— Спасибо, Робин, — ответил он, — но ведь идея была твоя. Мне бы она никогда не пришла в голову. — И вдруг, неожиданно для себя, добавил: — Моя вина, что я не сумел сделать нашу прогулку более интересной для остальных. Они как-то растерялись без вашего викария.
Робин склонил голову набок и задумался над словами пастора. Ему нравилось, когда с ним разговаривали, как со взрослым, такое обращение придавало ему вес. Надо что-нибудь сказать и успокоить бедного мистера Бэбкока. И тут он вспомнил разговор леди Алтеи с полковником перед обедом.
— Должно быть, в наше время довольно трудно быть священником? Сущее наказание, не так ли?
— Да, трудно, по крайней мере — иногда.
Робин с серьезным видом кивнул.
— Дедушка говорил, что надо быть снисходительными, а бабушка — что в наши дни среди священнослужителей слишком мало людей высокого полета. Мне не совсем понятно, что она имела в виду, полагаю — здесь есть какая-то связь с экзаменами. Доброй ночи, мистер Бэбкок.
Помня наставления бабушки, Робин щелкнул каблуками и поклонился, затем вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Он подошел к окну и отдернул штору. В Иерусалиме все еще горели огни. В тринадцатый день того, другого нисана все ученики к этому времени уже, конечно, рассеялись.[198] Остался один Петр; он бродил около костра во дворе первосвященника, притопывая ногами, чтобы не замерзнуть.[199] Значит, в ту ночь было все-таки холодно.
Робин разделся, лег в кровать и, включив лампу, разложил на коленях карту современного Иерусалима. Он принялся сравнивать ее с картой Иерусалима тридцатых годов первого века по Рождеству Христову, которую специально для него у кого-то одолжил отец.
С полчаса он изучал обе карты, после чего, как и обещал бабушке, погасил свет. «Священники и ученые все неправильно вычислили, — подумал Робин, — они перепутали ворота, через которые вышел Иисус. Завтра я сам отыщу Голгофу».[200]
— Прибывших в святой Иерусалим просим проходить в ворота.
— Желаете гида? Какой язык — английский? немецкий? американский?
— Справа от вас — церковь святой Анны,[201] место рождения девы Марии.
— Желающих посетить несравненную Харам эш-Шариф,[202] осмотреть Купол Скалы, часовню Каменных Уз[203] — просим пройти налево.
— К Еврейскому кварталу, к бывшему храму,[204] к Стене Плача[205] — сюда, пожалуйста.
— Паломники ко Гробу Господню[206] следуют прямо по Via Dolorosa.[207]
— Прямо — Via Dolorosa… Крестный путь…
Эдуард Бэбкок и его группа стояли под аркой ворот святого Стефана.[208] Со всех сторон их осаждали гиды всевозможных национальностей, и Бэбкок жестами отказывался от их назойливых предложений. В руках он держал свой собственный план городских улиц и листок с инструкциями, который ему сунул курьер перед самым выходом из отеля.
— Постараемся держаться вместе, — говорил он, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, чтобы в напирающей толпе не потерять своих подопечных. — Иначе мы ничего не увидим. Прежде всего надо помнить, что Иерусалим, который мы собираемся посетить, построен на камнях Иерусалима времен Спасителя. Мы будем ходить и стоять на много футов выше той земли, по которой ступала нога Христа. То есть…
Пастор снова заглянул в свои записи, но тут полковник схватил его за руку.
— Перво-наперво, — оживленно сказал он, — разверните свои войска там, где они будут контролировать территорию. Предлагаю начать с церкви святой Анны. За мной.
Повинуясь сигналу, маленькое стадо повлеклось за своим временным пастырем и вскоре оказалось на большом дворе у левого придела церкви святой Анны.
— Построена крестоносцами, — тоном оратора возвестил полковник. — Закончена в двенадцатом веке. В те времена люди знали, что делают. Один из прекраснейших образцов архитектуры крестоносцев, какие вам доведется увидеть, — и, обратившись к Бэбкоку, добавил: — Знаю эту церковь с прежних времен, падре.
— Понимаю, полковник.
Бэбкок с облегчением вздохнул и засунул свои записи в карман. По крайней мере, на время в них не будет необходимости. Полковник, который за завтраком выглядел несколько подавленным, почти обрел свой всегдашний пыл и самоуверенность. Послушно следуя за своим предводителем, группа обошла полупустую церковь. До того они уже осмотрели францисканскую церковь Всех Народов[209] в Гефсиманском саду; церковь святой Анны совсем не походила на первую, и тем не менее тягостная необходимость соблюдать тишину, шаркающие шаги, рассеянные взгляды, неспособность разобраться в смешении стилей и, наконец, чувство облегчения, когда после окончания осмотра можно выйти на солнце, — все было то же самое.
— Увидел одну, считай, что видел все, — шепнул Джим Фостер Джил Смит, но та лишь пожала плечами и, не взглянув на него, отвернулась.
Нечистая совесть? Ну что ж, коль у нас теперь такое настроение, пусть будет так. Вчера вечером мы пели по-другому…
Поправляя на голове голубой шифоновый шарф, чтобы он свободно спадал на плечи, леди Алтея внимательно наблюдала за мужем. Кажется, он снова стал самим собой. Когда вчера вечером она вошла в спальню и увидела, что он спит, то вздохнула с облегчением. Нет, она его ни о чем не расспрашивала. Лучше не трогать эту тему. Утром в машине, отъезжавшей от церкви Всех Народов, леди Алтея заметила своих друзей, лорда и леди Чейзборо, — разумеется, они остановились в отеле «Царь Давид» — и договорилась встретиться с ними у Купола Скалы в одиннадцать часов. Какой сюрприз! Если бы знать, что лорд и леди Чейзборо собираются в Иерусалим, то можно было заказать номера в том же отеле. Но ничего — обменяться новостями про общих знакомых времени хватит.
— В конце двора что-то происходит, — сказал Робин. — Дедушка, посмотри, там настоящая очередь. Мы тоже встанем в нее? Похоже, там ведутся какие-то раскопки.
— Купальня Вифезда,[210] — ответил полковник. — С тех пор как я был здесь, они многое сделали. По-моему, там особенно нечего смотреть. Часть городского водостока, тогдашняя канализация.
Но Робин уже бежал к очереди. Его внимание привлекла плачущая девочка, отец которой, неся ее на руках, проталкивался к началу очереди.
— Интересно знать, что они делают с ребенком? — спросила Кэт Фостер.
Бэбкок снова принялся за свои записи:
— Место бывшего Овечьего рынка. Вы, миссис Фостер, помните в пятой главе Евангелия от Иоанна купальню Вифезду, где расслабленный ждал исцеления? И как ангел господень по временам сходил в купальню и возмущал воду? Спаситель исцелил человека, который тридцать восемь лет был хромым.[211] — Бэбкок обратился к полковнику: — Я думаю, нам следует хотя бы взглянуть на нее.
— В таком случае — за мной и вперед, — заявил полковник. — Но предупреждаю — это всего лишь часть старой городской канализации. Ну и хлопот было у нас с ней в сорок восьмом году!
Тем временем мисс Дин все еще стояла на паперти церкви Святой Анны. От царящих кругом шума и суматохи мысли у нее в голове путались. Интересно, что имел в виду преподобный Бэбкок, когда говорил, что они будут ходить на несколько футов выше той земли, по которой ступал Спаситель? Без сомнения, эта церковь очень красива, но, по словам полковника, и она построена на фундаменте более древней церкви, а ту, в свою очередь, возвели над скромным жилищем святых Иоахима и Анны. Неужели преподобный хотел сказать, что родители богоматери жили в подземелье? В том самом чудном гроте, куда они заглянули перед тем, как выйти из церкви? Она так надеялась, что созерцание грота вдохновит ее, но, напротив, — иллюзии рассеялись. На той безмятежной картине, что всегда рисовалась ее воображению, святой Иоахим и святая Анна жили в прелестном беленьком домике с маленьким, утопающим в цветах садом, а их благословенная дочь, сидя рядом с матерью, училась шить и штопать. Когда-то у нее висел календарь именно с такой картинкой: этот календарь она хранила долгие годы, пока Дора не сняла его со стены и не выбросила.
Мисс Дин огляделась, пытаясь хоть в воображении своем вызвать видение того, давно исчезнувшего, сада. Но вокруг было слишком много людей, и в их поведении не чувствовалось ни малейшего благочестия. Одна молодая женщина даже ела апельсин и давала по дольке малышу, который ковылял рядом, держась за ее юбку, а кожуру бросала прямо на землю. О боже, вздохнула мисс Дин, богоматерь пришла бы в ужас от такого хлева.[212]
На том месте, где начинался спуск к Вифезде, давка усилилась. У ограды стоял служитель и по одному пропускал желающих к купальне. Девочка на руках у отца плакала громче прежнего.
