иудея, — заплетающимся языком добавил Роман.
— А евреев, Танечка, я тоже не жалую, кстати, — завел Синяк любимую свою застольную тему. Без малого сорок лет подначивал он Романа по национальному вопросу. — Чего хорошего они сделали? На скрипках играть?.. Так это и у нас в саду Баумана слепые пилили, причем бесплатно. Приходи — слушай.
— Ну, чего ты несешь, морда твоя тюремная? — с любовью произнес Роман, пересаживаясь поближе к Тане. — Тань, он в тюрьме провел детство, отрочество и юность...
— Согласен, — подтвердил Синяк, благодушный оттого, что разговор нормализовался. — Было дело. Семь лет в неволе. А Жирный меня подогревал. Пришлет открытку: “Тебе скоро двадцать пять лет. Ты должен стать умным”. Я открыточку раздеру — там четвертак. Хотя Жирный сам бедный был — ходил в тещиных трусах на босу ногу. — И пихнул Романа. — Болтай дальше, Жирный, гони пургу, развлекай дам.
— Тебя кто от сифилиса лечил? — задушевно поинтересовался Роман, и сам ответил: — Наш добрый доктор Вассерман.
Саша слегка подалась в сторону от Синяка. Сифилис был чем-то новеньким в их репертуаре. Синяк заржал.
— Да врет он всё, не журись, — он притянул Сашу на место.
Саша тем не менее вырвалась, пепел, отросший на сигарете, накренился, готовый рухнуть на скатерть. Синяк пододвинул к ней пепельницу:
— Сбрызни.
— ...а подохнешь, — благодушествовал Рома, наливая себе писки, — под чью музыку тебя понесут? Под нашу, под Мендельсона...
— Гляди, Жирный, напьешься, секс с Таней не найдешь. Кстати, упреждаю, если я раньше тебя кони брошу, меня только в бледном гробу хоронить, а то засунете в красный... коммунячий.
А Саша тем временем лениво — просто чтобы не отстать от разговора, — доила память. Вроде Мендельсон не погребальное?.. Вроде он свадебное писал?.. Что у нее самой-то на свадьбах звучало? На первой свадьбе, во Владимире, магнитофон сломался, только отцова гармонь осталась. Кричали “горько”. Абд эль Джафар не целовался — им не положено — прикрывал лицо белой арафаткой.
А с Биллом?.. В Кувейте? Какая там свадьба? Там шампанского днем с огнем не сыскать...
На Синяке запищал пейджер.
“На права ты сдал. Гуд найт. Иван” — прочитал вслух Синяк и поднял свой персональный стопарь с гравировкой “Вовка Синяк”, застолбленный еще со школы. — Всё! Еду в Германию. Кто со мной?! Александра?!
Саша решительно встала, раздраженная, что не разобралась с Мендельсоном.
— Александра едет домой, — и улыбнулась Тане. — Приятных сновидений.
Можайский творог скрипел на зубах, как свежевымытые волосы. Роман высыпал его в миску для приблудных кошек, оставленных на зиму летними садоводами. Вернулся в дом, заправил пишущую машинку и затарахтел... Но выходило блекло. Посмотрел в холодильнике, где привык держать ленты про запас. Нету. В Москве есть, а здесь хрен ночевал. Видит Бог, хотел писать гневное обличение Сикина, заклеймить, пригвоздить, забить. Даже название придумал — цитату из Окуджавы: “Чтоб не пропасть поодиночке...”. Начало такое:
“Чтоб не пропасть поодиночке, необходимо поставить перед Международным Исполкомом КСП вопрос, могут ли в руководстве Российского Клуба Свободных Писателей находиться вчерашние стукачи?..” Стоп! Блеклая лента, блеклый текст... Одно к одному — в общем, ногти на ногах закорючиваются — верный признак пошлятины. Читать эту мякину никто не станет. Какое уж тут обличение?..
Роман взглянул в окно. Соседка, Анна Васильевна, потомственная дворничиха, в спортивном костюме, в бигудях под косынкой, похожая на старого маленького спортсмена, облокотясь на прожилину забора, недовольно наблюдала за двумя тощими странно одетыми мужиками, вяло ковырявшими запущенный огород Романа.
Роман закрыл машинку футляром, задвинул ее под стол и вышел на крыльцо.
— Приветствую, Анна Васильевна. Горный воздух — мечта туберкулезника.
— Привет, Ромочка, привет, — невесело отозвалась дворничиха и для разгона пожаловалась: — Корявая стала — с ног валюсь. Напала на лекарства — вроде полегче. Еще беда: приехала с Москвы — на постели черноплодка. Откуда, думаю? Попробовала: крысиное кало. Стало быть, крысы.
— А у меня кран водопроводный похитили, — пожаловался ответно Роман.
— Твои и свинтили, — кивнула соседка на чудных мужиков.
Роман пропустил ее заведомый навет мимо ушей.
— Какие виды на урожай, Анна Васильевна? Поливать яблони ввиду зимы или как?
— Какой полив?.. Ты всё равно не будешь. А во-вторых, три дождя весной в мае — и по нашему региону воды не надо...
“Регион”. Лихо. А всё — телевизор.
— А телевизор работает, Анна Васильевна?
— Цветной привезла. Вчера на ночь хороший фильм передавали, с мучениями. Ты сериал-то не глядишь?
— Ну, почему? — вежливо уклонился Роман. — Порой бывает...
За спиной соседки чернели свежевскопанные, без единого сорняка угодья. Грядки плотно обжимали со всех сторон крепкий домик. Заросший бурьяном участок Романа норовил по весне распространить сорняки на ее территорию, что соседка тяжело переживала — отдать ей должное, молча.
Чтоб конфликтовать минимально, Роман и привлек для окультуривания своей земли рабсилу. Мужики на его крохотной неплодоносившей латифундии были психбольные из ближайшего рабочего поселка, где с приходом демократии распустили дурдом, вернее, перевели его на самоокупаемость. Проще говоря, пациентов почти перестали кормить. Небуйные отощавшие дурдомовцы с утра до вечера слонялись по окрестностям в поисках пропитания.
Весной, когда оттаяли овраги, они было обосновались на общетоварищеской помойке в песчаном карьере, где для проживания вырыли себе норы меж корней вязов, удерживающих склоны. Но вскоре “сикилетов”, как их называла Анна Васильевна, поперли оттуда здравомыслящие и предприимчивые бомжи.
Роман привадил двух психов; приодел их в списанную израильскую форму, которую приволок его сын Димка из пустыни Негев во время прохождения воинской службы в танковом полку каптером.
Психи были счастливы; главным образом радовались они бездонным накладным карманам на штанах, куда складывали заработанное подаяние.
...Всё это прекрасно, размышлял Роман, покуривая на свежем воздухе, сдобренном живым фекалом, ибо за бедностью садовые товарищи удобряли тощие подмосковные глины непосредственно содержимым своих уборных. Вот кошка Анны Васильевны поймала глупую мышь и мучает ее на бетонной потрескавшейся дорожке, пробитой вялыми осенними лопухами. Всё это хорошо, пленэр и пейзане. Но что с Сикиным делать? Вот в чем вопрос...
— Кошка у меня хозяйственная... — умиротворенно сообщила соседка, — всю улицу у нас облавливает... заботливая... Одно беспокойство — котята. Нынче, правда, им прививку стали делать от беременности.
Роман вынес на крылечко вскипевший чайник, но чаепитие не состоялось — его вдруг осенило!..
У Ваньки есть собственная справка, где, когда и кем Ванька, Иван Ипполитович Серов, был привлечен к сотрудничеству с органами. Пусть Иван по ее образу и подобию “оформит” такую же на Сикина. А Роман ее опубликует с комментарием. А потом пусть разбираются: натуральная справка или домодельная? Главное ведь, что по сути-то всё правда...
Роман завел машину, оставил ее греться, а сам пошел забрать пустые бутылки и мусор — по дороге выбросить на помойку. Психов он оставлял без опаски: перекопают, уйдут.
...Компостная куча Ильи Ивановича, родного дядьки Синяка, который и завлек Романа в это не очень дружественное садовое товарищество, была завалена битой антоновкой, распространявшей райский винный дух. Обычное дело: хороший урожай — беда.
Сам же Илья Иванович, “чертов гном”, как величала его родная сестрица, мать Синяка, занимался важным делом, а именно — натягивал детский носочек на шипящий клюв рассвирепевшего индоселезня с хохлом на башке и трясущимся от злости зобом. Войну с иностранной птицей старик вел с прошлого года, когда сдуру по жадности прельстился на базаре ее пресловутой мясистостью. И тогда же, сразу после сделки, окаянная утяра больно укусила старика за впуклое брюхо сквозь телогрейку, пиджак, кофту, рубашку и исподнее.
