Я знал, что недалеко от места, где я стоял на четвереньках, на берегу лежит огромное бревно белой сосны, которое не достигло устья реки, когда здесь сплавляли лес в далеком прошлом. Оно по меньшей мере семи футов в диаметре. В ранней молодости мы с Диком Рэтбоуном частенько обдумывали способы выволочь бревно из леса, чтобы продать за большие деньги — только вопрос кому. В чем-то похожее на доисторического медведя Джо, это бревно являлось реликтом иной эпохи.
Воспоминания о наших походах на рыбалку пятьдесят с лишним лет назад породили во мне жутковатое чувство, и мне захотелось поскорее покинуть место, с ними связанное. Я нетерпеливо посмотрел на лесистый противоположным берег. Я обследовал реку выше и ниже по течению, выбрал место помельче и перешел поток вброд всего по щиколотку в воде, правда довольно холодной. Было здорово делать что-то совершенно необычное, во всяком случае для меня. Где-то с час я бесцельно бродил по лесу и один раз мельком увидел хохлатого дятла, который размером почти с ворону. Естественно, я заблудился, но быстро справился с волнением, когда сообразил, что двигаюсь в неверном направлении относительно солнца, — до такого легко додуматься, если не впадать в панику. Когда я снова вышел к реке, она, казалось, текла не в нужном мне направлении. Я успокоил себя, сделав выбор в пользу реки, явно знающей дорогу лучше меня. Теперь я возвращался обратно к своей хижине и остановился передохнуть на берегу рядом с местом, где Джо похоронил маленького медвежонка, прожившего на белом свете всего лишь несколько весенних месяцев. Сентиментальные слезы подступили к глазам, но, возможно, такого рода печаль на самом деле не сентиментальна. Как человек старый, я имел полное право сострадать существу, чья жизнь оборвалась, едва начавшись. Все мы смертны. Мы вечно стоим на опускной двери с расхлябанными петлями. Маленький медвежонок, судя по всему, покинул материнскую утробу всего за два месяца до смерти. Джо, вероятно, наполовину, если не больше, находился по ту сторону жизни в момент своего столкновения с буком. Конечно, формально он оставался живым, но я начинал думать, что в определенном смысле он здорово обогнал всех нас. В свои шестьдесят семь я, несомненно, находился на семь восьмых «там» — факт, из которого невозможно сделать никаких выводов.
Я уже давно построил мировоззренческую систему, в которой я всегда прав, но в последнее время она стала проседать там, где самые представления о правильном и неправильном поведении теряются в законченном, уже состоявшемся прошлом. В отдельные моменты жизнь кажется совсем не такой, какой мне хотелось бы, и я начинал задаваться вопросом, уж не во влиянии ли Джо все дело.
Сидя там, на теплом берегу, я мог откинуться на спину и увидеть выше по откосу выступающие корни деревьев, кусты, траву. Повернувшись на бок, я видел отпечатки Сониных ягодиц на песчаном наносе, где она сидела несколько недель назад. Ближе к противоположному берегу реки, в тени крутого откоса, маленькая форель поднималась на поверхность воды за комарами, потом к ней присоединились еще несколько, одна явно крупная. У меня возникло минутное желание вытащить из чулана сваленное в кучу рыболовное снаряжение, которым я не пользовался уже лет десять, непонятно почему.
Во время своих последних походов в бакалейную лавку или редких вылазок в бар за бокалом-другим сапфирового мартини я обратил внимание на одно обстоятельство, поначалу обеспокоившее меня, но вскоре показавшееся забавным. Все местные жители, а особенно старые приятели Джо, теперь от него отдалившиеся, начали говорить о нем в несколько мифологических выражениях, словно он не являлся вполне человеком или перестал им быть. В рассказах и сплетнях часто шла речь об «обнаружении и наблюдении», словно Джо был представителем редкого вида птиц или млекопитающих. Кто-то видел, как он лунной ночью пересекал шоссе в болотистой местности после полуночи. В июне он несколько часов кряду трахал огромную жирную бабищу на берегу озера. Он был миллионером (не совсем так, но близко к правде), у которого врачи обманом вытянули все деньги (возможно). Один старый финн и местный лесничий видели его шагающим рядом с медведем (с трудом верится). Красивые женщины (Соня и Энн) любили его, потому что он странный. Он ночевал в пещере (откуда они узнали?). Он помешался на религии (лесничий видел в бинокль, как он размахивал руками, обращаясь к небу).
Винить местных трудно. Я знаю в лицо почти всех четырехсот жителей нашей деревни, и летом они чаще всего сплетничают о причудах и идиотских выходках своих любимых персонажей — туристов. Здесь их негодование вполне понятно. Зимой они говорят друг о друге или о погоде. Поскольку я обосновался в этих краях задолго до рождения большинства из них, они относили меня к категории богатых чудаков. Меня восхищает изобретательный острый ум многих местных жителей, которые, как ни странно, смогли бы добиться огромных успехов во внешнем мирю, никогда не вызывавшем у них особого интереса. Все они на удивление точно судят о человеческих возможностях и правильно оценивают свои собственные, что редко получается у городских жителей.
Когда я вернулся, Джо кемарил на моем спальном мешке на столике для пикников. Марша со страшной силой завиляла хвостом, как умеют делать только лабрадоры. Я принес ей большой кусок чеддера, ее любимое лакомство. Пока Джо спал, я внимательно рассмотрел вмятины у него на черепе над линией волос, исполнившись минутного восхищения врачами, которым приходится иметь дело с подобными травмами. Когда я был помоложе, многие пожилые люди по старинке продолжали называть врачей костоправами — выразительное слово, ничего не скажешь. Я заметил записную книжку, лежавшую у левой руки Джо, и слегка похолодел от страха, поскольку ее присутствие неизменно предвещало мучительные поиски ответов на трудные вопросы. Я далеко не врач-психиатр, и было невозможно представить специалиста, способного помочь Джо теперь. Все же время от времени, когда что-нибудь особенно беспокоило его, он приходил ко мне с записной книжкой. Несколько недель назад я поймал себя на том, что пытаюсь объяснить ему понятие цвета и природу спектра. А также почему у животных не по шесть ног! Почему все огромные белые сосны были вырублены в начале века? Почему звезды цветные? Последний вопрос заставлял предположить, что Джо видел фотографии с телескопа «Хаббл» в журнале у Рэтбоуна, но я не был вполне уверен.
Я пролистал записную книжку и страшно удивился, найдя довольно откровенный поляроидный снимок Энн, приклеенный скотчем к одной из страниц в конце. Она стояла на четвереньках, задницей к объективу, в крохотных голубых трусиках и лифчике, и смотрела через плечо с ослепительной улыбкой. «Прости господи», как говорят старикашки. Я знал, что у Дика Рэтбоуна есть поляроид, купленный перед самым выходом на пенсию, когда он участвовал в проекте по исследованию популяций разных рыб. Он мне показывал фотографии самых крупных экземпляров. Я живо представлял, как Джо берет фотоаппарат, чтобы сделать конкретно этот снимок. Безусловно, это была своего рода памятка, оставленная Энн, поскольку Джо забывал все лица, но явно не тактильные ощущения от кожи, не запах, не звук голоса и, уж конечно, не ее неповторимый вкус.
Джо резко проснулся, вздрогнув всем телом, протянул руку в сторону и почесал за ухом Маршу, в два счета стащившую его со стола. Пойманный с поличным, я отдал Джо записную книжку, но он не стал спрашивать, какого черта я беру без спроса чужие вещи. Он показал мне снимок Энн, словно священную реликвию, а потом открыл книжку на странице с четырьмя неуклюжими рисунками, какие мог бы нарисовать, наверное, второклассник. Первый изображал рыбу, длина которой, как знаками показал Джо, превосходила длину моего стола футов на десять. Рисунок заставил меня вспомнить озерного осетра, виденного мной в пятидесятых у побережья к северу от Харбор-Спрингз. Второй рисунок определенно представлял самца бородатого ворона, но Джо широко развел руки, показывая, что птица несколько крупнее обычного ворона. Само по себе это не вызывало тревоги, ибо за долгие годы жизни я убедился, что явный интерес ко мне выказывает, ну, может, один из тридцати воронов и потому у меня нет оснований относиться к ним неприязненно. Третий рисунок немного выпадал из ряда, поскольку изображал неизвестное мне животное. Оно напоминало медведя, только чересчур округлого и с большим изогнутым хоботом, и Джо поднял руку на уровень груди, показывая его рост. Четвертый рисунок представлял изображение ворона, наложенное на медведеобразную фигуру с длинным носом таким образом, что они сливались в одно фантастическое существо.
Я стал в тупик, и мне потребовалось полчаса напряженных усилий, дабы понять, что означают рисунки. Оказалось, что животное, о котором упоминал Джо тем днем, когда Дик Рэтбоун, Соня и я нашли его у реки, предположительно меняет обличья. В середине дня оно было рыбой; от заката до полуночи — округлых очертаний мохнатым зверем, похожим на огромный шар для боулинга; а с полуночи до середины утра — громадным вороном.
