Ознакомительная версия.
– Надо успеть! – засуетился я.
– Погоди, успеешь, – сказала Тамара. – Я тебя хотела спросить про Зинаиду…
– А что Зинаида?
– Она тебя опекала…
Опекала. А я и письмишка ей из Сибири не послал. Вернулся, а ее уже нет. Наградили посмертно орденом. Нинуля (и ее уже нет) упрашивала меня добыть материалы о Зинаиде Евстафиевне и хоть что-то опубликовать о ней (узнал я и то, о чем догадывался: и в пору нашей газеты Зинаида Евстафиевна, то есть ее работа в войну, вызывала кое у кого из бдительных если не подозрения, то уж сомнения – точно). Уже завсектором института я с бумагами посланий пытался сделать это, но мне вежливо ответили, что все материалы, связанные с деятельностью 3. Е. Антоновой, по известным причинам не подлежат разглашению еще по крайней мере четверть века. Пробовал добыть их и Башкатов, но и он получил щелчок по носу. Все же в романе он написал женщину с явными намеками на мою начальницу (в сериале ее сыграла Алла Демидова, совершенно на Зинаиду Евстафиевну не похожая).
– Помянем Зинаиду.
Помянули.
– Скольких же теперь помянуть надо, – вздохнул академик, – и поживших, и молодых…
Выпили еще…
– Вы как хотите, – сказал я. – А я поспешу за рыбой…
Однако никакой рыбы уже не было. На огромном противне кое-где остались крошки, стрясти которые на тарелки не вышло возможности, да там, где полагалось размещаться голове рыбы, лишь щерились в злой усмешке осетровые челюсти.
– Куделин, пойди-ка сюда, – окликнули меня.
Богатая телом, светлейшая Лана Чупихина стояла невдалеке с большим блюдом, украшенным куском осетрины.
– Смотри-ка, – Лана указала на противень. – Пираньи. Хуже того – муравьи. Ты Белокурова знаешь? Ему призрак явился. Ахметьева. Допился. Сейчас дожую, подойду к тебе.
Дожевала, подошла. “И я училась с ними на факультете журналистики, только… – сказала Лана. Ей бы добавить: “Только двумя курсами старше”, но она добавила:
– Только на три курса моложе… Так вот этому Белокурову, а он хоронил Ахметьева, на днях, нет, выходит, что – ночах, явился призрак Ахметьева, огромный, с аэростат или воздушный шар, бросил Белокурову веревку, велел идти за ним и водил по Тверской от Пушкинской до Манежной. Как велел? Русскими словами. Конечно, говорил. Но, может, и кричал. Да! И повторял: “Воздается!”
– Говорила Белокурову: “Не пей!” Допился! Ну ладно, у вас тут все, – сказала Лана, – съели, выпили, кина не будет… Попыхчу-ка я в “Славянскую”, кавалеры внизу заждались. Да, Куделин, я в бильярд играть выучилась! Кстати, а кто меня в кино-то играет?
– Татьяна Васильева.
– Она же старая! – возмутилась Чупихина и попыхтела в “Славянскую”.
А ко мне подошли Олигарх и К. В. Олигарх принялся извиняться: вышло недоразумение, он нуждается в моих советах, а наш общий друг… Я сказал: не стоит брать в голову, коли нужны консультации, то пожалуйста, а никакого общего друга я не знаю. Олигарх более не говорил. Кирилл Валентинович же шутил, спросил, продолжаю ли я играть в футбол, и был удивлен. “Это да, иногда балуемся, жена на корте, а я, по дурости; – с мячиком…” – “Я рад, Василий, – заключил Кирилл Валентинович, – что у тебя все так благополучно сложилось”. – “Что сложилось благополучно? – чуть ли не взрычал я. – Сто пятьдесят условных единиц на трех должностях!” – “Я не это имею в виду, – сказал К. В. – я имею в виду труды…” – “Ах труды… Но труды они есть труды… – я успокаивался. – С трудами и семьей у меня и впрямь сложилось…”
К. В. и Олигарх продолжали обход столов, К. В. направился к аристократам духа, Олигарх предпочел компанию врачей. А ко мне вернулась Виктория.
– Ну ты и финтифлюй! Рыбу проморгал, сладкое хоть не проворонь! Ты с Юлией разговаривал?
– Да. А что?
– Ничего…
Сейчас же меня обнял Башкатов и представил мне большого человека с большими ушами, с большим лбом с большим носом и большими губами.
– Это мой издатель. Брыль. Коля Брылев. Издатель и продюсер.
– Ну уж продюсер-то ты куда ловчее меня.
– Ловчее, ловчее, – согласился Башкатов. – Но ты грамотнее.
– У меня к вам дело, – сказал Брылев. – От Владислава Антоновича я узнал о рукописях некоего Ахметьева, покойного.
– “Дьяволиада XX века”, “Жития бесов”!
– Tсc, – большой палец был поднесен к большим губам. – Это не должно выпархивать из наших уст. Большой секрет!
– Этих рукописей, возможно, и нет, – сказал я. – Я попросил своего коллегу профессора Саратовского университета, человека дотошного и азартного, отыскать архивы Ахметьева. Он их не обнаружил. Действительно, Ахметьев был очень болен и умер через полгода после нашей с ним встречи. Где его бумаги – неизвестно. Может, их изъяли. Может, он их сжег. Может, он никаких житий и не написал. Возможно, они существовали лишь в его воображении, а добытые им сведения он унес с собой.
– Батюшки-светы! – взмахнул руками Башкатов.
– Ничего страшного, – успокоил его Брылев. – Ничего страшного. Идея-то есть. И вы, Василий Николаевич, беритесь за составление либо написание сводов “Жития бесов”. Или “Дьяволиады XX века”. Гонорары будем платить совестливо.
– Гарантирую! – вскинул руку Башкатов.
– Надо подумать…
– Что думать-то? Ты не возьмешься, я возьмусь!
– Хорошо. Я подумаю.
– Штирлиц ты наш бесценный! – Башкатов обнял меня. – И Борман заодно. Давай выпьем за премьеру. Брыль, Коля, он везучий, с ним надо иметь дело…
– Жена! Виктория! – вскричал я, – Вези меня домой. А то придется нести…
Виктория, отважная женщина, проглотила две таблетки и повезла меня домой.
– Так что ты говорила про Юлию? – спросил я в дороге.
– Да ничего. Какая-то она обеспокоенная. Миханчишин на днях опять приходил к ней со своей маятой.
– Она все знает и принимает его…
– Это ее жизнь.
– Ее… И в чем же теперь маята Миханчишина?
– Он в испуге. К нему стали являться призраки Ахметьева и Анкудиной.
– Маленькие? – рассмеялся я. – Или огромные?
– Обыкновенные… Что ты смеешься?
– Белокурова на днях призрак Ахметьева водил на веревочке по Тверской. Но тот был с воздушный шар… Однако Миханчишин раньше вроде бы не пил…
Я рассказал Виктории о предложении издателя Брыля.
– Не знаю… – протянула Виктория. – Не знаю… Это все же коммерция… Это для публицистов… В таком издании не может быть объективности… Это не для ученых. Да, ты хотел писать докторскую по жизнеописаниям, но на манер Ключевского, со спокойным разглядом людей и событий…
– Ты права, – сказал я.
Дома в холодильнике стояла лишь початая банка кильки в томате. Кусками хлеба я довел жестяные бока банки до блеска. С кухни меня отозвал телефон. Звонил Валежников.
– Николаич, не забудь. Завтра у нас дел, считай, на четыре смены. Выспись.
– Кто? – спросила Виктория. Она, слышно, стелила постель.
– Валежников. Кирпичные дела. Завтра выскочи с утра в магазин, собери жратвы на обед…
– Каменщик ты мой любезный, – пропела Виктория. – Ты даже не разглядел, какая я и в чем сегодня была… Ждать тебя?
– Викуш, что-то я сегодня вымотался. И надо бы мне записать…
– Ну, спокойной ночи…
***
Я сидел за письменным столом.
Спина болела, руки (их и саднило) и, естественно ноги, я их в молодые годы не жалел.
Отчего-то стало мне грустно.
Я отъял голову фарфоровой птицы, подержал в руках нательный крестик и костяную фигурку. Откуда они? Кто оделил меня ими и зачем?
Я взял лист бумаги и вывел на нем: “Жизнеописания двадцатого столетия как источник новейшей истории”. У Василия Осиповича Ключевского было короче. И определеннее: “Древнерусские жития святых как исторический источник”.
Собрал солонку и поставил ее на бумагу. Вытащил еще один лист и принялся рассказывать на нем историю, какую кто-то, возможно, закончил читать сегодня.
1998 – 2000
Ознакомительная версия.
