Ознакомительная версия.
А та даже не удивилась, как будто у них каждый вечер одна и та же импровизация и все попривыкли к ней давно.
– Ну-ка, скажите, милая девушка, какой у меня номер счета в банке? – совсем другим, понежневшим голосом предложил богач. Который, как прямо сейчас оказалось, был большим оригиналом.
– Два три четыре… – запела девушка ясным таким голоском, но в одиночестве запела. Никто ей не подпевал, как обычно бывало.
Так я впервые услышал голосок моей Насти.
– …Два ноль, пять восемь.
А может быть, и «восемь пять», потому что не успел я запомнить. Впопыхах запоминал и сбился в своей памяти. Подвела она меня, нерадивая, от неожиданности и еще от счастливого, не верящего самому себе, возбужденного сердцебиения.
А что, если, мелькнула в голове подлой неуверенностью предательская мыслишка, что, если и не «восемь пять»? А что, если вообще все это причудилось? Потому как если и встречается в природе такое счастье, когда девушка дает тебе свой телефон, находясь прямо на сцене, посередине драматического театрального действия… Прям на глазах у ни во что не врубающегося зрительного зала… То встречается такое счастье крайне редко. Как какой-нибудь космический парад планет. А может, и еще реже.
Короче, проморгал я от счастья телефон. А Илюха мне опять локтем между ребер засаживает и все повторяет одну и ту же фразу. Потому что тоже ошалевший и тоже ничего подобного не ожидал.
– Ты записал? – повторяет он сбивчивым полушепотом. – Так ты записал?
А я не записал!!! Ну и что теперь делать?!
Что делать? – сигнализирую я сцене, но теперь не бумажными тарелочками сигнализирую, а всем своим телом. И не только им, а еще и руками, разведенными в немой растерянности, и выражением лица, полным вопроса, и глазами своими, которые я сам не вижу и потому не могу оценить. Но, думаю, сиротливые получились глаза.
«Повторите!» – кричу я на весь зал. Но про себя кричу. «Не успел записать! Повторите номер!!!» И снова тщетно трясу разведенными в воздухе руками.
Ну и увидели они мои руки, вгляделись в них, поняли, догадались. И смягчились еще раз.
– Какой, какой номер счета? – обратился к Насте чувак на сцене, который в зеленом пиджаке был. – Дайте мне карандаш, я записать хочу. Или вот что, давайте все запишем, – подсказал он мне.
– Двести тридцать четыре, – снова запела длинноволосая моя Настя, улыбаясь в зал, как я понимал, только мне. – Двадцать, пятьдесят восемь.
Но я не ловил ее улыбку. Я писал числа на бумажной буфетной тарелочке тающим огрызком косметического карандаша.
А вот зал ловил. Зал вообще ничего не понял. Ведь хотя основа пьесы и попахивала слегка классическим сюжетом – ну там, князь Мышкин, например, как персонаж присутствовал немного, но столько в ней оказалось насажено режиссерских находок, что разобраться уже, где находка заготовленная, а где сымпровизированная, было никак не доступно. Особенно издалека. Да и поди разберись, если не знаешь ты ни про бумажные тарелочки, ни про записочки, ни про поставленные в них важные вопросы ребром. Я бы тоже ни за что не разобрался.
– Ну как, записал? – очухался наконец Илюха от театрального потрясения.
Потому что на самом деле мы были с ним нескрываемо потрясены.
Молодцы все же они, артисты, потому что с ходу оценили наш нестандартный порыв и поддержали его. И поддержка, кстати, вполне перещеголяла порыв. А еще потому что лихие они оказались не меньше нас, а возможно, и больше. Ведь, во-первых, на сцене они рисковали куда сильнее нашего, а во-вторых, не прикладывались они периодически к тоненькой пластиковой трубочке. Хотя, откуда нам было знать, – может, и прикладывались. Хотя вряд ли. Хотя кто его знает…
А главное, что поняли они про наши зарождающиеся чувства и не посягнули на них, а наоборот, поощрили. Может, им самим Анастасия с Натальей нравились, ведь не могли не нравиться! Но вот не зажали они их по-жлобски, более того, поспособствовали и подсоединили. И честь им за это и хвала.
Да и вообще театр – это одно сплошное, переходящее в жизнь волшебство!
Впрочем, когда отошли мы с Илюхой от первого радостного шока, стали нас вопросы донимать. Например, а правильный ли они номер дали, не слукавили ли нам прямо со сцены? Сомнение, конечно, паранойей попахивало – в конце концов, стоило ли им всю эту комедию ломать ради обманного телефона.
Но, с другой стороны, что, не видели мы других, не менее обманных комедий? Первый, что ли, раз нас накалывают неверными цифрами? Что, мы не проходили через унижения, когда звонишь по выдуманному на ходу номеру? Когда тебе безучастным голосом отвечают, что, мол, «такая здесь не проживает». Проходили! Сполна! И унижение, и обиды, и прочие чувствительные неудачи.
И тем не менее не выбили они нас из седла, не подорвали веры в жизнь, веры в счастье, которое может принести только женщина. Во всяком случае, мужчине.
Как заокеанская птица феникс, сгорая каждый раз от очередной неудачи, превращаясь, можно сказать, в сплошной развеянный пепел, мы все равно воскрешались плотью и духом. Но главное, нетленным нашим желанием. И снова спаривались мы с жизнью, влетая в нее на полном ошалевшем скаку с открытым до одурения забралом, невзирая на риск нового поражения. Да и вообще, ни на что не взирая.
– Розик, представляешь, как обидно будет на фикцию нарваться, – засомневался Илюха относительно телефонного номера. – Да еще после всей нашей изобретательности.
– Представляю, – согласился я.
– Надо бы проверить номер.
– Надо бы, – согласился я.
– Сложно проверить из первого ряда. Неудобно отсюда звонить.
– Неудобно. – Я снова согласился.
– Но все равно надо проверить. Вышел бы ты в фойе, позвонил бы оттуда.
– Да знаешь, из зала во время спектакля выходить тоже как-то неудобно. Помешают наши передвижения и зрителям, и, главное, актерам. А актерам не следует мешать, святые люди, если разобраться. Святым делом занимаются. К тому же туда-сюда ходить – это не тарелками семафорить.
– Но надо же.
– Вот ты и сходи, – предложил я.
И Илюха пошел. Он сполз со своего кресла туда, вниз, в темноту, к моим ступням, к самому театральному помосту, и растворился там и исчез, как фантом какой-то. Может, и не оперы, но уж точно – театральный фантом. И не видел я его больше. Так до конца спектакля и не видел.
И даже почти забыл про него. Потому что, когда спектакль завершился и зал озарился ярким, преломленным хрусталем электричеством, он обнаружил много людей позади, которые все хлопали и хлопали со счастливыми лицами, полными эмоциональной, почти прозрачной чистоты.
Потому что, как ни банально звучит, – искусство, каким бы оно ни было модерновым, действительно очищает и делает всех нас лучше. Пускай лишь на час, на два, пока домой не доехали, но все равно – оно, как покаяние. И потому любим мы его и относимся к нему бережно.
Вот и я, когда все это произошло, я тоже хлопал и тоже кричал браво, и мое лицо тоже становилось чистым и полным любви абсолютно ко всем. Хотя больше всего к Насте. Впрочем, повторю, своего лица я как раз и не видел.
Глава 5
Три часа до кульминации
Я вспомнил об Илюхе где-то уже в фойе. Существовал же такой, сидел рядом, мешал смотреть все время, да и внутренний карман пиджака был у него очень уж неудобно расположен. Куда делся? Где искать? Впрочем, я знал где.
В буфете почти никого не было – так, некоторые случайно забредшие, которые не любят толкаться по очередям в гардеробах. Но у прилавка, вольготно на него облокотившись, стоял мой утерянный кореш. Он стоял вполне довольный собой и своей собеседницей, которой оказалась уже знакомая мне буфетчица.
– А, старикашка, – заметил меня Илюха, – двигай к нам. Вот скажи, у нас тут с Татьяной спор завязался. Не верит Татьяна, что ты ей честно про назначение бумажных тарелок давеча доложил. Сомневается она в правдивости твоих слов. Говорит, не могут они софиты экранировать, как следует.
– Конечно, не могут, – врезалась с сомнением Татьяна. Оказалось, что голос у нее совсем не крикливый, как показалось вначале. А наоборот, спокойный такой, размеренный голос. – Да и вообще, куда вы жену свою дели?
– Как куда? – удивился за меня Илюха. – Мы ее домой отправили, на такси. А зачем же я тогда, не дождавшись окончания, спектакль покинул? Самостоятельно, заметьте, покинул, никто меня принудительно не выводил. Хотя и могли бы. Именно потому и покинул, что экранируют тарелки плохо. Да и жесткие они. Его бывшая жена, – здесь Илюха указал на меня, – прямо вся извелась на стуле, настолько они колкими оказались. Не могу, говорит, больше, уж очень они колкие и шершавые. Да оно и понятно, у нее там, под кофточкой, все хоть и упруго, но очень нежно. Надо было у вас еще пачечку салфеток одолжить для прокладки. Но кто ж знал заранее?
Но меня не интересовал их никчемный диалог. И я прервал его не церемонясь.
– Белобородый, ты на биржу труда звонил? Вакансии обещанные там существуют? – перебил я их, понимая под «биржей труда» Настин и Наташин телефон.
Ознакомительная версия.
