И тут Свиттерс осознал, что однажды уже проходил этим путем. Коридоры Вечности. Вот только сейчас в пузе его не бурлили триптаминовые алкалоиды растительного происхождения. И не появились еще колбочки, похваляющиеся, что они здесь хозяева. Однако в так называемой дали мерцал слабый отблеск – что-то вроде свечения-в-конце-тоннеля, – и Свиттерса влекло туда.
– Нет! От ультрамодного опыта «клинического посмертия» я категорически отказываюсь! – донеслось как бы со стороны. – Подавайте мне настоящую энчиладу,[270] или я…
– Хе!
– Маэстра? Это ты? Ты в порядке?
Ответа не последовало. Его несло по спирали сквозь тоннель – все дальше и дальше. Или, может, тоннель спиралью закручивался сквозь него. Он – игрушечная лодочка в канаве или он – канава… и где тогда девушки-художницы? Отблеск все ближе. Или, может, это он все ближе к отблеску?… Оказалось, впереди вовсе не свет как таковой, а что-то скорее смахивающее на пульсирующую мембрану, воздушную, многоцветную, с красно-зелеными разводами. У мембраны не было второго «Я», не было двойника-перевертыша, и Свиттерс поневоле задумался, найдется ли в этой дихотомической пустоте хоть одна сингулярность. Аура Абсолюта? Продолговатый мозг мандалы? Непорочное Сердце, вдруг ставшее зримым? Гиперпространственный гимен? И тут ему послышался звук – не музыка сфер, нет, отнюдь; низкий, резкий, сдавленный шум, рывками процарапывающийся из мембраны, словно кто-то откашливался.
Вступая в полихроматический пульсар, Свиттерс со всей отчетливостью ощущал, что мембрана готовится заговорить с ним; что, подобно так называемым пророкам древности, он вот-вот услышит самый настоящий голос того, что люди зовут Богом. Свиттерс – отдадим должное фигуре речи! – весь превратился в слух.
Очередной спазм сухого, отрывистого потрескивания. И наконец – голос.
«Нар-роды мир-pa, р-расслабьтесь!»
Вот все, что он сказал.
Свечение, зашипев, погасло.
На смену ему пришло ничто.
Пришлите клоунов.
* * *
В это самое мгновение – или так ему показалось – Свиттерс вновь вернулся в пределы традиционного сознания. Он эти пределы сразу узнал – все болело просто адски. Кроме того, он почуял присутствие рекламы.
Предметы не то чтобы медленно обретали очертания. Свиттерс открыл глаза и – бац! – увидел все сразу, четко и резко: бледно-желтые стены, занавески цвета кьянти, глянцево поблескивающий желтый столик у изголовья (в Италии даже у больничных палат есть некий шик); рекламный плакат «Мальборо» в окне, Пиппи в новехонькой, с иголочки, современной, облегченной рясе; Домино в своем старом сирийском чадоре, со своей проникающей до мозга костей улыбкой, со своими круглыми щечками и неистребимой жизнерадостностью.
– Где я? – спросил Свиттерс. А в следующий миг застонал и крайне неосмотрительно хлопнул себя ладонью по ноющему лбу. – Беру вопрос назад, ну пожалуйста, – взмолился он. Потому что в общих чертах уже догадывался, где он, – и, что еще более важно, потому что вопрос прозвучал вопиюще предсказуемо. Что за клише!
– Ты вернулся к жизни, – сообщила Домино. Голос ее еще более чем обычно наводил на мысль об уютном урчании автофургончика с пончиками от Красного Креста, что уже заслышали в отдалении жертвы катастрофы.
– Куда-куда?
– К жизни. La vie.[271]
– А, точно. К жизни. К доброму старому шоу битья и скулежа. И к тебе, Домино! Ты в полном порядке! Дай тебе Боже здоровья! Этот подонок не… А что, собственно, произошло? Bonjour,[272] Пиппи. Или мне следовало бы сказать, сестра Пиппи. – Он указал на ее одеяние. – Вот так так – быстро ж вы управились! И долго я провалялся в отключке?
– Сегодня – десятый день.
Свиттерс так и взвился над постелью, едва не выдернув трубку внутривенного вливания.
– Десять дней? – ошеломленно повторил он.
Домино ласково уложила его обратно на подушку.
– Позавчера ты заговорил во сне. А за день до того у тебя дрогнули веки – и зашевелились пальцы ног. Доктора были уверены, что ты выкарабкаешься. Мы молились – о, как много молились.
– Но что?… – Свиттерс провел рукой по перевязанной голове. – В меня не стреляли, ведь верно? Это все табу.
Домино сочувственно улыбнулась.
– Ты потерял сознание, – пояснила она.
По словам Домино, произошло следующее.
Когда при виде пустого трона она замешкалась у входа в беседку, ей сообщили, что ленч, съеденный Его Святейшеством, Его Святейшеству на пользу не пошел, и по причине изжоги («вот уж воистину дыхание Сатаны») на встречу Папа прийти не сможет. Он шлет свои благословения и просит передать «пресловутый документ» его помощникам.
Опасаясь ловушки, Домино ответила отказом. Она попросила перенести встречу. Она придет позже вместе с аббатисой.
Последовала небольшая перепалка. Наконец Сканлани извлек свой сотейник и набрал номер. И сказал, что ей, дескать, выпала великая честь переговорить с Папой по телефону. Сказал, что Папа лично подтвердит: ему желательно, чтобы конверт передали одному из помощников. «А как я узнаю, что это действительно Папа?» – спросила Домино. Сканлани быстро проговорил что-то в микрофон по-итальянски. Юрист, не упустивший ни слова, закивал.
– Папа помашет вам рукой, – заверил он. – Его Святейшество помашет вам рукой из окна ванной комнаты. Вы увидите его в окне, с телефоном. Какая честь!
Пока сбитая с толку Домино обдумывала услышанное, Сканлани протянул ей трубку.
– Ну, давайте поговорите с Его Святейшеством, – настаивал он, поднося трубку к ее уху.
Тут-то Свиттерс и пошел крушить все вокруг.
– Ты сломал человеку руку. Ты завопил что-то непристойное. Ты спрыгнул с кресла. Но как только твои ноги коснулись земли – ты потерял сознание.
– Это все Сегодня Суть Завтра. Его проклятие. Бац! Обрушилось на меня, точно отравленный молот. Прям с самой Амазонки.
– Извини, – успокаивающе проговорила Домино, – ты просто потерял сознание.
Изо всех сил пытаясь удержаться и не завопить: «Вовсе нет! Вовсе нет!», Свиттерс перевел взгляд на окно и уставился на героя рекламы «Мальборо». Вот вам, пожалуйста, гребаный ковбой во всей красе. Марионетка монополистов, а ведь свято верит, что свободен; мозги пропитаны тестостероном, сердце – одиночеством, в джинсах сплошной геморрой, в легких – сплошные смолы.
– Ты упал, – продолжала Домино, – и ударился головой о край одной из этих древних разрушенных колонн. О-ля-ля! Это было ужасно. С таким грохотом – точно кокос раскололся! – Она обернулась к веснушчатой монахине. – Дружок, мы пренебрегаем своим долгом. Не сообщишь ли ты медицинскому персоналу, что мистер Свиттерс пришел в себя?
Как только Пиппи исчезла, Домино поведала:
– Мы здесь, в «Сальватор Мунди», потому что ватиканский госпиталь отказался тебя принять. Собственно говоря, швейцарской гвардии выдан ордер на твой арест. Но ты не волнуйся. Тот американец, мистер Сивард, он пообещал, что не позволит им тебя и пальцем тронуть. А если он их не остановит, то остановлю я.
Домино произнесла это с такой убежденностью, что Свиттерс не сдержал ухмылки. Ухмыльнулся – и голова разболелась с новой силой.
– Итак, я попер напролом – и пробил себе черепушку.
– Именно. – И, выждав долю секунды, она добавила: – А еще ты еще один зуб себе выбил. Сообщаю тебе официально: я не встану с тобой у алтаря до тех пор, пока ты не отмучаешься в кресле дантиста.
Свиттерс себя не помнил от изумления.
– У алтаря, Домино? У алтаря? Значит ли это, что ты решила, будто я не слишком… в конце-то концов?
– Никоим образом, – запротестовала она. – Ты со всей определенностью слишком… – Она опустила ресницы. Она поглядела в пол. Когда же она улыбнулась, ощущение было такое, будто на пепелище вслед за фургончиком с пончиками прикатил под звуки шарманки грузовичок с мороженым тридцати одного сорта. – Но, сдается мне, я все равно захочу выйти за тебя замуж.
Свиттерс глянул в окно и, подмигнув, окликнул парня с плаката «Мальборо»:
– Ты слыхал? Нет, парень, Рембо знал, что говорит. Ну конечно, для полноправного свирепого инвалида требуется большее, чем мозоли да кашель.
Явился доктор – и выставил женщин за дверь. Потрясая фонариком-авторучкой, он непомерно долго всматривался в Свиттерсовы так называемые свирепые, гипнотические зеленые глаза. Он предостерег пациента, что итальянские иммиграционные власти спят и видят, как бы его сцапать, однако до поры до времени госпиталь этого не допустит. Он спросил, голоден ли тот, и Свиттерс, облизываясь, принялся вслух декламировать с начала и до конца меню «Да Фортунато аль Пантеон». Позже санитар принес накрытую крышкой миску. По снятии крышки внутри обнаружился прозрачный бульон – но, поскольку дело происходило в Италии, в бульоне плавали несколько мясных пельменей, точно толстые мальчишки на пляже.
