Внушительные казенные здания с безликими фасадами, перекрестия улиц, на которых, как ни странно, не видно служивых. Стерильный мир власть имущих, окруженный со всех сторон варварскими предместьями с темными извилистыми улочками, публичными домами, тавернами: словно блестки на потрепанном бальном платье, горят тусклые фонари, освещая лишь места, где проститутки поджидают клиентов.
«Если в этом мире и существует такая вещь, как политическая мораль, – записал однажды Стенсил в своем дневнике, – то она заключается в невыносимой двойственности, которая проявляется во всех свершениях нынешнего столетия. Правые и левые, оранжерея и улица.
Правые могут жить и работать только в изоляции от внешнего мира, в оранжерее прошлого, тогда как левые вершат свои дела на улицах, манипулируя низменными инстинктами черни, и живут исключительно в пространстве мечтаний о будущем».
А что же реальное настоящее и люди вне политики – некогда уважаемая Золотая Середина? Они вышли из моды; во всяком случае, их нигде не видно. И судя по всему, на западной стороне этих крайностей в ближайшие несколько лет можно ожидать появления в высшей степени «враждебно настроенных» масс.
Страда Стретта – Узкая улица. Будто специально созданная для толкотни и давки, для хлынувшей сюда толпы. Нынче так оно и было: ближе к вечеру улицу заполонили матросы с К. Е. В. «Эгмонта» и военных кораблей поменьше, моряки с греческих, итальянских и североафриканских торговых судов, а также необходимые вспомогательные персонажи: малолетние чистильщики обуви, сутенеры, торговцы безделушками, сластями, порнографическими открытками. Благодаря топографическим особенностям этой улицы идущему по ней казалось, будто он одну за другой просматривает мюзик-холльные сценки, сменявшиеся с каждым поворотом, спуском или подъемом, каждый раз – в новых декорациях и с другим подбором исполнителей, но все проникнутые одной и той же атмосферой непритязательного представления. Легконогий Стенсил чувствовал себя здесь как рыба в воде.
Тем не менее он зашагал быстрее сквозь густеющие толпы, с легким беспокойством замечая, что стал все чаще упускать Мейстраля из виду в бурном колыхании бело-синих волн.
Одновременно Стенсил почувствовал, что справа в поле его зрения то и дело оказывается одна и та же фигура. Некто высокий, конусовидный, в черном. Стенсил рискнул рассмотреть его краем глаза. Какое-то время незнакомец шел с ним вровень. Похоже, греческий поп или приходский священник. Что может делать слуга Господа в этих краях? Наставлять на путь истинный заблудшие души; однако, на секунду встретившись с ним взглядом, Стенсил не увидел в его глазах милости к падшим.
– Chaire, – пробормотал священник.
– Chaire, Рара [310], – в ответ шевельнул губами Стенсил и попытался обогнать святого отца. Но его остановила рука в перстнях.
– Одну минуту, Стенсил, – раздался голос – Давай выберемся из этой толпы. – Голос был чертовски знакомым. – Мейстраль идет в «Джон Булль», – сказал священник. – Мы его догоним позже – И по проулку они прошли в крошечный дворик, в центре которого стоял помойный бак, украшенный по краям темным венчиком нечистот.
– Быстренько преобразимся… – И тут же прочь исчезли черная скуфейка и окладистая православная борода.
– Для своего почтенного возраста ты весьма топорно работаешь, Демивольт. К чему эта комедия? Что стряслось с Уайтхоллом?
– Там все в порядке, – ответил нараспев Демивольт, тяжеловесным скоком перемещаясь по дворику. – Знаешь, я тоже никак не ожидал тебя здесь увидеть.
– А где Моффит? – спросил Стенсил. – Раз уж наверху решили собрать здесь всю старую флорентийскую гвардию.
– Моффита взяли в Белграде. Я думал, ты знаешь. – Демивольт сбросил сутану и завернул в нее прочие маскарадные атрибуты. Под сутаной оказался английский твидовый костюм. Демивольт быстро пригладил волосы, подкрутил усы – и перед Стенсилом предстал тот самый человек, которого он последний раз видел в 1899-м. Разве что чуть больше седины в волосах, чуть больше морщин на лице.
– Бог его знает, кого еще прислали в Валлетту, – весело сказал Демивольт, когда они вернулись на улицу. – Подозреваю, что это всего лишь очередная блажь – на Министерство иногда находит, сам знаешь. Курорт или воды – Модное Местечко каждый год разное.
– Не надо на меня так смотреть. О том, что затевается, я могу лишь догадываться. Здешние жители – как у нас говорят – неугомонны. Этот Фэйринг – католический священник и, надо думать, иезуит – полагает, что в скором времени тут будет кровавая баня.
– Да, я встречался с Фэйрингом. Может статься, ему платят из того же кармана, что и нам, однако виду он не подает.
– Сомневаюсь, ох, сомневаюсь, – туманно ответил Стенсил, рассчитывая поговорить о старых добрых временах.
– Мейстраль всегда садится на улице перед входом. Перейдем на другую сторону.
Они сели за столик перед кафе «Финикия»; Стенсил устроился спиной к улице. Потягивая барселонское пиво, они обменялись краткими отчетами о двух десятилетиях, прошедших после операции Вейссу; их голоса звучали монотонно на фоне рокочущего уличного шума.
– Странно, как порой пересекаются пути-дорожки. Стенсил кивнул:
– Интересно, мы должны следить друг за другом? Или наша встреча предусмотрена?
– Предусмотрена? – как-то уж слишком поспешно переспросил Демивольт. – Уайтхоллом? Конечно.
– Я так и думал.
Старея, мы все чаще возвращаемся в прошлое. Поэтому в данный момент Стенсил отчасти находился как бы вне улицы и вне поля зрения докера, сидевшего на другой стороне. Встреча с Демивольтом заставила Стенсила мысленно вернуться в тот злосчастный флорентийский год, неприятные подробности которого яркими вспышками осветили темную комнату его шпионской памяти. Он все еще продолжал упрямо надеяться, что появление Демивольта было чистой случайностью и не означало приведения в действие все тех же хаотичных и творящих Ситуацию сил, которые двадцать лет назад бушевали во Флоренции.
В мрачном пророчестве Фэйринга о кровавой бане и в прочих сопутствующих обстоятельствах имелись все признаки Ситуации-в-процессе-творения. Идеи Стенсила о Ситуации не претерпели каких-либо изменений. Он даже написал статейку под названием «Ситуация как n-мерный бардак» и, прикрывшись псевдонимом, послал ее в «Панч». Статью не приняли.
«Как можем мы надеяться на понимание Ситуации, – писал Стенсил в статье, – не проследив до конца историю каждого участвующего в ней индивидуума, не разобравшись в анатомии каждой души? Возможно, в будущем на государственную службу не будут принимать чиновников без диплома нейрохирурга».
Ему действительно снились сны, в которых он уменьшался до микроскопических размеров и отправлялся исследовать мозг. Входил в одну из кожных пор на лбу и попадал в слепой мешок потовой железы. Затем, продравшись через джунгли капилляров, он в конце концов выходил на плато лобовой кости и двигался дальше сквозь череп; пройдя через твердую, паутинную и мягкую мозговые оболочки, достигал моря мозговой жидкости с бороздчатым дном. Оставалось лишь переплыть это море, чтобы совершить последний бросок на серые полушария – вместилище духа.
Узлы Ранвье, клетки Шванна, вена Галена. Крошечный Стенсил всю ночь бродил в тишине, озаряемой мощными сполохами нервных импульсов, проскакивающих через синапс; колышущиеся дендриты, автобаны нервов, ведущие в неведомые дали, петляя среди пучков нервных окончаний. Чужак в этой стране, Стенсил даже не задавался вопросом, в чьем мозгу он находится. Возможно, в своем собственном. То были лихорадочные сны, вроде тех, где перед вами стоит чрезвычайно сложная задача и, решая ее, вы то и дело попадаете в тупик, идете по ложному следу и с каждым новым поворотом испытываете разочарование – и так до тех пор, пока не кончится лихорадка.
Предположим, что реально существует угроза хаоса, уличных беспорядков, в которых примут участие все недовольные на острове. Или почти все, за исключением разве что губернатора и его чиновников. Несомненно, каждый будет думать только об удовлетворении своих собственных желаний. Однако буйная толпа – всего лишь разновидность общности, как и туристы. Под действием особой магии множество одиноких душ, какими бы разными они ни были, объединяются во имя общей цели противостояния существующему порядку вещей. И подобно эпидемии или землетрясению, уличная политика способна уничтожить даже самые, казалось бы, стабильные правительства; подобно смерти, она косит всех без разбора и объединяет всех и каждого, невзирая на лица.
– Бедные будут стремиться отомстить мельникам, которые якобы наживались во время войны.
– Чиновники выйдут на улицы, добиваясь более справедливой кадровой политики: заблаговременного уведомления об открывающихся вакансиях, повышения должностных окладов, прекращения расовой дискриминации.
