«Где эта сучка еще шляется?» — спросил я себя. Затем: «Ты снова говоришь сам с собой!» Затем снова: «Ну и что? И буду! Буду весь вечер говорить сам с собой! Иначе свихнусь! То, что говорю другим, не имеет никакого значения!»
(«Никто не желает капельку, а-а?»)
Ну а я желаю! Чтобы не зарваться, Эдди, плесни самую малость. Вот столько. Это помогает. Какого дьявола Массей нашептал Флоренс, что я скрежещу зубами? Где его профессиональная этика? И кто из нас, нынешних, не скрипит зубами?
(«Грандиозный шлем! Отлично, партнер! Ох, извините, мистер Солофф. Конечно, вы правы, кладу шесть, один сверху. Вот так».)
Даже твоя мамочка! Но, ты знаешь, Эдди, Эванс, Эвангелос, или кто ты там на самом деле, она говорит сущую правду. Ты становишься очень легкомысленным. Например, сегодня днем! Дудки, это придумал не я, а Гвен. Девчонка сама следит за нашими сальдо. А что мне лезет в голову — позывы к разрушению сложившегося мира вещей? Или обязательно надо, чтобы поймали на месте преступления? Ого-го заголовочек: «Тюремное заключение вице-президента компании „Вильямс и Мак-Элрой“ за аморальное поведение на пляже!» Мистер Финнеган заревет от восторга! Хотя что я плету, все было не так чтобы уж совсем! Ближайшие к нам люди валялись метрах, по меньшей мере, в тридцати. Да и начал это вовсе не я. Она сама обвязала нас полотенцем. Ага, иди и расскажи это судье! Ваша честь, наши ягодицы были полностью покрыты махровым купальным полотенцем. Вот и показания свидетелей. А почему я воображаю себя арестованным? Еще и на суде? И вообще, люди находились от нас в полусотне метров, лежали с закрытыми глазами на спине и загорали. Без сомнений, они бы много отдали, чтобы самим порезвиться, как мы. Побыть молодыми! Ну а я-то сам, неужто юнец? Нет. Но она делает меня юным! Как дикий зверь бросается на меня, и я тоже зверею…
(«Ох, извините, я иду… иду… Я только раз скажу „169“. Нет „170“».)
На руках три, но если я заявлю, то придется играть. В этом заходе Флоренс, вероятно, запросит еще и будет благодарна мне за поддержку, а я тем временем сбегаю наверх, к телефону. А Гвен сказала: «Не барахтайся, а то все забьется песком!» Больше ничего не говорила, только охала. О Боже, солнце, море, бриз, ее лицо и волосы…
(«Итак, партнер, ни в коем случае… Думаю, ты поиграешь одна. Три червей? Нет? Тогда — четыре».)
Ну у кого поднимется на меня рука, видя это чудо — эти шелковые развевающиеся волосы, этот чудный носик, порозовевший от лучей солнца, этот неистовый взгляд, глумящийся над идиотской моралью, она сама, разрывающаяся и стонущая подо мной…
(«Нет, почему же? Прошу, прошу. Черви? Нет?»)
Дорогая моя глупышка Флоренс! Ты ведь наверняка догадываешься, что я стремлюсь лишь не допустить откровенных ляпов в древней игре под названием бридж.
(«Итак, партнер, оставляю тебя с отличными картами на руках. Может, кому что принести? Не желаете выпить, мистер Солофф? Нет? О’кей!»)
Однажды «Суфле» доведет меня до греха. И тогда, мой друг, партиям в бридж придет конец. Ха-ха. А там, наверху, есть другой любитель карточных фокусов. Первый раз запыхался, бегая по ступеням вверх-вниз, вверх-вниз. И самое странное, что с того дня, как она меня отшила по первому разряду, я хотел ее еще больше. Интересно, изучал ли кто взаимосвязь между любовью и ненавистью? Если да, то я бы желал ознакомиться с результатами исследования. Сейчас ей пора бы и прийти! Сказала, позвони попозже. Но трубку никто не берет! Черт, где же она? В кино удрала, надеюсь. Вот это я люблю. Когда она теряет над собой контроль, когда она беспомощна, когда в голове у нее черт знает что, когда ее зад, крепкий как мячик, сводит судорогой, когда все ее конечности вздрагивают и… Думал, она будет кончать бесконечно. Скажу по секрету, это — святое. Никаких вопросов… И когда ее прорвало, и она застонала… О, эта песнь любви! Прямо на пляже… Что? Неужели никто не слышал? Ведь такая слышимость. Нет, нет, рассуди здраво — неужели хочется за решетку? И потом, она действительно выключилась! Лежала как в обмороке. Хм-м, абсолютно уверен, что потеряла сознание. Как тогда, после вечеринки! С ума сойти!
(«Прекрасно, партнер! Ну как сработали, мистер Солофф?»)
Ну, каково? Эй, Эдди, будь внимательнее. Бегом наверх в ванну! И сиди там пять минут! Ради Бога! Ведь это была твоя идея! Остудись на кафельном полу! А Флоренс внизу пусть рассуждает о перевооружении морали. Не помню, она «за» или «против». Да-а! Что-то где-то явно не стыкуется! Неудивительно, что ты скрипишь зубами!
(«Да, я знаю, что здорово помог тебе, но, как выразился мистер Солофф, ты играла так, что вряд-ли-смог-бы-я-сгодиться!»)
О-хо-хо, миссис «Суфле» и ее ягодица — какое зрелище! Черт, уже мой ход! Все, с меня хватит при любом исходе игры. Говорю: «Пока!..» Откуда она выкопала мое якобы предубеждение?
(«Оп! Неверный ход — прошу прощения… Карты слипаются…»)
Мне дозволено врать где угодно, только не в серьезной статье для серьезного журнала. Эдди может! Но не Эванс! Ха-ха, ну-ка назовите мне хоть одно имя, кто сделал бы больше меня в разоблачении ублюдков? Нет, пару имен найти можно. Раз, два — и обчелся. И вообще… Мои статьи убивают наповал!
(«Всем привет! Извини, партнер!»)
И я вовсе не такой, как эти, сидящие передо мной! Нет, не такой! Тогда какого черта ты играешь с ними все время? Ну, положим, не все! А дважды в месяц. А что, если с Флоренс… К черту Флоренс! К черту-у-у!
(«Извините, не могу. Пока, партнер».)
Мамочки, еще одна раздача! Скрежетание зубов. Шевеление губ, кошмары. Идти спать-то уже боязно. Эта сучка вошла в мою плоть. Может, снять ее с довольствия — с моей зарплаты? Это кто шутит? Я плачу сучке из своего кармана — спрашивается, за что? Чтобы она доводила меня до неврастении? В общем, так! Однажды я замыкаюсь в себе, в своей скорлупе, а она получает письмо. Когда ботинок натирает — его выбрасывают!
(«Пардон, мистер Солофф. Как-то не подумал, что вам видны мои карты».)
В любом случае, Гвен — это ноль! Чего она достигла? Ничего! Поэтому ей надо обращать в дерьмо все, что достигли другие. Легко глумиться, а… Это возраст ниспровергателей. Евнухи в гареме. Спасибо тебе, Брендан Вехан, за милые статьи. И вдруг мужчина! Что бы он сделал в таком случае? Бросил бы обеих? Но я же наслаждаюсь тем лучшим, что у них обеих есть! Нет, нет, «наслаждаюсь» не то слово. Я иду по натянутому канату, как Манчини. Да? Ну-ка покажите мне мужчину, который что-то может. И ДЕЛАЕТ. Я скорее стану первоклассным механиком, чем главным редактором «Нью-Йорк Бук Ревью»! Вот сучка! Где же она вечером? Я схожу с ума. Она — во мне. Самоконтроль утрачен полностью. Да, да! Ну, хорошо, бери жизнь за подгузок, пока можешь, и однажды скройся! Это научит ее уму-разуму! Знай, на кого лаешь! А я ведь обыкновенный выскочка-буржуа, или нет? У-у-у, вонючка, сестра Кэрри! Итак, сможет ли мисс Гвендолен Хант встать и прямо ответить на этот вопрос? Его суть: «А что вы, собственно, можете еще, кроме осмеивания людей, их охаивания? Могу ответить за вас. Ничего».
(«Ох! Извините, миссис Солофф! Разумеется, я подожду и сыграю своей незначительной картой в следующий раз. Спасибо».)
А твоя мать тоже, кстати, ничего. У нее даже не было образования. А у Гвен? Школа, затем степень бакалавра из Колледжа Профессиональных Случек сразу за вечерним обучением, вымученным потом и слезами, кап, кап, в Семинарии Излияния Мужского Семени? Ученая! И все туда же — критиковать меня? Ну с чего, скажите на милость?..
(«Тысяча извинений. Нет, что вы, никаких сигналов губами, миссис Солофф. Нервный тик. Вы заметили, что я бегал несколько раз в ванную? Еще раз прошу извинить меня, но в этом вы не правы. Нет, нет, ничего серьезного… Не стоит извинений. Спасибо».)
Господи Иисусе! Неужели я скоро услышу ворчание Флоренс?
Так и шла эта игра. Наконец где-то в двенадцатом часу, когда я снова полностью ушел в себя, Гвен объявилась. По телефону она звучала как всегда — сама верность и прочее. Конечно, именно так все они и звучат, когда дела идут наоборот. Но голос ее был непередаваемо сладок. Она сообщила, где была (какой-то фильм «новой волны») и с кем (с каким-то педерастического вида парикмахером, знавшим свежайшие сплетни о звездах). Все очень и очень правдоподобно и очень и очень искренне. Увы, правды все равно не узнать. Я сказал ей, приезжай завтра, есть работа на дому. Она ответила, хорошо, подъедет, спокойной ночи, любимый, я люблю тебя.
Солоффы продули нам около двадцати долларов. Перед тем как потушить свет, Флоренс поведала мне, что мы с ней играем на пару просто хорошо и что будь я сосредоточенней, я мог бы сделать еще большие успехи. Мои мысли снова бродили неведомо где весь вечер, но, кроме того случая, я следил за своими губами куда лучше.
Усталая от игры, Флоренс быстро заснула. А я лежал и думал о моем друге Пате Хендерсоне. Пат, мишень острословов офиса, так и не смог порвать с женой.
Его девчонка работала в отделе художников — каждый советовал ей забыть про Пата, но однажды, будучи в Нью-Йорке на большом сборе клиентуры, Пат сел в своем номере «Коммодора» и написал обеим по письму. Но перепутал конверты с адресами. Это была рука ниоткуда для Пата.
