Я убежал от нее.
Я должен был или убить ее, или убежать.
Что нашло на нее? Все началось как нормальный спор. В ней, как и во мне, копились раздражение, гнев, притворство, усталость, пока — Т-Р-А-Х!
Вечером после ужина, мы с Флоренс сидели у телевизора, пришла Ирэн, служанка, и сказала, что на телефоне кто-то из офиса.
Я встал и пошел к аппарату. Затем внезапно остановился, поняв, что это Гвен, и сел. Ирэн ждала ответа, я сказал ей, чтобы она передала, что я иду. Затем я пошел в бар и, чтобы потянуть время, налил себе бокал. Я уговаривал себя: не торопись. Подумай. Чего ждать от женщины, которая так тебя презирает и ненавидит? Я отпил из бокала.
Мелькнула еще одна мыслишка, довольно пакостная, но, должен признаться, долго в уме не задержалась. Неделю назад журнал прекратил мне платить за помощника. Если Гвен должны заплатить за эту неделю, то это должен сделать я. Не разумом, а сердцем я понимал, что если я не заплачу, то она соберется и уедет назад, в Нью-Йорк. Другими словами… другими словами…
Другими словами, а при чем тут, собственно, эти мысли? Я допил вино. Одной своей половиной я ненавидел ее, другой — был без ума от нее. Такого со мной еще не бывало. И так сильно я еще никого не презирал. И ни из-за кого не бывал так взбешен. Еще одна порция презрения, и я не выдержу. Я взял трубку.
Голос Гвен звучал ангельским переливом. О Боже!
Она попросила прощенья. Я подумал, что она пьяна, и ничего не ответил, наказывая ее.
— Эдди, Эдди… — позвала она. — Ты меня слышишь?
— Да, — сказал я.
— Кроме тебя, у меня никого нет.
Вот это новость!
— Неужели?
— Никто, кроме тебя, не может вынести мой характер, папочка, — протянула она жалобно. — Я поняла, о чем с тобой нельзя говорить и где предел.
Я опять промолчал.
— Я подумала, а что, если я поделю себя пополам и буду тебе просто помощницей, буду печатать все, что ты скажешь, выполнять, что прикажешь. Никаких споров, собственных мнений и критики. Будто я работаю у тебя. И это будет наше с тобой время. Как ты думаешь, если так сделать, то, может, получится, Эдди?
Я молчал.
— Эдди, ты еще не повесил трубку? У меня есть только ты, Эдди.
— Сомневаюсь.
— Забудь ерунду, что я наговорила. Ты сейчас дома и не можешь ничего сказать. И я вешаю трубку. Так я жду тебя. Скажем, завтра, Эдди?
— Хорошо, — сказал я и повесил трубку.
Такого тона у нее еще не бывало. Я и не знал, что в ней это сидит.
Когда я вошел в комнату, Флоренс взглянула на меня: «Офис мог бы и не беспокоить тебя по ночам!»
Говорят, что жизнь человека неделима. Но договор, предложенный Гвен, какое-то время работал.
Затем Флоренс начала замечать что-то неладное.
Однажды мы ждали супругов Солофф на бридж. Заканчивали ужинать, игла проигрывателя царапала последние миллиметры второй стороны пластинки, которую мы ставили во время трапезы. Флоренс начала покашливать, прочищая горло, хотела что-то сообщить. Я не торопил ее. Днем я был на пляже с Гвен, и сейчас хотел соснуть десяток минут до игры. Игрок из меня никудышный — я страшно невнимателен. Флоренс же чертовски хорошо играет. Поэтому я играю редко. И поэтому на моем фоне она блистает.
Но этим вечером перед Солоффами ей надо было что-то сказать мне; за бокалом «Драмби» она решилась и открыла рот.
— Дорогой, — сказала она, — ты говоришь сам с собой.
— Я всегда говорю сам с собой.
— Все мы не без греха. Но у тебя это превысило норму.
— Ах, Флоренс, ну зачем усложнять? — Я почувствовал облегчение. И это все, что она хотела сказать?
— Ты постоянно шевелишь губами.
Последние дни я яростно спорил сам с собой, но не подозревал, что мой внутренний спор заметен со стороны.
— Эллен тоже заметила, — добавила она. — В офисе все в порядке?
— Как обычно.
— С тобой что-то происходит. Определенно. Доктор Массей ни о чем тебе не говорил?
— А о чем он должен сказать? — Доктор Массей был наш семейный зубной врач.
— Сегодня я ходила к нему на осмотр, и он рассказал мне, что ты скрипишь зубами и что делаешь это уже долгое время. Разве он ничего?..
— Может, и говорил. Да, да, припоминаю…
— По его словам, сейчас это в порядке вещей. Возраст неуверенности и тому подобное. Но я думала, что уж в нашей-то жизни никаких трений…
— Никаких, никаких! — заверил я ее торопливо.
— Эванс! — произнесла она своим предназначенным для серьезного разговора, изменившимся голосом. — Ты не дал мне договорить.
— Я знаю, что ты хочешь сказать.
Ее менторский тон всегда действовал мне на нервы.
— Меня раздражает твой самоуверенный тон, — сказала она, став очень терпеливой.
— Солоффы уже подъезжают, наверное, — сказал я.
— Эванс, сейчас 8.20, а они не приедут раньше 8.30, у нас еще есть время. Не увиливай!
Господи, еще десять минут, подумал я.
— Флоренс, а что, если?..
— Ты постоянно прерываешь меня на середине предложения, — сказала она, прерывая меня на середине предложения. — Я ничего не имею против, когда ты шепчешься в одиночку, но при гостях, особенно при Солоффах, которые все замечают и говорят об этом на каждом углу…
— Какого черта мы их пригласили, если они такие сплетники?
— Они отлично играют в бридж, а ты делаешь это снова.
— Что снова?
— Прерываешь меня. И так каждую ночь.
— То есть, когда я сплю, я прерываю?..
— Скрипишь зубами и болтаешь сам с собой. Доктор Лейбман говорит, что в твоем «я» идет нечто вроде гражданской войны. Вчера во сне ты повторял: «Я ненавижу ее!» Эванс, ты ведь имел в виду не меня?
— Конечно, не тебя.
— А кого?
— Откуда мне знать!
— Кому еще, как не тебе?
— Спроси императора японцев, может, он знает.
— Вчера ты лежал, глядя в потолок, и двигал губами всю ночь. Чем ты занимался?
— Думал. По ночам думать запрещается?
— Разумеется, ты волен думать по ночам, но скажу честно, когда рядом скрипят зубами… — Она хохотнула. — А один раз ты даже сжал кулаки, и я выскочила из кровати!
Казалось, это рассмешило ее до слез.
— Клянусь, Флоренс, я не специально.
— Но с чего это ты скрипишь зубами, видишь кошмары и целые дни шепчешь?
— Флоренс, не пойму, к чему этот разговор?
— Ты сам знаешь, к чему. И я хочу, чтобы ты сам понял, что надо делать! Эванс! Эв!
— Не переношу Лейбмана на дух!
— Попробуй хоть раз. Он поможет тебе, Эв!
— В задницу доктора Лейбмана!
— По отношению к нему у меня нет таких намерений. Эв, дорогой! Подумай. Ох! Гости пожаловали!
Наконец-то они заявились.
Флоренс подошла к зеркалу поправить прическу.
— И, пожалуйста, следи сегодня за губами. А то Солоффы подумают, что ты жульничаешь.
Она рассмеялась, смех был у нее, как у маленькой девочки; мой старый знакомый — серебряный колокольчик.
— Нет, конечно, ты можешь шептать. И даже во время игры… Твое право…
— Да, да, я сам решу, шептать мне или… К тому же только так, разговаривая сам с собой, я вынесу вечер с «Суфле»!
«Суфле» — прозвище, данное мной супруге Солофф, большой и пышнотелой. Флоренс рассмеялась.
— Тс-с! — приложила она палец к губам. — Звонок. Постарайся не двигать губами очень уж явно. А потом, мой монстр, расскажешь мне, что с тобой происходит. И кого ты ненавидишь. Должна признаться, лучше бы ты любил «ее», особенно если «она» — это я. Ты уверен, что это не я?
— Уверен.
— Тогда ко мне, — сказала она и ткнула пальцем в щеку.
Во время поцелуя зашли гости и застыли у двери.
— Ох, как мы некстати! — облила нас патокой «Суфле».
Мистер Солофф открывал рот лишь для того, чтобы делать ставки. Он работал юристом по рекламе в кинофирме и был очень осторожен. За них обоих вполне выговаривалась «Суфле».
— Да уж! — подыграла Флоренс. — В такой неподходящий момент!
Она чмокнула воздух в миллиметре от щеки «Суфле», и вскоре мы сели за пять тянучих робберов.
Первый выиграли Солоффы. Мы же опустились на восемь сотен вниз. Я играл мерзко, хуже, чем обычно, но зато контролировал губы. На минуту стол расслабился: «Суфле» уплыла в туалет по малой нужде, мистер Солофф воспользовался телефоном.
Пока гости отсутствовали, Флоренс шепнула мне:
— Дорогой, если ты и дальше будешь играть так же — лучше начинай говорить сам с собой!
На следующем роббере она заказала четырех крестей сразу. Я скакнул в шесть. Флоренс могла бы пойти ва-банк, но ввиду моей однозначной некомпетентности не сделала этого. По правилам, кстати, должна была. А я выдержал. «Спасибо большое, мой партнер!» — произнесла она, когда я открыл карты. Проделав ритуальное ознакомление с ее картами, я сказал: «Чудесно, партнер!» — и тем самым снял с себя ответственность за этот кон. Затем поднялся наверх и набрал номер Гвен. Никого не было дома, или она не брала трубку. Я спустился и направился в бар.
