Ознакомительная версия.
Инид, раздвинув занавески, снова выглянула на улицу.
– Я беспокоюсь за Чипа, а ты?
– Я боюсь, он не приедет, – ответила Дениз. – Но не думаю, чтобы он попал в беду.
– В газете пишут, враждующие партии сражаются в центре Вильнюса.
– Чип достаточно благоразумен.
– Иди сюда. – Инид подвела Дениз к входной двери. – Повесь, пожалуйста, последнюю фигурку на рождественский календарь.
– Почему бы тебе самой не сделать это, мама?
– Нет, мне хочется, чтобы ты.
Последнее украшение, малютка Христос в скорлупе грецкого ореха. Прикрепить его к дереву должен ребенок, наивное, полное надежд существо, а Дениз теперь со всей отчетливостью видела, что сделалась – целенаправленно делала себя – невосприимчивой к эмоциям, которые переполняли этот дом, к детским воспоминаниям и многозначительным намекам. Она не будет ребенком, не сможет выполнить эту просьбу матери.
– Календарь твой, – буркнула она. – Ты и прикрепляй.
Разочарование на лице Инид совершенно непропорционально обиде. Давно копившееся разочарование миром, и родными детьми в особенности, которые отказываются разделить с матерью самые заветные ее радости.
– Спрошу Гари, – может, он согласится, – нахмурившись, сказала она.
– Извини.
– Я же помню, тебе нравилось прикреплять украшения, когда ты была маленькой, Тогда ты это любила. Но раз не хочешь, не надо!
– Мама! – дрожащим голосом остановила ее Дениз. – Не надо меня заставлять.
– Если б я знала, что тебе это так трудно, – продолжала Инид, – в жизни бы тебя не попросила.
– Давай я посмотрю, как ты прикрепишь, – предложила Дениз.
Но Инид только головой покачала и пошла прочь.
– Попрошу Гари, когда он вернется из магазина.
– Извини.
Дениз вышла во двор, присела на ступеньку и закурила. Ветер с юга, пахнет снежком. У соседнего дома Кёрби Рут обматывал мишурой фонарный столбик. Он помахал ей рукой, Дениз помахала в ответ.
– Давно ли ты куришь? – спросила Инид, когда дочка вернулась с улицы.
– Лет пятнадцать уже.
– Я не собираюсь критиковать, – продолжала Инид, – но эта привычка ужасно вредна для здоровья. Кожа портится, да и запах, по правде сказать, неприятный.
Дениз, тяжко вздыхая, вымыла руки и принялась обжаривать муку для подливки к кислой капусте.
– Если вы собираетесь жить у меня, нужно кое о чем договориться, – сказала она.
– Я же сказала: я не критикую!
– Во-первых, ты должна понять: у меня сейчас трудный период. Я не сама ушла из «Генератора», меня уволили.
– Уволили?
– К несчастью, да. Хочешь знать за что?
– Нет!
– Уверена?
– Уверена!
Дениз, улыбаясь, добавила свиного жира на дно горшка.
– Дениз, я обещаю, – сказала мать, – мы тебе мешать не будем. Покажешь мне ближайший магазин, научишь пользоваться стиральной машиной – и ступай, куда тебе надо. Я прекрасно понимаю, у тебя своя жизнь. И вовсе не хочу тебе мешать. Будь у нас другой способ организовать для папы лечение, я бы им воспользовалась, можешь поверить. Но Гари нас не приглашал – Кэролайн мы ни к чему!
Свиной жир, зарумянившиеся ребрышки, кипящая капуста – приятные запахи. Еда, приготовленная у Инид на кухне, отнюдь не похожа на шедевры, которые Дениз скармливала тысячам незнакомцев. Ребрышки от «Генератора» имели больше общего с рыбой-звездочетом от «Генератора», чем с этими ребрышками «по-домашнему». Казалось бы, все уже знаешь про еду, все – проще простого. Но нужно учитывать, как много в ресторанном блюде от ресторана и как много от дома – в домашнем.
– Что ж ты не рассказываешь мне про Норму Грин? – подколола она мать.
– Ты так рассердилась на меня последний раз, – ответила Инид.
– Рассердилась я главным образом на Гари.
– Я только хочу, чтобы ты не страдала, как Норма. Хочу, чтобы ты была счастлива, устроила свою жизнь.
– Мама, я больше никогда не выйду замуж.
– Заранее ничего не известно.
– Мне известно.
– Жизнь полна сюрпризов. Ты еще так молода и хороша собой.
Дениз добавила в горшок свиного жира. Стоит ли останавливаться?
– Ты слышишь? – сказала она. – Я точно знаю, что больше не выйду замуж.
Но тут на улице хлопнула дверца машины, и Инид помчалась в столовую, чтобы выглянуть из-за прозрачной занавески.
– Это Гари, – разочарованным голосом сообщила она. – Всего лишь Гари.
Гари ворвался в кухню с охапкой железнодорожных сувениров, приобретенных в Музее транспорта. Проведя утро на свободе, он приободрился и с удовольствием пошел навстречу матери, прикрепил малютку Христа к рождественскому календарю, и материнские симпатии тотчас сместились от дочери к сыну. Инид заквохтала насчет того, как прекрасно Гари оборудовал душ, как замечательно удобен табурет. Дениз мрачно сварила обед, подала легкий ланч и перемыла гору посуды, а небо за окном меж тем стало совсем серым.
После ланча она поднялась к себе в комнату – Инид сумела наконец придать этому помещению почти идеальную, лишенную воспоминаний, анонимность – и упаковала подарки. (Она купила для всех одежду, знала, кому что нравится.) Развернула салфетку с тридцатью солнечными таблетками мексикана-А и прикинула, не подложить ли их Инид в качестве подарка, однако ее сдерживало данное Гари слово. Снова завернув таблетки, Дениз выскользнула из комнаты, сбежала по лестнице и спрятала наркотик в только что освободившийся двадцать четвертый кармашек рождественского календаря. Родители и брат были в подвале. Она вернулась наверх незамеченной и заперлась в комнате, будто и не выходила.
В детстве, когда бабушка тушила на кухне ребрышки, а Гари и Чип приводили домой невероятно красивых подружек и все только о том и думали, как бы порадовать Дениз подарками, сочельник превращался в самый длинный день в году. Какой-то непонятный закон природы воспрещал семье собираться вместе до наступления темноты, в ожидании все разбредались по комнатам. Иногда, в отрочестве, Чип сжаливался над сестренкой, единственным малышом в доме, и играл с ней в шахматы или «Монополию». Когда она стала постарше, он вместе со своей очередной подружкой водил ее в супермаркет. Какое блаженство в десять, в двенадцать лет оказаться в такой компании, слушать лекцию Чипа о загнивающем капитализме, догадываться о новых веяниях моды, присматриваясь к его подружке; какой длины челка, какой высоты каблук. Ее оставляли на часок одну в книжном отделе, а потом Дениз залезала на гору над супермаркетом и смотрела оттуда вниз, на медленную молчаливую процессию машин в угасающем вечернем свете.
Даже сейчас это самый длинный вечер в году. С неба обильно посыпались снежинки, чуть более темные, чем снежные облака. Холод проникал даже сквозь двойные рамы, обходил потоки прогретого батареями воздуха и овевал шею. «Как бы не заболеть», – подумала Дениз, прилегла и накрылась одеялом.
Она спала как убитая, без сновидений, и проснулась – где? что? который час? – от звука сердитых голосов. Снежинки сплелись в паутину по углам окна, разукрасили белый болотный дуб. На небе еще не вполне померк свет, но ждать осталось недолго.
– Ал, Гари потратил ТАК МНОГО СИЛ…
– Я его не просил!
– Можешь хотя бы попробовать? Гари вчера столько возился!
– Я имею право принять ванну, коли я этого хочу!
– Папа, рано или поздно ты упадешь с лестницы и сломаешь себе шею!
– Я ни у кого не прошу помощи.
– И правильно делаешь! Потому что я запретил матери – запретил! – даже близко подходить к ванне.
– Ал, прошу тебя, хотя бы попробуй душ!
– Оставь, мама, пусть сломает себе шею, нам всем будет только лучше!
– Гари!
Голоса приближались, спорящие поднимались вверх по лестнице. Тяжелые шаги отца миновали ее комнату. Дениз надела очки и приоткрыла дверь как раз в тот миг, когда Инид – больное бедро делало ее неуклюжей – добралась до верхней площадки.
– Дениз, ты занята?
– Я спала.
– Пойди поговори с отцом. Объясни ему, что он должен пользоваться душем. Гари так старался. Тебя он послушает.
После глубокого сна и резкого пробуждения Дениз не смогла сразу включиться в реальность; сцена в холле и пейзаж за окном казались тенями антиматерии, слишком громкий звук оставался едва внятным.
– Почему, – начала она, – почему нужно решать этот вопрос непременно сегодня?
– Завтра Гари уезжает, а я хочу, чтобы он убедился, что папа справляется с душем.
– Так, еще раз: почему папа не может принимать ванну?
– Он застревает в ней. И по лестнице поднимается с трудом.
Дениз закрыла глаза, но реальность по-прежнему ускользала. Открыла глаза.
– И еще, Дениз, – сказала Инид, – ты так и не позанималась с ним зарядкой, как обещала!
– Точно! Я позанимаюсь.
– Прямо сейчас, пока он не помылся. Погоди, я дам тебе листок доктора Хеджпета.
Инид захромала вниз по лестнице.
– Папа! – позвала Дениз.
Нет ответа.
Ознакомительная версия.
