Наблюдая, как я распаковываю домашний развлекательный центр, она пришла в ужас от количества упаковочного материала. Когда Маргаритка завела пластинку о вреде пенопласта, я ни с того ни с сего бросился доказывать обратное. Мол, пенопласт – красивый, практичный и легкий материал. Вскоре мы уже ожесточенно спорили о земных ресурсах. В этом споре каким-то образом всплыло мое письмо от 12 ноября, которое Маргаритка процитировала слово в слово.
Свой монолог она завершила словами:
– Рано или поздно все мои парни присылали мне подобное письмо.
Она взяла кусок пенопласта и принялась крошить его. Как назло, сквознячок погнал крошки по полу. Тут бы и заявить ей, что я больше не желаю ее видеть. В конце концов, я начинаю совсем новую жизнь! Но мужество покинуло меня, и я словно со стороны услышал, как принимаю приглашение на воскресное чаепитие с ее родителями у них дома.
Звонила Рози, умоляла выслать ей минимум 200 фунтов. Наркодилер, поставлявший наркотики Саймону, грозит перебить ему ноги. Был с нею откровенен: у меня долгов на тысячи фунтов.
Потом спросил, как продвигается ее диссертация.
– Задолбал! – огрызнулась Рози.
Значит, никак.
Посоветовал ей вычеркнуть Саймона из жизни.
Она вздохнула:
– Не могу, я ему нужна. Никто другой не станет с ним возиться. Прошлую ночь он провел в полицейском участке, потому что украл из университетского бара коробку для сбора пожертвований в пользу Общества защиты детей.
Воскресенье, 17 ноября
Еще одна беспокойная ночь – теперь на новом футоне. Не привык я спать так низко. Проснулся в 5 утра и целый час переживал из-за чаепития у Крокусов. Затем прочел полглавы автобиографии Джона Мейджора. Безотказное снотворное.
В следующий раз меня разбудил голос отца:
– Кыш, отродье, кыш!
Отца визгливо увещевала мама:
– Джордж, Джордж, не зли их! Лебедь может сломать человеку руку.
Надев белый халат, я вышел на балкон и глянул вниз. Лебеди окружили родителей, медленно продвигавшихся по дорожке вдоль канала. Отец отбивался от лебедей свернутыми в трубочку «Новостями мира», словно это была рапира, а он граф Монте-Кристо. Когда я вышел на балкон, лебеди отступили и перегруппировались. Сэр Гилгуд уставился на меня. Клянусь всеми святыми, эта тварь усмехалась! И за что он на меня взъелся?
Подошвы родительской обуви были уляпаны лебединым дерьмом, поэтому я потребовал, чтобы они разулись у двери.
Они молча обошли квартиру, а затем отец вопросил:
– 190 000 фунтов вот за это?! За одну большую комнату со стеклянным сортиром?!
– Постелешь ковры – и все будет нормально, – утешила меня мама.
Они закурили, но я сказал им, что в квартире курить запрещено, и вывел их на балкон. Сильный ветер ерошил лебединые перья.
Мама вручила мне открытку с лунным пейзажем. И что мне с ней делать, недоумевал я, пока не перевернул открытку. Она оказалась от Гленна – с Тенерифе.
Дорогой папа
Мы с парнями класно приводим время. Тут жуткая жара и я стал весь коричневый. Позвонила мама. Сказала ты подрался в магазине с Райаном. Надеюсь ты хорошо ему врезал папа. Не растраивайся что я не поехал с тобой отдыхать. Скоро я отправляюсь на Кипр вместе с армией. Ха-ха-ха.
С наилутшими пожиланиями
твой сын ГленнЯ приготовил кофе, вынес его на балкон.
– Полин, видишь вон тот горбатый мостик? – говорил отец. – Под этим мостом я потерял девственность с Джин Арбатнот. Мне было семнадцать, и чувствовал я себя в тот вечер так, словно выиграл в футбольный тотализатор.
– Ты использовал презерватив? – спросила мать.
– Презерватив? – удивился он. – В пятидесятые никто об этом не думал.
– Странно, что она не забеременела, – сухо обронила мама.
– Мы занимались этим стоя, Полин, – объяснил отец, будто малому ребенку. – Нельзя забеременеть, если ты занимаешься этим стоя, с первого раза нельзя.
Закончив курить, они огляделись в поисках пепельницы и, не найдя таковой, щелчком швырнули окурки в канал.
Мама помогла мне собрать и подключить развлекательный центр, а отец читал «Новости мира», то и дело возмущаясь половой распущенностью современной молодежи.
Когда он собрался в туалет, я, как обычно, предупредил о прозрачных стенках.
Но папа отмахнулся:
– У меня нет ничего такого, чего твоя мать и ты раньше не видели.
Я все же отвернулся, но не мог не слышать оглушительного звука струи. Мой отец мочится, испражняется, кашляет, чихает и рыгает громче любого другого человека на свете. Как мама это терпит, ума не приложу.
Когда развлекательный центр подключили, а колонки расставили, я достал диск с «Призраком оперы». По случайности громкость была выведена на максимум, и вступительный вопль Сары Брайтман едва не сбил нас с ног. Я поспешил уменьшить звук, но пол все равно вибрировал, а стеклянные блоки туалета позванивали. Профессор Луг, живущий этажом ниже, забарабанил мне в пол. В квартире сверху барабанили в потолок. На меня дохнуло присутствием соседей, и я почувствовал себя крайне неуютно.
Мама сообщила, что вчера им позвонила Рози.
– Ну и как она? – спросил я.
– Чудесно! – Мамино лицо расплылось в широчайшей улыбке. – Она почти закончила диссертацию и встречается с замечательным парнем по имени Саймон. Ей нужно двести фунтов, чтобы купить новый принтер, распечатать диссертацию.
Как мало родители о нас знают! Интересно, мои дети тоже мне лгут?
Незадолго до ухода отец рассказал, что поставил на то, что Ханс Бликс, главный инспектор вооружений ООН, не найдет в Ираке оружия массового поражения.
Мама насмешливо заметила:
– У дураков денежки не задерживаются. Тони Блэр наверняка знает что-то такое, чего не знаем мы. У него в руках секретные документы, Джордж. Он читает доклады спецслужб. Контактирует с МИ-5, МИ-6, ЦРУ, ФБР, Моссад и Рупертом Мёрдоком.
Отец рассмеялся:
– Помнишь, как мы лгали Адриану насчет зубной феи, Полин? Лишь в одиннадцать лет он выяснил, что это я кладу ему фунт под подушку, а не чертова фея.
– Ну и что с того? – холодно осведомилась Полин.
– А то, – заорал отец, – что люди, которым мы доверяем, нам лгут! Взять хотя бы Джеффри Арчера.[17]
Прежде отец был большим поклонником Арчера и счел себя преданым, когда выяснилось, что тот солгал на своем первом процессе.
Только я притормозил у дома Крокусов, как навстречу мне выскочила Маргаритка.
Она нервно зашептала:
– Не говори, что ты живешь на чердаке. Что твои родители курят. Что у тебя сын в армии. И что ты когда-то готовил потроха в Сохо. И пожалуйста, пожалуйста, ничего не говори про Мексику.
Я удивленно ответил, что никогда не бывал в Мексике, не знаю ни одного мексиканца и не говорю по-мексикански, поэтому крайне маловероятно, чтобы я «затронул вопрос о Мексике». А еще я сказал, что, похоже, мне не удастся вымолвить ни слова – столько запретных тем.
– Говори о книгах и о том, какая я восхитительная, – посоветовала Маргаритка.
С тяжелым сердцем и Маргариткой, висящей у меня на руке, я переступил порог.
По дороге на заправке «Бритиш Петролеум» я купил для Нетты букет. Принимая его, она сказала:
– Как мило, букет из садовых цветов. Наверняка я смогу оживить их, если немедленно поставлю в воду. Прошу меня извинить.
И она унеслась с букетом, словно торопилась в реанимацию, чтобы подключить цветочки к аппарату искусственного кровообращения и вентиляции легких.
Майкл Крокус сидел у себя в кабинете, притворяясь, будто целиком поглощен изучением фолианта в кожаном переплете и не слышит, как Маргаритка стучит в приоткрытую дверь. Я вошел следом за Маргариткой. Свитер с деревьями выглядел изношенным. Мистер Крокус сдвинул очки на лоб и встал.
– Вы застигли меня в моем логове, молодой человек, – сказал он. – Я как раз смотрел значения слова «моул». Получается, Адриан, что «моул» – это подземное животное, передние лапы которого покрыты волосами; пятнышко на коже; мясистый нарост в матке; бухта, защищенная волнорезом, а также «крот» – шпион, внедрившийся в некую организацию и заслуживший полное доверие. Что из этого относится к тебе?
В окно кабинета я увидел, как Нетта швырнула половину только что купленных цветов на огромную компостную кучу.
Спасла положение Маргаритка.
– Думаю, Адриан – скорее шпион, – хихикнула она. – У него столько секретов.
– Напротив, Маргаритка, моя жизнь – открытая книга, – возразил я.
– Так-так, книги, – прогудел Крокус. – Маргаритка говорит, что ты работаешь на этого старого греховодника Хью Карлтон-Хейеса.
Я вспомнил доброе лицо мистера Карлтон-Хейеса, его кардиганы, пушистый венчик седых волос и счел своим долгом встать на его защиту.
– Мистер Карлтон-Хейес – самый порядочный из известных мне людей, – заявил я.
