Лоик же, обученный Морисом, возвращался с поля после часовой тренировки. Редко его так забавляло и приводило в возбуждение какое-нибудь средство передвижения, как эта машина, которая сзади него срезала, молотила и связывала в снопы пшеницу!
Ловко спрыгнув, он потянулся с довольным видом, крепко стоя на земле. «Этот самодовольный идиот еще и улыбается! – подумал Брюно. – Явно горд собой и скошенным хлебом!» На мгновение отчаяние охватило душу Брюно. Отказавшись от мысли привести в чувство этих двух психопаток, он надеялся найти мужскую солидарность и просто-напросто здравый смысл у Лоика.
– Вы могли бы на секунду покинуть ваш кабриолет, мой дорогой, мне надо поговорить с вами.
– Поговорим после. Вы едете со мной в поле? – спросил Лоик, залезая на свой танк и наклоняясь к Брюно. – Морис объяснил вам, что делать? Я прицепил ваше снаряжение сзади. Вам остается только следовать за мной. Ах! Вы все увидите собственными глазами, мой маленький Брюно! – заключил он, заводя мотор.
Но Брюно, оставшись на земле, так энергично отмахнулся, его лицо так скривилось, что Лоик снова выключил свой комбайн и напряженно прислушивался.
– Что происходит?
Конечно, это было бы слишком просто для Брюно – сделать хоть раз в жизни то, о чем его просят! Он был слишком большим снобом, чтобы взять в руки вилы, помочь добрым людям, приютившим их, давшим им пищу, людям, которые, несомненно, и дальше собирались их кормить и давать кров в течение нескольких дней. Лоик, побывавший на верху балки и видевший это море пшеницы с редкими островками хилых кустиков, знал, что уехать отсюда более чем трудно. Впрочем, уехать еще не так трудно, гораздо труднее доехать куда-нибудь.
– Ваша новая подружка… наша дорогая хозяйка отказала мне в куске хлеба, – сказал Брюно, стиснув от ярости зубы, – значит, я убираюсь отсюда!
– Хлеба!.. Она отказала вам в хлебе? – Лоик явно был озадачен скорее предметом отказа, чем самим отказом. – Но почему же?
– Я этого не знаю, и мне на это наплевать! Я возьму там грузовичок и отправлюсь на поиски почты. Должен же где-нибудь быть телефон… во Франции… в тысяча девятьсот сороковом году!..
– Грузовичок сломан. Я уже спрашивал о нем утром у Мориса.
– А велосипеда нет?.. Я отправлюсь на лошади или пешком, если нет ничего другого! Вы понимаете, Лоик?
Лоик, смирившись, вздохнул и спустился со своего командного пункта. Он похлопал Брюно по плечу:
– Вы правы, нам нужно поговорить, старина.
Подтолкнув его в тень от сарая, он закурил сигарету, прикрыв ладонями огонь. Жест вышел настолько мужественным, что еще больше вывел Брюно из себя, как будто это было еще одним предательством. В конце концов, именно Лоику, которому перевалило за пятьдесят, более пристало играть роль старого ворчуна, чем тридцатилетнему Брюно! И все же авантюрист, заводила, человек, не боящийся брать на себя ответственность, был теперь воплощен именно в Лоике.
– Ку-ку!.. Ку-ку!.. Где же вы?
Этот голос принадлежал Диане, а затем к ним присоединилась и сама его обладательница в своем изысканном костюме. Все трое собрались в кружок. Поскольку с ними не было Люс, Диане вдруг подумалось, что уже давно они не собирались как серьезные люди. Они могли бы собраться как нормальные люди (если бы не было Лоика) или как хорошо воспитанные люди (если бы не было Брюно). Диана всякий раз находила в себе новое достоинство благодаря недостаткам других людей.
– И вам удается управлять этой огромной машиной? – спросила она у Лоика, почувствовав прилив уважения к нему.
– Это просто игрушка! Вы обязательно должны попробовать, Диана!
Но Брюно не был расположен говорить об игрушках.
– Вы сами видели, Диана, как со мной обошлась эта гарпия и этот кретин, ее сын!.. Я отправлюсь на поиски почты и буду оттуда звонить Адеру. Надеюсь, вы меня понимаете?
– Ну конечно же, мой маленький Брюно! Конечно! Только разве благоразумно… действовать вслепую?
«Лоик и Диана снова стали нормальными людьми», – с удовлетворением отметил про себя Брюно.
– Мне нужно как-нибудь добраться до Орлеана или до Тура, во всяком случае, отыскать телеграф. А грузовичок сломан.
Диана вздохнула:
– Увы, мой бедный друг, в наши времена кроманьонцы ходят пешком. Короче говоря, вам следует идти на юго-запад! Вот и все!
Диана стояла, скрестив руки на тощих прелестях и являя собой живое воплощение здравого смысла.
– Юго-запад? Одному богу известно, где это! – заметил Лоик.
– Там!
Диана сразу же подняла руку, указывая на определенную точку в бесстрастном небе. Оба мужчины взглянули на нее. Опустив руку, она с жалостью сказала:
– Я обладаю – бог знает почему, но они есть! – двумя врожденными качествами. Я знаю: а) где находятся стороны света, б) умею ухаживать за цветами. У меня легкая рука, и я прекрасно ориентируюсь на местности. Я унаследовала это от моего отца, который пятьдесят лет тому назад пересек доселе неизведанную часть Амазонии, об этом не стоит забывать.
– Во всяком случае, это говорит о легкой руке, – сказал Лоик, улыбаясь, но Брюно бросил на него подозрительный взгляд.
Другой информации ему получить было неоткуда, и Брюно решился:
– Я ухожу, пока эта мегера не догнала меня со своими вилами. Моя бедная Диана! – с чувством произнес он. – Когда я думаю, что Люс даже мыла посуду!..
– Ай-яй-яй!.. – Лоик и Диана покачали головами, опустив глаза.
– По крайней мере возьмите шляпу! – прокричала Диана.
Но он был уже на верху балки, и открывшийся ему пейзаж произвел на него такое впечатление, что он не стал задерживаться из-за таких мелочей. Брюно быстро скрылся из виду. А Диана с садистской улыбкой посмотрела на Лоика.
– Это успокоит его, – сказала она. – А если он и найдет телеграф, что же, тем лучше в конце концов!
– Хотите прокатиться на моей машине?
Лоик был неудержим. Чувствуя, что ему невозможно сопротивляться, светская дама Диана Лессинг вскарабкалась на комбайн и на маленькой скорости проехалась по двору, вскрикивая, как девица, от ужаса и восхищения. Затем Лоик в одиночестве отправился выполнять свою задачу, где его ждала почти созревшая, опасливо подрагивающая пшеница.
Они проехались совсем чуть-чуть, но, возвращаясь, Диана услышала от Арлет-Мемлинг замечание, что бензин тоже денег стоит.
Было ли это следствием такого безумного расхода горючего или нет, но в полдень они получили на обед всего лишь по кусочку копченого сала, несколько картофелин и вчерашний суп. Бедняга Лоик, обожженный солнцем, обливающийся потом, страдал от этого больше, чем другие. Его страдания достигли такой степени, что, воспользовавшись тем, что Диана давала урок древней истории хозяйке дома, пытаясь приблизительно определить возраст ее буфета, он позволил себе взять с ее тарелки кусок сала и проглотил его. Секундой позже, обратив свой взор к тарелке, Диана поискала ножом, которым до этого указывала на буфет, великолепную копченую ветчину, оставленную ею еще мгновение тому назад. Тщетно. Тогда она нырнула под стол, готовая отобрать ее у кур, которых почему-то там не оказалось. Она выпрямилась.
– Где моя ветчина? – строго прошипела она.
– Боже мой! А разве вы хотели ее съесть?.. Я подумал, что вы ее оставили!.. Я очень огорчен! – промолвил атташе посольства, кавалер ордена Почетного легиона, человек, имеющий постоянный абонемент в Гранд-опера, принятый в известных домах Парижа.
– Со мной впервые так поступают, – заявила Диана, – и я нахожу ваше поведение недостойным светского человека и даже просто человека.
– А я впервые убираю урожай, – попытался было защищаться бедняга Лоик.
Диана чувствовала себя уязвленной, она выпучила глаза, но вся ее едкость и обида растаяли, когда она увидела, как шатающийся от усталости Лоик снова направился к своему комбайну, к которому он явно охладел; сейчас его больше привлекала кровать, на которой он задержал полный сожаления взгляд.
Прошло три часа после ухода Брюно.
Как и многим из окружавших его людей, Брюно Делору нужны были зрители, чтобы он мог быть самим собой. До этого он всегда и всюду находил публику. Эти свидетели казались ему одновременно частью естественных декораций и были абсолютно необходимы ему. Он не мог иначе, а потому невольно представлял себе, что, спрятавшись за чахлыми кустами этой плоской равнины, за ним с восхищением следят какие-нибудь крестьяне. Поэтому сначала он шел бодрым шагом: красивый спортивный мужчина на лоне природы, с откинутой назад головой, в расстегнутой рубашке. К сожалению, вскоре ему пришлось опустить голову, перед ним была неровная тропинка, идти по которой мешали колдобины, камни, пучки травы, ему пришлось прыгать через них, как на скалах Фонтенбло. Он чувствовал камни под своими итальянскими мокасинами, которые были хороши для тротуаров Довиля и лестниц Лоншана, но оказались слишком мягкими и плохо защищали его ноги на этих проселочных дорогах.
