— Ты должен был всё узнать сам…
— Ну хорошо, я узнал. Теперь ты можешь рассказать?
— Пожалуйста, но рассказывать в общем-то нечего. Того европейца, что заказал медальон, звали Герр Кёлер. Бриллиант он привёз с собой, по его словам этот камень принадлежал его семье на протяжении трёх столетий. А медальон он хотел подарить жене, которая вскорости должна была разрешиться от бремени. Это всё…
Захар расслабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
— Я пойду в ресторан «Боржоми» куплю, — он достал кошелёк из внутреннего кармана пиджака, — и попрошу анальгин у проводника, что-то голова разболелась.
Он вышел, закрыв за собой дверь. Оставшийся в купе растерянный старик, не моргая уставился на подсвеченный фонарями перрон Московского Вокзала. Поезд легко качнулся и медленно тронулся с места, из вокзальных динамиков гремел «Гимн великому городу» Глиэра.
Вернувшись в купе, Захар выключил радио и не раздеваясь прилёг на полку. Головная боль медленно проходила, он прикрыл глаза…
То, что мы уже на земле предков ни я, ни Яков не сомневались. Это чувствовалось по низкому небу, по языковой разноголосице, по узнаваемым лицам. Из воды Галилейского моря, словно греясь на солнце, выступали покатые спины крупных и мелких валунов, они тянулись вдоль берега, сливаясь с горизонтом. Пахло рыбой и водорослями. С минарета надоедливо пел муэдзин, напоминая правоверным магометянам о времени вечерней молитвы. Низкое оранжевое солнце, ласкало длинными лучами маленькие деревеньки, выросшие на окружавших море холмах, будто раскинутые Аллахом кости. В окнах самых зажиточных домов вспыхивали и мерцали свечи. Чистый воздух дрожал, как марево после жары, небо медленно укрывало землю, плотным арабским атласом.
Мы решили заночевать у стен крошечного, католического монастыря ордена Святой Ядвиги Силезской, расположенного у подножья двух холмов, похожих на спящего верблюда. Ясмина уже вторую неделю плохо себя чувствовала, у неё постоянно кружилась голова, она почти ничего не ела. Когда солнце окончательно скрылось за горами, из ветхих монастырских ворот вышла монахиня и направилась к нам. В сухой ладони, она механически перебирала сандаловые чётки. Она поздоровалась с нами на польском языке, мы представились, услышав нашу фамилию она перестала перебирать чётки и медленно перекрестилась, не сводя с нас глаз. Потом обратилась к Ясмине на фарси. Немного поговорив с ней и скользнув взглядом по её бледному лицу и округлившемуся за последнее время животу, настоятельница монастыря, пани Ангелика, пригласила Ясмину на ночлег в монастырь, предложив ей горячий ужин и баню. Мы проводили их до ворот, у входа мы остановились.
— Я врач, если у вас есть больные, я их осмотрю, — брат сказал это в спину пани Ангелики.
— Дзенкуе бардзо, слава Господу, все здоровы… — она опять перекрестилась, — молитвами спасаемся от хворей.
Чуть погодя ворота опять открылись, две одетые в чёрные до пят балахоны монашки, вынесли скамейку и маленький столик, на котором установили глубокое блюдо с крупно нарезанными овощами и рассыпчатой овечьей брынзой, пиалу с подсоленным оливковым маслом, тёплый, пахнувший домом хлеб, от которого мы давно отвыкли.
Утром я пошёл искупаться в море, брат отказался, сославшись на то, что остаётся ждать Ясмину. Узкая тропа вела меня через живописный лимонный сад — три дюжины увешенных крупными, экзотическими плодами деревьев. Через четверть часа, я уже плескался в прохладной, воде пресного моря. А затем, пока не началась жара, обошёл затерянное между каменными глыбами, арабское кладбище. Разбросанные по склону холма надгробья, напоминали старинные, винные сосуды. Некоторые из них, я зарисовывал в свой альбом. Когда я вернулся, то застал Якова и Ясмину, мирно дремавшими на толстом верблюжьем одеяле, в тени оливкового дерева. Рядом громко чавкая, пасся наш мул, которого Ясмина назвала «Салам», а я шутя называл «Шалом». Мул с удовольствием откликался на оба имени. Ясмина выглядела отдохнувшей, увидев меня она приветливо взмахнула рукой и улыбнулась. Я протянул ей лимон, он поднесла его с своему лицу, глубоко вдохнула его запах и закрыла от удовольствия глаза.
Вскоре мы тронулись в путь. Настоятельница монастыря, пани Ангелина, попросила подарить ей фигурку девушки, которую я от дорожного безделья, выстрогал из сухой, кедровой ветки. Монашки передали нам с собой пол дюжины толстых свечей, завёрнутый в бумагу кусок душистого, цитрусового мыла, три большие засоленные рыбы и три буханки хлеба, сложенные в соломенную корзину. Все десять дней пути до Иерусалима, хлеб оставался мягким и свежим. Я несколько раз оглядывался и видел, как пани Агнеска, смотрела нам в след, пока мы не скрылись из виду.
— Захар Михайлович, вот документы которые вы заказывали, — стук каблуков секретарши, растворился в сером ковролине, покрывающем пол небольшого, уютного кабинета.
— Спасибо Леночка, давайте я их прямо сейчас посмотрю…
Она аккуратно положила папку на стол и тихо вышла, плотно прикрыв за собой тяжёлую дверь с медной табличкой: «Пандир Захар Михайлович. Директор Архива» Перед тем как взяться за документы, Захар открыл окно. Помещение мгновенно наполнилось звуками города — шелестом листьев, визгом тормозов, обрывками музыки, вылетевшей из автомобильных салонов, звонким детским смехом из соседнего парка. Захар любил этот фон, он помогал ему сосредоточится, а когда надо расслабиться. К вечеру, целый день прятавшееся за облаками солнце, неожиданно ярко осветило город. Парившая над городом пыль, засверкала электрическими искрами в его косых, почти прозрачных лучах. Вернувшись к столу, Захар включил настольную лампу, подвинул к себе папку и стал внимательно читать документы. Он почти закончил, когда «песню города», нарушила телефонная трель.
— Захар Михайлович, это фрау Ленц… Я соединяю?
Взгляд Захара машинально опустился на край стола. Там в рамке под стеклом, стоял слегка пожелтевший от времени фотоснимок. На нём была запечатлена молодая девушка, её светлые волосы были завязаны узлом на затылке, в руке был зажат карандаш, которым она что-то увлечённо рисовала в альбоме.
— Конечно соединяй… Спасибо!
— Захар, я нашла её… — помехи международной связи, делали и без того взволнованный голос Элисы Ленц, чуть ли не трагическим, — она живёт in der Stadt Мagdeburg, ты не представляешь… Фрау Кёлер после войны, два раза die ehe zu betreten, как это по-русски, входила в брак…
— Была замужем…
— Именно так, danke, была замужем. И оба раза меняла фамилию…
— Погоди Эля, давай всё по порядку, — остановил её Захар.
— Ну вот, а ещё упрекают англо-саксов в отсутствии эмоций… Gut, начнём с начала, — Захар почувствовал, обворожительную улыбку на другом конце телефонного кабеля, — guten tag, мой дорогой…
Элиса, давно уже пыталась найти майора Кёлера либо его потомков, но это оказалось не просто, даже при пресловутой немецкой педантичности. Оказалось, что на Восточном фронте, служило 24 офицера Вермахта по фамилии Кёллер и в чине майора. Девятнадцать из них погибли на фронте или пропали без вести. В живых сейчас было только четыре человека, но все они спаслись благодаря тому, что после капитуляции Германии, бежали в западную оккупационную зону. Один правда вернулся в ГДР из русского плена, но умер от туберкулёза не прожив и года. Теоретически, потомком разыскиваемого майора, могли быть родственники любого из девятнадцать погибших или пропавших без вести, но определить кого именно было невозможно, ведь Захар не знал даже имени Кёлера, не говоря уже о месте рождения или возрасте. Теперь же, когда Витольд Адамович Мазур, обнаружил фотографию и надпись не её оборотной стороне, получить информацию о семье майоре Вермахта, Эрике Кёлере из Лейпцига, оказалось делом времени и связей. Элисе это удалось менее, чем за месяц.
Крыша берлинского железнодорожного вокзала Остбанхоф, напоминала хребет с рёбрами гигантского, доисторического животного. Ступив на перрон, Захар первым делом направился к цветочному ларьку, где купил букет белых роз. Над привокзальной площадью видел густой, серый смог. Пробиваясь через пёстрою толпу, Захар уверенно пересёк площадь по диагонали и двинул к маленькому угловому кафе с непроизносимым названием «Gebäck», где его должна была ждать Элиса. Она сидела за столиком, рассматривала яркий глянцевый журнал, перед ней дымился ароматный кофе. Захар невольно залюбовался её ладно скроенной фигурой, прямой осанкой. Она была из тех женщин, которым возраст безусловно добавляют шарма, которые с годами словно расцветают, входят в форму идеальной привлекательности. Элиса искренне обрадовалась увидев Захара, потом поднесла букет к лицу и глубоко вдохнула его аромат. Они заказали ещё кофе и марципановый рулет, неторопливо позавтракали, затем выкурили по сигарете, забрали из подземного гаража новенький Элисын «Вартбург» и отправились в Лейпциг.
