Теперь Беннет заволновался. Неожиданное заявление понтифика, прежде не замеченного в особо либеральных воззрениях, было одним из его главных козырей. Но его арсенал еще не был исчерпан.
— Последний вопрос, декан Холмс. Если оставить в стороне теорию, вы сами могли бы помочь своему больному умереть?
Воцарилась тишина. Все напряглись, ожидая ответа прославленного медика.
Ответ прозвучал очень тихо:
— Да.
Заключительная реплика Беннета: «Больше вопросов нет» потонула в шуме публики, которую судье пришлось призывать к порядку стуком молотка.
Поднялся Уолтерс.
— Если ваша честь намерены приобщить к делу последние показания свидетеля, я бы хотел спросить у декана Холмса, известны ли ему заявления на эту тему доктора Эдвина Лондона, главного хирурга Соединенных Штатов?
— Известны. Точных слов не припомню, но…
Уолтерс достал листок и объявил:
— Я с радостью освежу вашу память. Доктор Лондон сказал буквально следующее: «Только Всевышний может определить, когда жизнь человека уже потеряла свою цену. Стоит нам принять за этическую норму, что человек вправе решать, кому из его собратьев жить дальше, а кому — умирать, и мы окажемся на пути к концентрационным лагерям». — Тут он поднял взгляд на судью и сказал: — Больше вопросов нет.
Судья обратился к Беннету:
— У вас, доктор Ландсманн?
— Нет, ваша честь.
— У обвинения еще есть свидетели?
— Никак нет, сэр. Я бы только почтительно напомнил присяжным, что мы приобщили к делу протокол вскрытия и что им были зачитаны показания, данные на следствии теми свидетелями, которых сегодня вызвать не представилось возможным. Обвинение предъявило свои доказательства.
— Хорошо. В таком случае объявляется обеденный перерыв. Слушание дела возобновится в два часа.
Без четверти два зал уже был полон.
Беннет поднялся. Настало время защиты. Он собирался потрясти присяжных примерами из других дел, когда так называемые «милосердные убийцы» признавались невиновными.
— Таких прецедентов тысячи. Например, в тысяча девятьсот шестьдесят первом году отец, умертвивший своего искалеченного…
Эдмунд Уолтерс не успел выступить с возражением. Его опередил судья Новак:
— Не принимается судом, доктор Ландсманн! Доказательство недопустимое! Я запрещаю вам прибегать к подобной аргументации.
Беннета лишили его самого сильного аргумента. Он беспомощно взглянул на Марка Зильберта, тот подал ему знак левой рукой.
Тогда Беннет посмотрел на Барни. Тот взглядом попытался напомнить ему то, что уже говорил после беседы с Гектором Кампосом. («Бен, этот парень психически неуравновешен. Это ходячая бомба с часовым механизмом».)
Беннет нехотя пригласил для дачи показаний брата покойного.
— Гектор, — мягко начал он, — вы знали о масштабах телесных повреждений вашего брата? Вам было известно, что он ослеп, частично оглох и не может двигаться?
— Да.
— И вы знали, что он страдает от боли?
— Да, сэр.
— А откуда вам это было известно?
— Он мне сам говорил, сэр.
— Словами?
— Ну… нет, сэр. Он мог только издавать какие-то звуки — ну, вы на пленке сами слышали. Я всегда различал, когда он говорит «да», а когда — «нет». Поэтому я знал, что Фрэнк хочет умереть. Я его сам об этом спрашивал.
— И что вы предприняли в этой связи?
— Купил пушку. Я попытался его застрелить — и промахнулся. — Он сглатывал слезы. — Я промахнулся! Какой ужас! Я промазал!
Парень закрыл лицо руками и зарыдал.
Судья Новак перегнулся к Беннету.
— Может, объявим перерыв?
— Нет, сэр, спасибо. Он сейчас возьмет себя в руки.
С минуту зал ждал, пока молодой человек успокоится.
— Гектор, — так же мягко продолжил Беннет, — ты не можешь нам объяснить, зачем ты это сделал?
— Фрэнк так мучился! Он так хотел, чтобы Бог поскорее забрал его к себе.
Беннет посмотрел на Уолтерса.
— Свидетель ваш, господин генеральный прокурор.
Возвращаясь на свое место, Беннет снова взглянул на Барни — тот утирал пот.
Уолтерс бодро вскочил и повернулся к присяжным.
— Я задам этому джентльмену всего один вопрос. Меня удовлетворит любой ответ. Мистер Кампос, вы просили доктора Лазаруса употребить свои навыки врача и убить вашего брата?
Гектор кивнул.
— Пожалуйста, ответьте словами. Только одно слово — да или нет?
— Да, — ответил парень. — Просил.
Уолтерс картинно взмахнул рукой и объявил:
— Больше вопросов нет.
Беннет уже был на ногах.
— Ваша честь, у меня есть еще вопросы. А точнее, как и у моего уважаемого коллеги, только один вопрос.
Он помолчал, стараясь своим видом успокоить юношу, потом негромко спросил:
— Гектор, это вы ввели Фрэнку кокаин?
Свидетель замер. Беннет попытался мягко его подтолкнуть:
— Гектор, это были вы?
— Меня посадят, — пробормотал тот, крутя головой.
Это было жалкое зрелище. Беннета одолевало сочувствие к бедняге и одновременно страх, что он сейчас сорвется и его показания будут аннулированы. Он очень мягко произнес:
— Пожалуйста, ответьте: да или нет? От этого зависит жизнь невинного человека. Вы ввели своему брату кокаин, чтобы он умер?
Парень опять замялся, но на этот раз решился быстро:
— Да. Франсиско меня об этом умолял.
Зал зашумел. Беннет обратился к судье:
— Ваша честь, на основании показаний данного свидетеля я вношу ходатайство об отклонении обвинения.
— Возражение! — Прокурор Уолтерс даже не дал судье ответить. — Боюсь, мой молодой коллега упустил из виду одну маленькую деталь. Он, кажется, забыл, что по законам нашего штата человек признается виновным, даже если он только намеревался совершить то, что за него уже сделали другие. Следовательно, свидетельство Гектора Кампоса никак не влияет на дело доктора Лазаруса.
Судья Новак повернулся к Беннету:
— Мистер Уолтерс прав. В этом деле налицо момент умысла. Пожалуйста, приглашайте следующего свидетеля.
Беннет помолчал, дожидаясь, пока в зале восстановится тишина, и вполголоса объявил:
— Защита вызывает доктора Сета Лазаруса.
Все замерли. Сет, ссутулившись, бледный и взволнованный, медленно прошел к свидетельскому месту.
— Доктор Лазарус, я буду предельно краток, — сказал Беннет. — Первое. Относительно вопросов обвинения о наличии у вас умысла. Пожалуйста, поясните, намеревались вы или нет оборвать жизнь капитана Кампоса.
— Намеревался, сэр.
— Не поясните присяжным, почему?
— Потому что он уже давно не жил. Это нельзя было назвать жизнью. Есть существенная разница между биологическим существованием и человеческой жизнью. Обезьяны, насекомые и даже деревья и кусты тоже «живут». Но человеческая жизнь — это нечто большее. Это не только биология, но и биография. Я хотел прекратить страдания человека, который уже не мог жить в человеческом смысле. Я полагал, капитан Кампос заслуживает по крайней мере того милосердия, какое наше общество проявляет к раненому живому существу.
Даже в своих самых оптимистичных мечтах Эдмунд Уолтерс и помыслить не мог, что защита вызовет подсудимого давать показания. Ибо ФБР собрало на Сета такое досье, какого хватило бы, чтобы засадить его за решетку до конца дней.
Прокурор бросился задавать свои вопросы:
— Доктор Лазарус, в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году вы были студентом Гарварда и проходили курс под названием «Техника хирургической операций». Вы помните случаи, о которых мы говорили с деканом Холмсом, когда кто-то умертвил подопытных животных? Или, выражаясь научной терминологией, «принес в жертву»? Пожалуйста, ответьте — да или нет?
Сет, не моргнув глазом, произнес:
— Это сделал я.
По залу пронесся возбужденный ропот. Публика пришла в волнение.
— У меня еще только один вопрос, — объявил Уолтерс и впился в Сета взглядом. — Доктор Лазарус, между теми эпизодами, когда погибли лабораторные собаки, и смертью капитана морской пехоты Кампоса вы помогали еще каким-нибудь своим пациентам уйти из жизни?
— Возражение! — рявкнул Беннет. — Обвинение ведет допрос крайне предвзято.
Судья Новак поразмыслил и сказал:
— Отклоняется.
Зал застыл. Барни успокаивающе положил руку на плечо Джуди.
Поскольку подсудимый молчал, Уолтерс повторил приторно-ласковым голосом:
— Доктор Лазарус, мы все ждем ответа. Вы когда-нибудь помогали другим пациентам?
Сет еще немного помолчал, а потом со злостью ответил:
— Да, мистер Уолтерс. Из сострадания.
Прокурор снял очки и объявил:
— Больше вопросов нет.
В зале воцарилась мертвая тишина. Сет вернулся на свое место.
Настало время защите произнести заключительное слово. Беннет вышел вперед.
