— Гуляли по парку?
— Да, но девочка… Она шла без халата.
— Без пальто?
— Да. У нее его не было. А ее мать все говорила и говорила, она была милашка с дочкой, но, казалось, не замечала. Холода. Тогда я отдала свой пульт Мари и сказала: приходи ко мне, когда захочешь.
— Она узнала вас?
— Да, разумеется. Мы часто виделись в… проезде.
— В подъезде. И она пришла?
— Да, несколько дней спустя она постучалась в мою дверь. Я была… так… Но что я могла сделать? Она поужинала, а затем снова ушла. Потом она приходила… очень часто… И даже оставалась на ночь. А потом проводила у меня почти все время.
— Вы не предупредили службу социальной помощи?
— Нет. У меня мелькала такая мысль, но… в голове крутилось слово, это слово, знаете… страшное.
— Какое слово, Миша?
— Ну, которое… понос. Только глу… гло… глагол.
— Доносить?
— Да. Доносить — для меня это было решительно немозвожно. Просто духу не хватило бы… Ее мать пыталась… выпутаться, она была очень… понимаете? Она тоже иногда приходила ночевать ко мне. Случалось, по нескольку дней с нею все было благополучно. И тогда она сама занималась дочкой.
— Что с нею стало?
— Она умерла. Мари только достигла… совершенства.
— Совершеннолетия?
— Вот именно. Попала… — Миша не может подобрать нужного слова, — …машина…
— В автомобильную аварию?
— Да.
— И после этого вы взяли на себя всю заботу о Мари?
Молчание обволакивает нас.
— Вам тяжело вспоминать об этом, Миша?
— Да, но теперь… иное дело. Совсем… инаковое.
— Безусловно. Мари ждет ребенка, беременность протекает хорошо, и это чудесно.
— Но я не смогу рассказать.
— Кому?
— Малышу. Я хотела бы рассказывать ему, как… как… как… Вы только что называли это слово.
— Бабушка?
— Вот.
— И почему же вы не сможете рассказывать ему сказки, как бабушка?
— Слишком уж я… немногосложна… и что-то я совсем… сбесилась. А вы?
— Со мной все нормально, Миша, я не обессилел. Вы утомлены, потому что долго говорили сегодня. И кстати, мне показалось или в последнее время вы и вправду немного грустны?
— Знаете, уборная женщина принесла мне карманы.
— Кармашки для хранения?
— Нет…
Она соединяет большой палец с указательным и с некоторым озорством в глазах смотрит на меня через образовавшееся отверстие.
— Карамельки?
— Нет… хрустящие… в форме кру… кр… кружечки.
— Пирожные макарон?
— Вот, вот именно! Хотите попробовать?
— Да, с удовольствием. И на этом мы завершим сегодняшнее занятие, хорошо?
— А вы? У вас есть дети?
— Увы, нет, Миша, мы с женой разошлись раньше, чем обзавелись детьми.
— Правда? И что, у вас нет никого нового?
Я не могу сдержать смеха.
— Какая вы любопытная, Миша! Нет, никого особенно нового.
— А ваш отец…
— О, это было давно.
В течение нескольких секунд мы смотрим друг на друга. Я улыбаюсь ей.
— Я думала. Может быть, вам… написать… Сделать… первый шанс навстречу.
— Может быть, Миша. А почему вас так беспокоит эта история с моим отцом?
— Вас.
— В каком смысле?
— Она беспокоит вас.
— Нет, что вы. Не тревожьтесь. И кстати, как решился вопрос с вашим лечением?
— Все как надо. Они мне… продвинули… ту, что была в десять. Это чудесно.
— Что ж, тогда оставляю вас отдыхать. До четверга?
Моя профессия — логопед. Я работаю со словами и с молчанием. С невысказанным. С тайнами, сожалениями, стыдом. С невозвратным, с исчезающим, с воспоминаниями, которые пропадают насовсем или вдруг вспыхивают, стоит человеку услышать имя, увидеть изображение, ощутить запах. Я работаю с болью вчерашней и с болью сегодняшней. С откровениями.
И со страхом смерти.
Все это часть моей профессии.
Но если есть в моей работе что-то, что продолжает удивлять, даже поражать меня, что-то, от чего и сегодня, спустя десять с лишним лет практики, у меня подчас перехватывает дыхание, то это, несомненно, долговечность боли, пережитой в детстве. Жгучесть раны, не заживающей на протяжении многих лет. Горечь обиды, которая не стирается из памяти.
Я смотрю на своих стариков: им семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, они рассказывают о событиях далекого прошлого, произошедших еще в дедовскую, древнюю, доисторическую эпоху, их родители умерли пятнадцать, двадцать, тридцать лет назад, но боль, пережитая ими в детстве, никуда не делась. Она там же, где и была. Она читается на лице, звучит в голосе, бьется в теле, течет по жилам. По замкнутому кругу.
Придя на очередное занятие с мадам Сельд и постучавшись в ее дверь, я с порога вижу, что пациентка очень взбудоражена: кипя от злости, она стоит посреди комнаты и, похоже, готова расплакаться. А в комнате царит непривычный беспорядок: кажется, Миша решила переставить всю мебель и остановилась в самый разгар работы.
Я стучусь еще раз и на цыпочках вхожу в комнату.
— Добрый день, Миша, как идут дела?
— Вообще никак не идут.
— Я ошибаюсь или вы и вправду чем-то очень разгневаны?
— Эта садистка вечно переходит без стула… и вечно хочет все прибурить.
— Сиделка?
— Да.
— Она заходит без стука?
— Да.
— Надо напомнить ей, чтобы стучалась, Миша. И про уборку молчать не следует. Если же она не примет ваши просьбы во внимание, нужно поговорить об этом с директрисой.
Она опускается в кресло.
— Да не могу я больше говорить, вот она и не понимает. Даже когда я в этой… в этом… она тоже влетает без церемониалов.
— Давайте я ей скажу.
— Нет-нет, ни в коей случайности. Она будет сердиться. А вы? — Она внимательно всматривается в меня. — У вас печальный вид.
Старики как дети: ничего-то от них не скроешь.
— Вам правда так кажется? Нет, у меня все отлично.
— Говорить… это ложно… это утомляет, понимаете.
— Понимаю, Миша.
— У меня тут… был… — Она указывает на голову. — Думала вам пересказать, но он уже слишком далеко.
— Сон?
— Да, только плохой.
— Кошмар?
— Да, про… главную управительницу… Она меня… изгоняла.
— В последнее время вы сильно встревожены, Миша. Вы не сообщали об этом медсестрам?
— Нет, я не могу… Нельзя демонстрировать свою слаботу медвнучкам… Нельзя, и все.
Она встает и немного прохаживается по комнате, затем возвращается ко мне.
— Я хотела сказать…
— Да?
— Теперь… Знаете, теперь все уже не так, как было. Стало намного худее… А еще я забываю эти… И все сделалось таким… неуловчим… неловимым. Меня это… холодует.
— Это вас волнует?
— Да. Но… холодно тоже.
— Мари навещала вас?
— Нет, с этим покончено. Она… — Миша делает горизонтальное движение рукой. — Доктор.
— Ей нужно лежать?
— Да.
— Как долго?
— Все время.
— До родов?
— Да.
— Понимаю, это досадно. Но сейчас главное — сохранить ребенка. И потом, я не сомневаюсь, что она будет часто звонить вам и сообщать новости.
— Да, но я… не дохожу.
— До телефона?
— Да. Он слишком далеко.
— Ясно. Но эта разлука ведь не навсегда. Позже Мари сможет снова навещать вас. Думаю, даже до рождения малыша. Давайте с вами немного позанимаемся, хорошо?
— Порошок.
— Сегодня у нас новое упражнение. Я показываю вам предмет, вы говорите, для чего он нужен, а потом описываете, как им пользоваться. Хорошо?
— Порошок.
Она с любопытством разглядывает вещи, которые я вытаскиваю из рюкзака. Достав блокнот с бумагой для писем, я кладу его перед нею.
— Да, знаю, это для… песен… писем.
— Очень хорошо, а еще?
— Это… клок…
— Да, блокнот, которым пользуются, чтобы…
Она делает рукой движение, как будто что-то пишет, но не находит нужного слова.
Я продолжаю свою фразу:
— Чтобы писать письма.
— Вот.
— Объясните теперь, как это делается.
