Лени нахмурилась. Когда после всех этих сумасшедших олимпийских дней Гленн Моррис укатил, наконец, в Америку, она места себе не находила, пытаясь как-то поправить голову. Жила на вилле Марго, на острове Зильт, впереди была долгая работа в монтажной. Как-то сидели на террасе летнего кафе, между столиками ходил графолог, определяя по почерку характер всем желающим. Марго уговорила показать ему письмо Мориса. Взглянув на буквы, графолог наотрез отказался что-либо комментировать. Пришлось долго уговаривать, и, наконец, после того как количество купюр было удвоено, он сказал, что обладатель этого почерка – человек опасный, несдержанный, с садистскими наклонностями…
Легче в тот момент не стало, но через неделю Лени уже смогла работать. Почерк не врал – она убедилась в этом позже.
– Ну а как там твой архитектор? Как их боевая четверка?
– С Вальтером все по-прежнему.
– Лени бросай его, хватит мучиться. А то подарю тебе на день рождения набор садо-мазо. Со свастикой – там, где нужно.
Лени ушла в себя. Потом сказала задумчиво:
– Марго, ты знаешь, они делают какие-то невероятные вещи.
И попыталась рассказать, что увидела и испытала в бюро: и про танец, и про гитары.
– …Гитара – инструмент пока еще до конца не раскрытый, – вступил в разговор Штернберг. Покурив, мужчины усаживались в кресла рядом. – Как и ты, Лени. Тебя ведь как актрису еще никто не раскрыл по-настоящему.
Опель разлил коньяк, они выпили, и Йозеф продолжил:
– Я был недавно в Нью-Йорке, там, на сцене El Morocco выступал секстет Бенни Гудмана. Играли потрясающе, и я решил с ними после концерта познакомиться. Их гитариста звали Чарли, он только пару лет как взял в руки гитару, до этого играл на контрабасе. Весь вечер он говорил мне о том, что грядет эра гитар. Что джазовые гитаристы, наконец, смогут избавиться от главной своей беды – быть на вторых ролях и только держать ритм. Их же совсем не слышно в оркестре, даже в небольшом. И саксофон, и кларнет, не говоря уже о барабанах, не оставляют гитарам никаких шансов. Они просто создают groove как продолжение ритм-секции. Чарли, конечно, талантливый тип, видно было сразу, но чокнутым оказался на всю голову. Сказал, что пишет манифест-воззвание ко всем джазовым гитаристам, и даже зачитал его начало: «Гитаристы! Просыпайтесь и играйте! Подключайте свой звук, и тогда то, что вы играете, будет услышано!»
– Что значит – «подключайте»? – не поняла Марго.
– Ну, каким-то образом, как он объяснил, к металлическим струнам можно подвести электрический ток и усилить сигнал до любой мощности.
– Им, наверное, будет больно? – спросила Марго. – Он сам-то… подключил?
– Нет, он играл на простой гитаре с огромной декой, чтобы хоть как-то присутствовать в общем звуке. Но сказал, что какая-то фирма вот-вот начнет выпускать электрифицированную испанскую гитару.
– Я не верю в электричество, – вдруг сказал фон Опель.
Компания засмеялась.
– Вернее, я не верю, что оно поможет людям. Электричество – это всегда напряжение. А мне не нравится напряжение, мне не нравится даже ветер. В гармонии с миром я ощущаю себя только тогда, когда лечу на воздушном шаре. Тогда я и есть ветер. А вокруг только тишина и покой.
* * *
Оркестр записали на этот раз без приключений. Музыка ложилась везде так, как нужно, а иногда Лени даже ловила себя на мысли, что впервые видит свой фильм.
Проблемы начались, когда стали микшировать пленки со звуком. Вся команда перебралась в район Йоханнисталя, там у киностудии UFA была самая современная звуковая аппаратная. В микшерский пульт одновременно можно было завести сигналы с семи оптических звуковых машин. Но когда открыли все семь, вместо нужных шумов зазвучал лишь звуковой хаос.
– В чем дело, господин Шульц? – удивилась Лени.
– Фройляйн Рифеншталь, на моем веку впервые звучат все семь каналов, и мы суммируем с них все паразитные шумы. Если бы мы включили два или три прибора, то все было бы в норме. А сейчас мы насасываем вдвое больше. Так не пойдет. Ответственно заявляю – микшировать все эти записи одновременно невозможно. Нужно отказываться от половины.
Лени нельзя было это говорить. С маньячками вообще нужно быть внимательней. Она подлетела к нему, как тигрица, и выпалила прямо в лицо:
– Шульц, тут я считаю, что возможно, а что нет! Когда у вас будут яйца больше, чем у меня, тогда и будете командовать!
Звукооператор вышел и больше не возвратился.
Назавтра неунывающие техники из студии предложили Лени выход – они применили фильтры, заглушив ненужные частоты и оставив лишь полезный сигнал. А для дальнейшей работы посоветовали вызвать Германа Шторра – лучшего звукорежиссера Германии.
Герман действительно оказался лучший. Он моментально понял задачу и проникся идеями Лени: в документальной картине диалоги нужно заменять изображением и звуком. Причем музыка, шумы стадиона и голос диктора должны составлять очень точную пропорцию.
– Герман, по моим ощущениям, звук и образ на экране, вместе взятые, никогда не должны превышать ста процентов. Если в эпизоде у нас насыщенная и сильная картинка, значит, нужно прятать звук на второй план. Это касается и шумов, и музыки. А если вперед вырывается звук, то облегчаем картинку. Это фундаментальное правило для звукового кино. Зрителя вообще не нужно перегружать: в фильме должны быть волны – сначала эмоцией увлекли зрителя вверх, а потом отпустили.
– Ты говоришь про звук или про картинку?
– Это две самостоятельные волны. Причем они должны работать в обратной пропорции друг к другу. Мне кажется, этот фактор характеризует звуковой фильм в полном смысле: ритм – в основе всего.
Над всем этим пришлось долго и жестоко биться. Иногда Лени с Германом заходили в безнадежный тупик – были моменты, когда они считали, что вообще не смогут больше продолжать работу. Зачастую Лени даже сомневалась, остался ли у нее еще рассудок и способна ли она критично мыслить.
В эти минуты они выходили из своей душегубки, студии без окон и дверей, и садились у окна в уютной кухне. Тут они вели долгие разговоры за кофе.
– Герман, скажи мне, а правда, что ведутся работы над созданием принципиально другого вида звукозаписи – на магнитную ленту?
– Да, Лени. Если бы мы с тобой встретились через пару-тройку лет, то, возможно, избежали бы многих проблем. В частности с шумами. Магнитная лента сделает запись звука правдивой и просто удобной. На одну и ту же пленку можно будет записывать десятки раз, быстро отматывая к началу. Наконец-то можно будет записывать длинные музыкальные произведения с отличным качеством – хоть оперу целиком. Не то, что сейчас, ведь в музыкальной студии мы вообще ограничены семью минутами – ровно столько можно писать на восковую матрицу, с которой делают грампластинки. Лени, знаешь, какая самая важная в музыкальной студии деталь?
– Догадываюсь.
– Вряд ли. Часы. Огромные часы, висящие на стене. Циферблат там разделен ровно на семь частей. Для дирижеров это топор палача. При любых обстоятельствах музыка должна уложиться в семь минут.
– Так вот почему мне иногда кажется, когда по радио я слышу отрывок какой-нибудь симфонии, что под конец музыка звучит быстрее, чем в начале!
– При твоем чувстве ритма это нетрудно уловить.
– Герман, а можно хоть разок на все эти новшества взглянуть? И послушать? Может где-нибудь в лаборатории?
– Можно, конечно. Звукозаписывающая машина практически готова. Решили, наконец, главную проблему, связанную со слабым сигналом.
– А как? – по инерции спросила Лени.
– Не забивай себе голову. Это называется током подмагничивания. И еще, Лени, главное: лента с магнитным слоем будет на долговечной пластиковой основе. Твоя любимая AGFA, которая для тебя разработала когда-то «пленку R», уже делает пробную партию.
– Давай за это выпьем еще кофе.
Они обсудили несколько сцен для завтрашней работы, и тут Лени неожиданно спросила:
– Герман, а ты ничего не слышал про электрификацию гитар?
– Ну, Лени, у тебя и интересы… Да, есть такая тема. Читал в своем «мужском» журнале, там у меня вместо красивых девушек одни электрические схемы, что швейцарский эмигрант Адольф Рикенбехер изобрел электрический звукосниматель для гавайской гитары. Правда, сама гитара теперь металлическая и выглядит как сковородка – ее так и называют: Frying Pan. Он уже пятнадцать лет владеет металлообрабатывающей фирмой в Лос-Анджелесе, но, видно, заскучал – к гитарам потянуло. А может, денег решил заработать – в Америке сейчас бум гавайской музыки. Вот он и продает свои гитаросковородки вместе с громкоговорителями – кстати, пишут, что неплохо. Но наверняка есть еще масса другой информации по этой теме. Если хочешь, покопаюсь и все тебе расскажу. А что, ты хочешь подарить фюреру электрогитару на день рождения?
– У меня будет для него другой подарок, – Лени улыбнулась, потом вдруг встала и провела руками по бедрам. Но не выдержала и рассмеялась: – Шутка, Герман, шутка!
