Ознакомительная версия.
Белая Гвоздика после двадцати лет трудов на поприще светских сплетен дорос до должности редактора приложения одной из самых крупных ежедневных газет. К тому же он теперь был главным редактором одного ежемесячного журнала, писавшего о скандалах и любовных историях киноартистов. Как и большинство журналистов, которые расстраивают людей своим враньем и портят им жизнь, он совершенно искренне забыл, что когда-то написал о Кемале, и передавал ему сердечный привет, а его почтенной матери Веджихе-ханым, которой до недавнего времени всегда звонил, чтобы узнать последние новости, просил передать изъявления в глубочайшем почтении. Он решил, что я разыскал его, так как пишу книгу, действие которой проходит в актерской среде, и поэтому она будет прекрасно продаваться, и по-дружески пообещал мне любую поддержку: знал ли я, например, что сын от неудачного брака некогда популярной киноактрисы Папатьи и продюсера Музаффер-бея в юном возрасте стал владельцем одной из самых крупных туристических фирм в Германии?
Феридун полностью порвал связи с миром кино и создал очень успешную рекламную фирму. Когда я узнал, что он назвал её «Синий дождь», то подумал, что он так и не смог до конца отказаться от юношеских мечтаний, но спрашивать о фильме, который не был снят, не стал. Феридун делал простые рекламные ролики с непременными флагами и футболистами, которые свидетельствовали о том, как весь мир боится успеха турецкого печенья, джинсов и бритвенных станков. Он слышал о замысле Кемаль-бея создать музей, но о «книге про Фюсун» узнал от меня: Феридун с поразившей меня откровенностью рассказал, что был влюблен всего раз в жизни — и именно в неё, но она совершенно не обращала на него внимания. Еще он осторожно добавил, что во время их супружества внимательно следил за тем, чтобы не влюбиться в неё снова и опять не пережить те же страдания. Ведь он знал, что Фюсун вышла за него по необходимости. Мне понравилась его прямота. Когда я уходил из его роскошного кабинета, он с той же осторожностью вежливо передал Кемаль-бею привет и, нахмурившись, предупредил меня: «Если напишете что-нибудь плохое про Фюсун, я вам спуску не дам, так и знайте, Орхан-бей!»
А потом принял свой обычный приветливый вид, который так ему подходил. Они должны провести рекламную кампанию нового продукта той же фирмы, которая раньше производила «Мельтем», он назывался «Бора».
Четин-эфенди, выйдя на пенсию, купил такси, сдавал его в аренду другому водителю, а иногда, несмотря на преклонный возраст, сам садился на руль и колесил в такси по улицам Стамбула. Когда мы встретились с ним на стоянке такси в Бешикташе, он сказал мне, что Кемаль остался таким же, каким был в детстве и молодости: он ведь всегда любил жизнь, был открыт миру и людям как ребенок, был добрым человеком. Поэтому, наверное, странно, что вся его жизнь пошла от этой черной страсти под откос. Но если бы я знал Фюсун, то понял бы, что Кемаль-бей так любил эту женщину потому, что очень любит жизнь. Они, Фюсун с Кемалем, оба были хорошими, простыми людьми и друг другу подходили, но Аллах им соединиться не дал, и у нас спрашивать Его об этом права нет. Когда мы встретились с Кемалем после очередного его долгого путешествия и я выслушал его рассказ о новых музеях, то передал ему, что сказал Четин-эфенди, и слово в слово повторил его слова о Фюсун.
— Те, кто однажды придет в наш музей, будут знать нашу историю, и тогда они сами поймут, каким человеком была Фюсун, — только и заметил он.
Мы сразу сели пить, теперь мне очень нравилось пропускать с ним стаканчик-другой ракы. «Когда посетители будут смотреть на все эти вещи, они почувствуют, как я целых восемь лет за ужином смотрел на Фюсун, как внимательно следил за движениями её рук, улыбкой, завитками волос, тем, как она тушит сигарету, как хмурит брови, улыбается, за её носовыми платками, заколками, туфлями, ложками, которые она держала, за всем, что было связано с ней (я не сказал ему: «Серьги-то вы тогда не заметили, Кемаль-бей!»), и поймут, что любовь — это большое внимание, большая нежность... Пожалуйста, закончите книгу и напишите, что нужно осветить мягким светом изнутри витрины каждую вещь в музее, так, чтобы чувствовалось мое внимание к этим вещам. По мере ознакомления с вещами посетители почувствуют уважение к моей любви, будут сравнивать её со своими воспоминаниями. Пусть в музее никогда не будет много людей, чтобы пришедший чувствовал каждую вещь Фюсун, всматривался в фотографии уголков Стамбула, где мы с ней гуляли за руку, прочувствовал всю коллекцию. Я запрещаю, чтобы в Музее Невинности одновременно находилось более пятидесяти посетителей. Туристические группы, школьников должны пускать по предварительной записи. На Западе, Орхан-бей, в музеях постепенно становится все больше народу. Подобно тому как мы некогда по воскресеньям всей семьей отправлялись на машинах на Босфор, европейцы семьями по воскресеньям идут в большие музеи. И подобно тому как мы по воскресеньям сидим в ресторанах на Босфоре, они всей семьей обедают в музейных ресторанах. Пруст в одной своей книге написал, что после смерти его тетки все вещи из её дома были проданы в публичный дом, и каждый раз, когда он видел в том публичном доме теткины кресла и столы, чувствовал, что вещи плачут. Когда по воскресеньям в музеях ходят толпы посетителей, вещи плачут, Орхан-бей. А в моем музее они останутся у себя дома. Наши бескультурные, ненадежные богачи, которые замечают музейную моду на Западе, боюсь, в подражание начнут открывать современные музеи искусства с ресторанами. Между тем у наших людей нет ни знаний о живописи, ни вкуса, ни способности к ней. Турки должны в своих музеях выставлять не плохие копии западных картин, а свою собственную жизнь. Наши музеи не должны демонстрировать мечту наших богачей стать европейцами, а показывать нашу жизнь. Мой музей — это вся наша жизнь с Фюсун, все, что мы пережили. И все, что я вам рассказал, Орхан-бей, — правда. Может быть, некоторые вещи могут показаться посетителям недостаточно понятными, потому что я рассказал вам всю историю со всей искренностью, но насколько понял её сам, не знаю. Пусть этим займутся ученые будущего и обсудят в журнале «Невинность», который будет выпускать наш музей. Давайте от них узнаем, какого типа связи существуют между заколками и щетками Фюсун и покойным кенаром Лимоном. Будущим поколениям, которым наша история покажется преувеличением и будут непонятны мои любовные страдания, мучения Фюсун, утешение, которое мы испытывали, когда мы встречались взглядом за ужином, как мы могли быть счастливы, когда на пляжах или в кино держались за руки, смотрители должны говорить: все, что мы пережили, правда. Но не беспокойтесь, я ни капли не сомневаюсь, что наша любовь будет понята. Уверен, что пятьдесят лет спустя веселые студенты, приехавшие на автобусе из Кайсери на экскурсию, японские туристы с фотоаппаратами в руках, создавшие очередь на входе, одинокие женщины, зашедшие в музей, так как заблудились, и счастливые влюбленные из Стамбула, глядя на платья Фюсун, солонки, часы, меню ресторанов, старые фотографии Стамбула и на наши детские игрушки, прочувствуют нашу любовь. Надеюсь в Музее Невинности будут и временные выставки, и тогда посетители увидят, что скопили в своих грязных домах мои одинокие собратья, стамбульские коллекционеры, увидят и оценят их фотографии кораблей, крышки от бутылок лимонада, спичечные коробки, прищепки, почтовые открытки, фотографии артистов и старые сережки. А истории новых выставок и коллекций пусть описываются в других каталогах, в других романах. Посетители, осмотрев музей, подумают о любви Кемаля и Фюсун с уважением и смирением и обязательно поймут, что она, подобно жизни Лейлы и Меджнуна, Хосрофа и Ширин, не только история влюбленных, но и история их мира, то есть Стамбула. Хотите еще ракы, Орхан-бей?
Главный герой нашего романа, основатель музея Кемаль Басмаджи умер от сердечного приступа во сне, под утро, 12 апреля 2007 года, на пятидесятый день рождения Фюсун, в возрасте шестидесяти двух лет, в миланском «Гранд-отеле», где всегда останавливался в большом номере с видом на виа Манцони. Кемаль-бей ездил в Милан при каждом удобном случае, чтобы, по его выражению, вновь «пережить» музей Багатти-Вальсекки, который он называл одним из пяти самых главных музеев в своей жизни. (Всего до смерти посетил 5723 музея.)
Вот последние его важные мысли о музеях, которые я записал:
«1. Музеи созданы не для того, чтобы ходить по ним и смотреть на вещи, а для того, чтобы чувствовать и жить.
2. Коллекция создает душу вещей, которая должна ощущаться в музее.
3. Когда нет коллекции, то это не музей, а выставочный зал».
Дом, переделанный в XIX веке двумя братьями по образцу миланского дома эпохи Возрождения и XVI века, в XX веке был превращен в музей, и в его коллекции Кемаль-бея очаровало то, что она состояла из обычных повседневных вещей (то есть из старинных кроватей, ламп, зеркал и кухонной утвари Ренессанса).
Ознакомительная версия.
