— И что он сказал?
— Он сказал: «О боже, Виллем, как я рад, что ты наконец нашел человека, которого действительно любишь и с которым тебе хорошо, я так рад за тебя, ведь я твой друг и мы знаем друг друга много лет». (На самом деле Эмиль сказал: «Елки. Ты уверен? Ты уже говорил с Китом? Что он сказал?»)
Кит поднял голову и стал сверлить его взглядом (с чувством юмора у него было так себе).
— Виллем, я рад за тебя, — сказал он. — Я хорошо к тебе отношусь. Но ты подумал, что будет с твоей карьерой? Ты подумал, какие роли будешь играть? Ты не знаешь, что такое быть актером-геем в нашем бизнесе.
— Но я не считаю себя геем… — начал он, но Кит только закатил глаза.
— Не будь таким наивным, Виллем. Если ты дотронулся до члена — ты гей.
— Сказано изящно и тонко, как всегда.
— Виллем, ты не можешь позволить себе на все наплевать.
— Я не плюю, Кит. Но я ведь и так не на первых ролях.
— Ты любишь так говорить! Но это не так — нравится тебе это или нет. Ты так рассуждаешь, как будто твоя карьера будет идти по той же траектории как ни в чем не бывало! Помнишь, что случилось с Карлом?
Карл был клиентом коллеги Кита, одной из главных звезд предыдущего десятилетия. Когда его вынудили открыто признать свою гомосексуальность, его слава померкла. Ирония заключалась в том, что именно внезапный упадок популярности Карла дал толчок карьере Виллема — он получил по крайней мере две роли, которые раньше автоматически достались бы Карлу.
— Конечно, ты гораздо талантливее Карла, и амплуа у тебя разнообразнее. И сейчас другой климат, чем когда стало известно про Карла, по крайней мере в Америке. Но я бы оказал тебе дурную услугу, если бы не предупредил, что тебя ожидает период охлаждения. Ты никогда не афишировал личную жизнь — нельзя ли все это держать в секрете?
Он не ответил, потянулся за новым сэндвичем, а Кит изучал выражение его лица.
— Что думает Джуд?
— Что мне останется только петь куплеты на манер Кандера и Эбба на каком-нибудь круизном лайнере у берегов Аляски, — признался он.
Кит фыркнул.
— Тебе надо держаться середины между собственными представлениями и пророчествами Джуда, — сказал он. — После всего, чего мы достигли вместе, — добавил он траурным тоном.
Он тоже вздохнул. Первый раз, когда Джуд встретился с Китом, почти пятнадцать лет назад, он потом повернулся к Виллему и сказал с улыбкой: «Это твой Энди». И с годами он все больше понимал, насколько это верно. Кит и Энди даже оказались каким-то загадочным образом знакомы — вместе учились, были соседями по общежитию на первом курсе, к тому же каждый из них видел в себе творца Джуда и Виллема соответственно. Они были их защитниками и опекунами, но также и пытались при каждом удобном случае определять порядок и форму их жизни.
— Я надеялся хоть на какую-то поддержку, Кит, — сказал он печально.
— Почему? Потому что я гей? Быть агентом и геем совсем не то, что быть актером твоего калибра и геем, Виллем. — Он снова фыркнул. — Ну, кое-кто будет поистине счастлив. Ноэл, — Кит имел в виду режиссера «Дуэтов», — будет в полном восторге. Такая реклама для его скромного проекта. Надеюсь, тебе нравятся гей-фильмы, Виллем, потому что, возможно, ты будешь сниматься в них до конца жизни.
— Я не считаю «Дуэты» гей-фильмом, — сказал он и, прежде чем Кит успел закатить глаза и продолжить нотацию, быстро добавил: — А если даже и так, ничего страшного.
Он сказал Киту то же, что Джуду:
— Не волнуйся, без работы я не останусь.
(«Но что, если тебя перестанут приглашать сниматься в кино?» — спросил Джуд. «Буду играть в пьесах. Буду работать в Европе, мне всегда хотелось больше работать в Швеции. Джуд, обещаю тебе, я не останусь без работы». Джуд помолчал. Они лежали в постели, было поздно. «Виллем, я совсем не против, чтобы ты держал это в секрете». — «Но я не хочу», — сказал он. Он и вправду не хотел — у него не было на это сил, умения все планировать и рассчитывать, терпения. Он знал парочку актеров — постарше, гораздо более раскрученных, чем он, — которые, будучи геями, были женаты на женщинах, и он видел, какая искусственная, какая фальшивая это жизнь. Он не хотел для себя такой жизни, не хотел продолжать играть роль, уйдя с площадки. Когда он был дома, он хотел чувствовать себя дома. «Я просто боюсь, что станешь тяготиться мной», — сказал Джуд глухо. «Я никогда не буду тобой тяготиться», — пообещал он.)
Еще час слушал он мрачные пророчества Кита, и наконец, когда Кит понял, что Виллем не передумает, он передумал сам.
— Виллем, все будет хорошо, — сказал он твердо, как будто это Виллем высказывал опасения. — Если кто-то может такое провернуть, так это ты. Мы сделаем так, что все сработает. Все будет хорошо. — Кит склонил голову набок и посмотрел на него. — Вы собираетесь пожениться?
— Господи, Кит, только что ты пытался уговорить нас расстаться.
— Вовсе нет, Виллем. Вовсе нет. Я просто пытался уговорить тебя помолчать для твоего же блага. — Он снова вздохнул, как бы умывая руки. — Надеюсь, Джуд способен оценить твою жертву.
— Это не жертва, — возразил он, но Кит только покачал головой.
— Пока нет, но вполне может стать.
Джуд рано пришел с работы в этот вечер.
— Ну как? — спросил он, пристально вглядываясь в лицо Виллема.
— Прекрасно, — сказал он твердо. — Все прошло хорошо.
— Виллем… — начал было Джуд, но он остановил его.
— Джуд, дело сделано. И все будет хорошо, клянусь.
Офис Кита умудрился замалчивать историю еще две недели, и к моменту публикации первой статьи они с Джудом уже летели в Гонконг, где собирались повидаться с Чарли Ма, старинным приятелем Джуда еще по Херефорд-стрит, а оттуда они намеревались отправиться во Вьетнам, Камбоджу и Лаос. Он старался не проверять сообщения, когда был в отпуске, но Киту звонил журналист из журнала «Нью-Йорк», так что было ясно, что скоро последует публикация. Он был в Ханое, когда она вышла — Кит переправил ему статью без комментариев, и он быстро просмотрел ее, пока Джуд был в ванной. «Рагнарссон в отпуске и не доступен для комментариев, но его представитель подтвердил роман актера с Джудом Сент-Фрэнсисом, весьма уважаемым и известным юристом, работающим в крупной компании „Розен, Притчард и Кляйн“, с которым они вместе учились и были близкими друзьями со студенческих лет», — прочитал он. «Рагнарссон — самый известный актер из тех, кто когда-либо добровольно объявлял о своей гомосексуальности», — сообщала статья в стиле некролога, далее перечислялись фильмы, в которых он играл, и приводились цитаты различных агентств и изданий, восхваляющие его мужество и одновременно предрекающие неизбежный закат его карьеры, доброжелательные высказывания знакомых актеров и режиссеров, уверявших, что ничего не изменится, и заключительная цитата неназванного сотрудника студии, который рассуждал о том, что Виллем все равно был не силен в романтических ролях, так что все обойдется. В конце статьи красовалась фотография: они с Джудом на открытии сентябрьской выставки Ричарда в Уитни.
Когда Джуд вышел из ванной, он дал ему телефон и наблюдал, как тот читает.
— Ох, Виллем, — сказал Джуд и потом с ужасом добавил: — Здесь называют мое имя.
И ему впервые пришло в голову, что Джуд, возможно, хотел сохранить их отношения в тайне не только из-за него, но и из-за себя.
— Ты не считаешь, что надо спросить разрешения у Джуда, прежде чем называть его имя? — спросил его Кит, когда они обсуждали, что сказать репортеру.
— Да нет, он не будет против.
Кит помолчал.
— Он может быть против, Виллем.
Но он-то был уверен, что Джуд не будет возражать. Может быть, это было самонадеянно. «Почему ты думал, — спрашивал он себя теперь, — что если ты согласен на это, то и он согласен тоже?»
— Прости, Виллем, — сказал Джуд, и хотя он знал, что надо поддержать Джуда, что, возможно, тот чувствует себя виноватым и ему надо тоже, в свою очередь, извиниться, сейчас у него не было настроения для таких разговоров.
— Я на пробежку, — объявил он, не глядя на Джуда, и почувствовал, что тот кивнул.
Ранним утром в городе все еще стояла тишина и прохлада, воздух был грязно-белого цвета, по улицам скользило всего несколько машин. Гостиница находилась возле старого здания французской оперы, и он обежал его вокруг, а потом побежал обратно к гостинице, к району колониальных времен, мимо торговцев, сидящих на корточках возле больших плоских бамбуковых корзин с ярко-зелеными лаймами и пучками срезанной зелени, пахнущей лимоном, розами и перцем. Улицы сужались, и он перешел на шаг, повернул в переулок, где тесно жались друг к другу маленькие импровизированные ресторанчики, где женщина разогревает суп или масло за прилавком и рядом штук пять пластиковых табуреток, на которых сидят клиенты, быстро поедая что-то, прежде чем устремиться к выходу из переулка, где они сядут на свои велосипеды и укатят прочь. Он остановился, чтобы пропустить велосипедиста, к багажнику велосипеда была привязана корзина с торчащими пиками багетов, и ноздри его наполнились густым, жарким, молочным запахом; потом он завернул в другой переулок, где тоже стояли торговцы с пучками зелени, громоздились черными горами мангостаны, сверкали металлические подносы серебристо-розовой рыбы, такой свежей, что слышно было, как она хватает воздух, безнадежно выкатывая глаза. Над ним бусами были нанизаны клетки, словно фонари, и в каждой — яркая чирикающая птица. У него было с собой немного мелочи, и он купил Джуду букет из каких-то трав, похожих на розмарин, но с приятно-мыльным запахом — он не знал, что это, но подумал, что Джуд, может быть, знает.
