Сзади стояли клетки с дикими животными. В одной была ласка, пойманная им в силки. Для лучшего обзора Колье при нас перегнал ее в клетку побольше. Еще имелось: дикая кошка с раненой ногой, хозяин извлек как-то ее из капкана во владениях соседа-фермера; котенок ягуара, присланный из Каракаса другом, и огромный грязный ястреб преклонного возраста (так сказал Колье). Наверно, смирился со своей участью, бедняга, подумал я.
И снова, должен признаться, я поймал себя на мысли, что завидую ему. В глубине души я тоже хотел иметь много животных, но Флоренс совершенно справедливо заметила, что их присутствие ограничит нашу свободу. «Сам подумай, — сказала она, — а если мы соберемся попутешествовать? С ними что будем делать?» А что делает с ними Колье? Бросает, наверно, и зверье пожирает друг дружку. Я уже собирался спросить его об этом, но заметил, как он снял свою куртку лесоруба (солнце спряталось за тучи, и резко похолодало) и набросил ее на плечи Гвен. Сукин сын вовсю приударял за моей девчонкой!
Мне показалось, что его пора убивать. Но это было лишь начало.
Разговор, по его инициативе, перешел на вещи, бесившие меня. Он, разумеется, вычислил их. И я окончательно решил, что в статье не оставлю от него камня на камне.
Первая тема — евреи. Он находит, что большинство американских евреев стыдится своего происхождения. А что я думаю об этом?
Я не согласился.
Евреи считают, что девчонки их племени без семитских черт в лице — самые лучшие. А об этом что я думаю?
Нонсенс, ответил я. Но теперь интервью брал уже он.
Евреи всегда берут в жены девчонок, не похожих на евреек, предпочитая курносых, а уж если у них носы длинные и горбатые, то заставляют отцов делать им операции и заодно электролиз с целью убрать усики. Как эта мысль?
Банальный предрассудок, ответил я.
Он одобряет деятельность черных мусульман. А я?
Я не одобряю.
Он не может видеть, как массы негров ухитряются быть такими терпеливыми. Если бы он был негром, то его ружье давно бы стреляло. А что делал бы я?
Никогда, ответил я.
Единственное средство, которое может дать им уважение белых, — это кулак; фигурально выражаясь, они должны драться, при необходимости и с оружием. Или я не согласен?
Ни в малейшей степени, сказал я.
Он не верит в лепет о ненасилии, потому что история движется через регулярное кровопускание — взять, к примеру, нашу историю, — неужели я и с этим не соглашусь?
Разумеется, нет. Колье сиял от удовольствия, сволочь.
Хорошо, неужели я действительно думаю, что все это пение гимнов, все эти священники-политики и собираемые ими стада приведут к чему-либо толковому?
Рациональное зерно в этом есть, ответил я.
Он расхохотался и сказал, что я заслуживаю того, что вскоре получу. У него остался один-единственный вопрос ко мне. Неужели я действительно желаю неграм абсолютного равенства в нашей стране? Не торопитесь, он посерьезнел, а ответьте по совести, неужели я действительно этого хочу?
Я сказал, что не понимаю, о чем речь. Но, конечно, я понимал.
Он повернулся к Гвен и сказал ей:
— Пойдемте, я вам кое-чего покажу.
И увел ее. А я получил шанс собраться с мыслями и сказать себе: «Наберись терпения! Ты достанешь его позже — с помощью печатной машинки».
Колье показывал Гвен гоночные машины «Морис» и «Мазерати» — обе в превосходном состоянии. Но я как собеседник уже отсутствовал. Он говорил только с Гвен.
— А почему вы беседуете с моей помощницей, а не со мной? — спросил я.
— Но вас ведь не интересуют гоночные машины, не правда ли?
Я ответил, что правда. Но ее они тоже не интересуют.
— Все правильно, — сказал он. — Но ее интересую я.
Мы рассмеялись. Черт возьми, я-то над чем смеялся?
Потом он достал австралийский ковбойский бич и показал нам, как с ним обращаться, заставляя подпрыгивать канистру. (Он наверняка знал, какое я сделаю из него посмешище с этим кнутом!) Затем — пистолеты, не желаю ли проверить глаз? Нет, ответил я, не люблю оружия.
Он повернулся к Гвен и протянул:
— Наш друг не любит оружия!
Не упускал случая лягнуть меня.
И вскоре я выключился из разговора. Я начал писать свою будущую статью в уме и успокоился. Этот сукин сын — обыкновенное дерьмо, и я отвалю с него здоровенный мокрый булыжник, чтобы при свете дня всем стало ясно, что там лежит. Он живет так сейчас по одной причине — папочка оставил ему ба-альшой кусок! Если сорвать с него романтический петушиный гонор, то под ним обнаружится обыкновенная сущность обыкновенного рантье. Сам он не заработал ни единого цента — только стриг купоны. Вся эта жизнь на ферме, продемонстрированная нам, представляет его на самом деле как слюнтяя-буржуа. Презрение вызывают оба полюса — и он, и его оппоненты — голливудские коммунисты на «кадиллаках».
Я подошел к ним. Они обернулись и поглядели на меня. Заметив, что я снова прислушиваюсь, он обратился к Гвен:
— Мисс Гвен, как вы думаете, могли они, по крайней мере, прислать непредубежденного и объективного журналиста?
Гвен ответила, что я объективный. А почему тогда я удивился, что она защищает меня? Они стояли рядом, и она смотрела на него особым взглядом — он ей нравился.
Нравилась его прямота. И изобилие в его натуре мужского начала. Он ходил упруго и ничего не боялся, рассматривая мужчин как потенциальных соперников, а женщин — как законный трофей. Он даже признался, что является коллекционером побед на любовном фронте, и добавил: «Мисс Гвен, запишите, пожалуйста, для него — хронический изменник, это признано всеми, человек, живущий в коррумпированных новых пригородах, не работающий, а целыми днями болтающийся по округе, пьющий, развлекающий себя чтением, фермой и охотой на жен соседей! Ох! Я забыл про политику! — Он подмигнул мне. — Кстати, себе я никогда не вру. Да, вот еще, запишите, мисс Гвен, мой любимый поэт — Киплинг. Что вы скажете на это? — Он повернулся ко мне. — До этого ваша фантазия не доросла? Или я не прав? Пойдемте в дом, я вам почитаю!»
И, дьявол его побери, он почитал. Достал сборник стихов Киплинга и поил нас сухим мартини до темноты. Горела лишь одна лампа, и нам ничего не оставалось делать — только слушать его подвывания, ритмичные, в старомодном напевном стиле, и пить, пить, пить. Читал он красиво, но кто же сейчас читает это старьё? — и в такой манере!
Прозвучала даже «Поступь белого человека»!
Потом принесли чай и ореховый торт, испеченный лично Колье в ожидании нашего визита, чтобы удивить или дать мне, в случае если торт окажется достоин похвалы, хоть одно положительное впечатление.
— Чтобы не так все было непоправимо, — сказал он. — Одну домашнюю, дружескую нотку. На фоне всего остального.
Я лопал торт и молчал. Думал: он что, пытается дать интервью обратный ход? В эдаком английском ключе? Решил, что столь запутал мне мозги, что мое мнение перевернулось на 180 градусов?
Затем мы снова пили. Он толковал о любимом: о хаосе. Набросился на важность признания элемента хаоса в жизни. Как важно распознать его в жизни пораньше и быть готовым встретить то, что произойдет, быть готовым к ненависти, столкновениям, потерям, а вовсе не «хеппи-энду» и победе добра над злом. Мы испортили детей сверхопекой. Мы должны поощрять в них готовность применить кулак с ранних лет, чтобы они знали, что их ждет потом. Взявшись за школы, особенно за прогрессивные частные, с их упором на воспитание законопослушных граждан, Колье, уже сильно опьяневший, ревел в темной комнате как медведь.
— Все, кто воспитаны, отрегулированы с положениями нашей морали, — идиоты, а тому, кто пытается наставить своих детей на поддержание морали, царящей здесь, — лучше перерезать себе глотку!
Голос хозяина поднимался и опускался, как в песнопении. Он уже не контролировал себя — сел рядом с Гвен на софу, мое присутствие вылетело у него из головы. У меня появилось ощущение, что он не прочь заняться любовью с Гвен прямо там и, может, даже попробовал бы, но смущала неопределенность Гвен. Она и не думала отодвигаться (я-то знал, что с ней такие штучки не проходят), продолжая спокойно рассматривать его, оценивая в нем что-то не ясное ни мне, ни ему.
И тут я решил — баста!
— Пойдем, Гвен! — сказал я.
Но он заревел:
— Не-е-ет! Вы останетесь на ночь! Мы еще даже не начали!
Я был сыт по горло.
— Гвен, пошли! — Я взял ее сумку.
Кое-как мы выбрались. Руки чесались начать статью, я предвкушал, как мы с Гвен вдоволь попляшем на его трупе.
Но ей он понравился. Нет, не сексуально, хотя очевиден факт, что женщины не могут испытывать чисто сексуальное влечение, они все смешивают — и постель, и ум, и такт, и остальное — в одно рагу. Я не понял, какие компоненты Колье она оценила. Неужто штурм мужлана подействовал на ее тонкую натуру?
Гвен спросила, что мне в нем не понравилось.
