«У-ау-оф-кий» — вот как он себя называет. И Пивчиков с однокашниками в течение следующих двадцати минут слушают, как тезка святого мученика коверкает, зажимает и пережевывает в манную кашу параграф, посвященный серной и соляной кислотам.
Химичка обнаруживает Эдика только в самом конце урока, и то не физическим человеком, а строчкой в журнале. Вызывает к доске, но Пивчиков уже перегорел, отдав волю разрисованной промокашке. Учительница вызывает его еще раз, затем берет ручку и выводит в журнале буковку «Н», означающую отсутствие.
Следующую остановку память делает в поле. Эдурад — студент «промокашки», благодаря/вопреки неопрошенным знаниям. После трехнедельного лекционного курса все группы потока отправляются на сельскохозяйственные работы.
Конец сентября, с позапрошлого вечера сечет мелкий дождь. От горизонта до горизонта тянутся бесконечные гряды, скользкие и одновременно твердые, в них, словно солдаты в окопах, прячутся уродливые кормовые гибриды — турнепсы.
Алгоритм поведения на полях предельно простой: обнаружить в борозде корнеплод, выудить на свет божий с новорожденным чмоканьем, счистить глину с боков и отправить в темный холщовый мешок.
Поначалу занятие показалось тяжелым и скучным, но затем Эдуард (только один) приспособился. Чтобы сапоги необратимо не затянуло в глинистый грунт, он придумал чаще переступать ногами (в моду как раз входила ламбада). Чтобы не нагибаться в чересчур недостойную позу, наловчился подковыривать турнепс раздвоенной на конце палкой-копалкой, как когда-то поступал кроманьонец. Оптимизация вкупе с механизацией помогла Эдуарду оставить далеко позади самых быстрых и ловких студентов потока. От незнакомого прежде чувства азарта и обилия кислорода лицо его разгорелось, грудь трепетала. Лучший результат сбора обеспечивал грамоту от профкома, однодневный отгул и большое общечеловеческое признание.
Мир предстал набором естественных цветов и форм. Серое небо, черное поле, раскрасневшийся Пивчиков и… собственно, все.
«Я есть мир, мир есть я, — определил Эдуард. — Я король».
С видом победителя он обернулся на преследователей и испытал экзистенциальный шок: король умер.
Открывшееся взгляду пространство казалось необитаемым. Единственным живым объектом в хмурой панораме являлся крошечный грузовик, тяжело взбирающийся на марсианского вида холм, под которым пряталась железнодорожная станция. Грузовик увозил от Пивчикова однокурсников, друзей и товарищей…
Король умер! Да здравствует… Кто? Кто он такой?
Потом была девочка. Девушка. Женщина. Одна из тех немногочисленных женщин, вниманием которых он когда-либо хотел и рассчитывал располагать. Эдуарду было семнадцать. Ей на полмесяца больше. И он ходил за ней по пятам, по глубоким следам ее вышитых красным орнаментом валенок. Устойчиво стоял снежный февраль, и этот факт можно было засвидетельствовать буквально. Эдуарду чудилось, что сквозь полиуретановые подошвы и толстые войлочные стельки к нему переходит тепло отпечатков ее ступней.
Обычно он провожал девушку от института до дома (шел за ней на расстоянии метров трех-четырех), впившись взглядом в помпон ее вязаной шапочки, который раскачивался из стороны в сторону в такт ее веселой прыгучей походке. Сокращать расстояние он не собирался, ему и без этого было радостно и легко.
Но однажды все кончилось. Однажды его девушка остановилась и обернулась.
— Почему ты ходишь за мной? — спросила она. — Почему не поцелуешь меня, Николай?
Николай?
Эдуард успел среагировать на ее неожиданную остановку: чтобы не сбить девушку с ног, он увел тело в сторону. Маневр оказался сложным для исполнения в скользких зимних условиях, ноги Пивчикова заплелись, он упал и на треть погрузился в сугроб. Положение не располагало отвечать на чьи-либо вопросы. Да и как объяснить человеку то, чего он (она) никогда у себя не видел. А она не могла видеть движение помпона физически, потому что помпон был закреплен у нее на затылке.
— Ну что ты молчишь? — повторила девушка.
«Ничего ей сейчас не скажу, — решил Пивчиков, — я оставлю ответ на потом, надо все хорошенько обдумать».
И вероятно, он ошибся с решением, потому что за Эдуарда заговорил кто-то другой:
— А чего говорить? Ну давай поцелую.
Возле девушки Эдуарда возник крепкий румяный парень в длиннополой искусственной шубе. И не просто возник, а закрыл, заслонил от Пивчикова помпон своей широкой прокуренной шубой.
«Николай — это он, — сообразил Эдуард, — и он целует ее…»
«Я оставлю свой ответ на потом», — повторял он себе, чувствуя, как уши его наливаются кровью, а ладони прилипают к перчаткам.
Но потом была только работа. В неброском учреждении, связанном с регистрацией и учетом различных печатных форм. Своего кабинета Эдуарду не полагалось, зато был собственный кластер — отгороженный куском пластика угол, оборудованный деревянными счетами, архиваторами, писчей бумагой и парой угловых штампов. Затем к столовым предметам прибавилась (но вовсе не заменила их) массивная ЭВМ.
Вся карьера Пивчикова прошла за этой невзрачной перегородкой. Фиксация и архивация документов требовали от оператора тишины и сосредоточенности. И Пивчиков был таковым.
И так же сосредоточенно, тихо и незаметно шло время. Пивчиков определял его ход по стенам учреждения: каждые десять лет они освежались светло-зеленой масляной краской.
Вскоре после четвертой покраски Эдуард Эдуардович был отправлен на пенсию. За четыре полоски службы он не пересекся ни с одним сослуживцем, ни по касательной, ни по наклонной.
Вне работы и дома Эдуард себя помнил плохо. В основном стоящим в очередях. Очереди змеились, ползли вверх и вниз по этажам и бесконечным коридорам разного рода государственных учреждений. По причинам, казавшимся Пивчикову незначительными, он провел там многие часы, иногда целые дни своей жизни. Очереди обычно оканчивались неприметными и часто непоименованными филенчатыми дверьми, преграждающими путь в кабинеты. В кабинетах выдавали необходимые справки, подтверждающие факт жизнедеятельности. Пивчиков не часто бывал внутри. То перед ним начиналось санитарное кварцевание, то ответственная «летучка», то заканчивалось время приема. То какая-нибудь толстая секретарша, вперив в Пивчикова томно-гуашевый взгляд, говорила «входите» и пропускала кого-то другого. Именно в одной из таких ситуаций Эдуарду впервые пришла в голову мысль, что он — человек-невидимка.
С одной стороны, это предположение вступало в противоречие с известными законами оптики, с другой стороны, было вполне объяснимо с точки зрения социологии масс. «Массы». Пивчиков испытывал чувство стыда и гадливости, слыша это аморфное, приставучее слово. Смалодушничал он и на этот раз и решил поскорее забыть блеснувшую в глубинах мозга гипотезу. Тем более что подступила пенсия.
Явление пенсии в административно-хозяйственном плане обозначает полный разрыв связей с внешней системой, что обеспечивает абсолютную внешнюю и внутреннюю пустоту, если не брать в расчет мелкие и мельчайшие примеси в виде стирки носков, закупки молока и яиц, посещения стационаров и поликлиник. Состояние пустоты понравилось Пивчикову: можно было сидеть в своей детской (теперь более подходило бы название «старческой», но такого названия, кажется, нет) и часами разглядывать через дверной проем освещенную пыльным солнцем родительскую.
Однако идиллия продолжалась недолго: в образовавшуюся вокруг Пивчикова пустоту устремились девелоперы.
Девелопер — это разновидность термита, прогрызающегося к прибавочной ценности сквозь любые физические, ментальные и витальные стены. В глобальном смысле их действия неразумны, зато эффективны на локальных отрезках — например, у термитов отличный нюх на «лишних» людей, владеющих «лишними» квадратными метрами.
Так однажды унюхав Пивчикова, они больше его не отпустили, начав, как обычно, с изящной дезинформации. В почтовый ящик Эдуарда подбрасывался то богатый глянцевитый буклет «Достойное жилье за достойные похороны», то строгая открытка с призывом покинуть грязный порочный город и слиться с первозданной природой в окрестностях сто первого километра, то брошюра «Целебные свойства дикорастущих» вкупе с поэтическим сборником «Круглый год в одноместной палатке». Все предложения начинались с весьма редкого сочетания слов: «Уважаемый Эдуард Эдуардович!»
Чуть позже к средствам психического воздействия добавились методы экономической стимуляции. Они проявились в растущих счетах на квартплату. Цифры выглядят убедительней слов, особенно при сопоставлении, в нашем случае — начислений квартплаты и пенсии.
Эдуард Эдуардович без энтузиазма относился к еде, но не кушать совсем не умел. Он встал перед выбором: пить молоко с макаронами или платить за газ, воду и свет. Социальное государство, в котором Пивчиков имел честь быть гражданином, часто называло своих граждан — рантье. В сложных системах понятия многозначны, размыты, иногда нет понятий вообще, зато общая энергия таких систем есть величина постоянная. И когда один рантье покупает яхту, для сохранения равновесия системы несколько прочих рантье необходимо выбросить за борт.
