– С позволения вашей милости, я очень спешу… – у ребенка пропало желание слушать дальше.
Он, правда, плохо понял точный смысл слов злоречивого торговца селедкой, зато почувствовал, что намеки его обидны и как-то связаны с тем, что у мальчика нет отца.
Антон возобновил путь, оборвав маэсе Фруменсио на полуслове. Тот, однако, быстро опомнился и прокричал вслед убегавшему парнишке:
– Привет от меня ключнице, твоей любвеобильной мамаше! Передай, что я всегда рад ей… Она баба дородная и гладкая, верно, от нее не убудет… Хотя сдается мне, что эта потаскуха промышляет в богатых угодьях, и вряд ли мне обломится от щедрот с барского стола… – добавил он про себя.
Закончив речь, он пожал плечами и от души вытянул палкой по хребту своего осла, который опасливо потрусил вперед.
Очутившись в сердце Мадрида, Антон растерялся. На Пласа Майор, площади, заложенной совсем недавно, он спросил дорогу к герцогскому дворцу у носильщика, тащившего большую корзину с овощами.
Зеленщик оказался на редкость бестолковым, к тому же был красноречив, как иероглиф; он промямлил загадочные объяснения, которые мальчик понял еще меньше, чем рассказ бискайского дружка матери о том, что такое море. В довершение, когда бедняга окончательно увяз в словесной тарабарщине, на него налетел, сбив с ног, весьма упитанный слепец, который спорой рысцой спешил в кабачок, куда влекла его неодолимая потребность. Корзина с овощами опрокинулась, ее содержимое брызнуло по земле в разные стороны.
Истинным же виновником происшествия был юный ласарильо – он вместо того, чтобы указывать дорогу незрячему, засмотрелся на грандиозные груди разбитной бабенки, обнажившиеся в глубоком вырезе платья, когда она нагнулась, чтобы помочь спустить штанишки своему зачатому во грехе байстрюку, которому приспичило сделать лужу.
Антон убрался оттуда поскорее, покинув место событий в тот момент, когда слепой в ярости набросился с палкой на своего похотливого ласарильо, а заодно и на злополучного носильщика; тот отбивал атаку, отстреливаясь кочанами капусты и клубнями репы.
Спустя некоторое время, расспросив дорогу у более смышленых прохожих и уже опоздав немного к назначенному часу, мальчик добрался до улицы Сан-Бернардо и приблизился к решетчатой калитке роскошного дворца герцогов де Пассамонте.
Объяснив, кто он и зачем пришел, Антон через сад направился к той части дома, где располагались службы; его сопровождал лакей, другой лакей в это время сажал на цепь двух свирепых сторожевых псов, чтобы они не растерзали ребенка.
Войдя в дом вслед за длинноносой мегерой с лицом, похожим на высохшее, сморщенное яблоко, Антон поднялся по винтовой лестнице, ведшей к потайной дверце в стене, сквозь которую можно было попасть в просторный, великолепно украшенный коридор. Старуха остановилась у двустворчатой двери, инкрустированной золотом.
– Постучи, только тихонько. Дождись, пока тебе позволят войти, и не забудь поздороваться, как полагается. Все понял?
Оробевший мальчик согласно кивнул.
– Ну-ка, покажи руки, – велела ведьма. Антон показал ей руки со всех сторон. Старуха усмехнулась, по-видимому, удовлетворенная осмотром, и удалилась через потайной ход.
Ребенок вдохнул поглубже и постучал в дверь костяшками пальцев. Мелодичный голос пригласил его войти.
Вопреки ожиданиям, за раззолоченным порталом скрывалась скромная, даже мрачная комната. Напротив двери, над которой зловеще нависало распятие, на стене была укреплена школьная доска, перед нею стоял стол со стопкой книг и письменными принадлежностями, за столом, спиной к доске, сидел молодой тщедушный священник, обладатель тонкого голоса.
В центре комнаты находились две парты, за ними расположились три ученика. Первую делили близнецы лет одиннадцати, ровесники Антона, за второй сидела девочка чуть постарше, очень красивая, с длинными золотистыми локонами.
Все трое были детьми княжеской четы Катандзаро из Неаполитанского королевства, знатных герцогских постояльцев, приглашенных ко двору по случаю коронации Филиппа IV.
Их наставником был отец Бальтасар Грасиан, молодой иезуит, еще пока только послушник, откомандированный в Мадрид и временно нанятый обучать маленьких вельмож. В тот день он давал свой первый урок.
– В шкафу ты найдешь скамейку. Изволь отнести ее подальше, сесть и ждать, – обратился к Антону отец Грасиан.
Мальчик подчинился; он постарался сосредоточиться, чтобы не упустить чего-нибудь важного из того, что происходило в комнате.
Иезуит растолковывал ученикам отдельные места из Нового Завета, обосновывая с помощью Священного Писания нравственные выводы, простые и доступные детскому восприятию. Но он делал это на латинском языке, и Антон не понял ни слова. Благородные отпрыски тоже, но их это ни капли не беспокоило.
Лица близнецов, одинаковые, словно зеркальное отражение, несмотря на нежный возраст детей, были отмечены печатью вырождения, наследственного уродства, передававшегося из поколения в поколение, от которого невозможно избавиться без притока свежей, здоровой крови.
Каждый из близнецов в карманах одинаковых камзолов прятал по лягушке. Филиберто, старший – он родился на десять минут раньше брата – только что придушил свою, и безжизненная игрушка перестала его занимать. Старшего брата от младшего можно было отличить только по шраму на лбу, оставшегося от удара камнем, которым его наградил младшенький. Спустя много лет, когда Филиберто достигнет совершеннолетия, пуля турецкой аркебузы прострелит ему голову, угодив в эту самую отметину. Второй, Конрадо, который с годами превратится в законченного изверга, предусмотрительно поддерживал пока в своей твари искру жизни.
Филиберто показал брату дохлую лягушку и попросил дать подержать уцелевшую тварь. Конрадо отказался, и разгорелась ссора.
Старший близнец набросился на младшего, пытаясь сделать сразу две вещи: запустить руку в его карман, чтобы выкрасть сокровище, и запихнуть дохлую рептилию брату в рот.
Антон испуганно прижался к стене всем своим тщедушным тельцем, опасаясь, что в пылу драки случайно достанется и ему.
Огорченный и смущенный отец Грасиан вмешался и принялся разнимать драчунов с изумительной деликатностью.
– Успокойтесь, ваши высочества, Бога ради, угомонитесь, – восклицал отец Бальтасар тоненьким голоском.
Воспользовавшись суматохой, Анджелина, красивая девочка, которая в недалеком будущем станет возлюбленной папы и куртизанкой, знаменитой своим искусством в постели, встала из-за парты и незаметно скользнула к учительскому столу. Схватив наполненную до краев чернильницу, она вероломно подобралась сзади к наклонившемуся наставнику и выплеснула ему на затылок черную жидкость, которая грязными ручьями потекла за воротник сутаны. Грасиан вздрогнул от неожиданности, потрогал шею и обнаружил оскорбительный подарочек. Оценив отвлекающий маневр сестры, близнецы не теряли времени даром: Филиберто впился зубами в другую руку священника, а Конрадо, изловчившись, пнул его в голень остроносым башмаком.
Перепачканный священник от боли разразился бранью и проклятиями, перейдя на мирской испанский язык, в то время как вся троица окружила его, тыча в него пальцами и покатываясь от хохота.
Грасиан отступил к доске, схватил гибкий, но прочный ореховый прут, который служил ему указкой, и с силой застучал по доске, призывая к порядку и требуя тишины.
Дети со всех ног бросились за парты и, под занавес издевательской выходки, стали прикидываться паиньками, которые в жизни мухи не обидели, но рвущийся безудержный смех мешал войти в роль. Даже Антон не смог сдержать сдавленного смешка.
Во время суматохи выжившая лягушка сбежала через приоткрытую дверь на балкон и предпочла покончить счеты с жизнью, бросившись вниз.
– Достойное поведение для христианских государей! Даже безмозглые уличные бродяжки не ведут себя подобным образом. Берите пример с этого благоразумного мальчика…
Грасиан, как мог, оттер чернила и указал на Антона, который неловко заерзал на своем табурете, вынужденный терпеть взгляды и глумливые гримасы братьев и сестры, адресованные ему.
– Ваши высочества не оставляют мне иного выбора: я вынужден подвергнуть вас строгому телесному наказанию, чтобы вы хорошо запомнили, отныне и навсегда, что не должно терять надлежащего уважения к своему наставнику.
Потом Бальтасар Грасиан с сочувствием посмотрел на невинного Антона и добавил:
– Но так как сегодня мы занимаемся в первый раз, и несмотря на то, что ваши вина и проступки весьма серьезны, я удовлетворюсь тем, что накажу только одного из вас, того, кому выпадет жребий.
Дьяволята плохо поняли, что сказал им Грасиан по-испански, но вполне достаточно, чтобы сообразить: веселье продолжается, и навострили уши.
