Валера прочитал итоговый документ и сказал: «Лора. Охуительно». А потом, помолчав, добавил: «Я там одного знаю. Если что». И я отвезла папку бумаг в здание, где временно угнездились посредники между мной и несчастными женщинами, чью мрачную, полную нелегитимного секса жизнь мне уже искренне хотелось осветить в специально придуманном для этого СМИ. Честное слово, я даже забыла, что первоначальная цель участия в соискании американского гранта заключалась в том, чтобы прикарманить большую часть проектных долларов, попутно сгоняв в страну, где их печатают.
Да я бы и не смогла, у меня карма на предмет чего бы стырить совершенно неподходящая: краткая история моих хищений поражает какой-то вычурной, изысканной бессмысленностью. Разрозненные фрагменты мозаики. Резиновая белочка с рожей до того дебильной, что сердце защемило от потребности ее усыновить. Две кассеты «Agfa». Стакан, из которого пил главный раввин России. Цветок в американском консульстве. И вдруг, ни с того, ни с сего — целый грант. Так не бывает.
Месяц до собеседования прошел как-то незаметно. Я помнила жирный курсив на одной американской бумажке: в случае невозможности присутствовать на собеседование в указанный день предупредить об этом не позднее, чем за три дня. Но опаздывать на встречу с дарителями денег в мои планы не входило. Мое собеседование было назначено на среду. А в понедельник я заболела гриппом с такой высокой температурой, что вода, которой я запивала таблетки, испарялась у меня во рту.
Я умирала, но не сдавалась. В бреду мне мерещились аэропорт, дармовая практика английского в стране «лэнгвич-кэрриерс» и толпы сексуально незащищенных баб. В том же самом бреду я написала сценарий документального фильма-расследования, в котором рассказывалось о грехе консумации и нравственных страданиях российских хостесс в Японии. Очухавшись, я подумала, что спятила, потому что помнила точно, как положила написанный и распечатанный сценарий на крышку аквариума, в то время как никакого аквариума у меня в тот период не было.
Утром в среду я встала, съела горсть аспирина, пошла в ванную и отменила там все три антисексуальных пункта. Меня швыряло от стены к стене. Дважды я натягивала джинсы задом наперед и удивлялась отсутствию ширинки. От слабости моя рука не смогла попасть контактной линзой в глаз, поэтому я отыскала в ящике с гвоздями и отвертками старые очки, перемотанные синей изолентой. Чтобы как-то исправить возможное негативное впечатление от очков, я изменила прическу, кокетливо занавесив челкой половину физиономии, и уже просто так, на всякий дополнительный случай, решила накраситься, успев сделать это до прибытия такси. Уже перед самым офисом с американцами я вспомнила, что они ужасно боятся заразы, резко развернула таксиста и зарулила в аптеку, где купила васильковую противомикробную повязку — под цвет изоленты на очках. По-моему, на комиссию произвел неизгладимое впечатление именно этот намордник, а вовсе не упадающие на пол очки, от которых в конце концов отлетели примотанная дужка и левое стекло. Кроме того, к началу собеседования на меня начала действовать горсть аспирина, и, рассуждая о негативных гендерных тенденциях в обществе, я взмокла так, будто только что поучаствовала в групповом изнасиловании в качестве жертвы. Однако, глядя на меня, вдохновившуюся и раскрасневшуюся, комиссия могла ошибочно подумать, что изнасилование мне понравилось и что вся моя речь сплошное лицемерие. Я приводила какие-то цифры, даты и топонимику, практически не заглядывая в бумажки: чувствовалось, что темой владею давно и прочно. Американцы не сводили с меня завороженных взглядов, когда, наконец, надежно закрепив единственную дужку очков за ухо, я задрала повязку и просунула ее между своей физиономией и стеклами, чтобы протереть их — они страшно отпотевали изнутри из-за поднимавшегося вверх дыхания (проклятый намордник не позволял мне дышать прямо, как все люди) — и продолжала говорить, говорить, говорить… вставляя в почти безупречную, по причине концентрации интеллекта, англоязычную речь такие термины, как «suka, blyad, nahui», потому что без них было совершенно невозможно ни протереть очки марлевой повязкой, ни удержать их на носу, когда они падали, роняя стекла, ни заложить за ухо челку, перманентно занавешивающую мне глаза до самого подбородка.
Остановил меня главный американец, сидевший посредине. Он прекрасно говорил по-русски, потому что оказался русским. Спустя пару месяцев я случайно встретилась с ним в супермаркете возле кассы и чуть не сбежала из магазина с корзиной неоплаченного товара. В магазине он сделал вид, что не узнал меня, хотя, возможно, так оно и было: все-таки основную часть своей жизни я выгляжу вполне нормально.
Так что когда он сказал: «Хорошо, мы поняли, достаточно», — я пошла домой, где и легла на диван со смутным ощущением какого-то позора. Пережить его в полной мере мне не позволил грипп. Когда человек помирает в горячке, ему нет почти никакого дела до того, как он выглядит. А выглядела я перед смертью неважно: накрасившись для похода к американцам я, то и дело протирая стекла очков, равномерным слоем развезла тушь с ресниц по всей морде, пылающей в горячем феминистическо-температурном экстазе.
В гранте мне отказали. Самое интересное, что и Валера больше ни разу не позвонил. Да и я ему, в общем, тоже. И наш с Хирумицу последний фильм мы снимали уже с другим переводчиком. И даже с другим водителем. Так само получилось: у Валеры-то седан, а съемочной группе понадобился микроавтобус.
Очень тоскливо было думать о самолетах. Обычно все девять часов перелета до Мск и столько же обратно я прислушиваюсь к гулу двигателей и умираю каждый раз, когда слышу в нем переходы на другую тональность. Весь перелет я упрашиваю Бога не ронять меня на землю, и остальные пассажиры даже не догадываются, что своей жизнью они обязаны моим волевым усилиям: это я всю дорогу удерживаю самолет в воздухе за подлокотники кресла. Это я, я держу самолет за кресло и говорю: помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое.
Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши, внегда судити Ти. Се бо, в беззакониих зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя. Се бо, истину возлюбил еси, безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси. Окропиши мя иссопом, и очищуся, омыеши мя, и паче снега убелюся. Слуху моему даси радость и веселие, возрадуются кости смиренныя. Отврати лице Твое от грех моих, и вся беззакония моя очисти. Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей. Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Воздаждь ми радость спасения Твоего, и духом Владычним утверди мя. Научу беззаконныя путем Твоим, и нечестивии к Тебе обратятся. Избави мя от кровей, Боже, Боже спасения моего, возрадуется язык мой правде Твой. Господи, устне мои отверзеши, и уста моя возвестят хвалу Твою. Яко аще бы восхотел еси жертвы, дал бых убо, всесожжения не благоволиши. Жертва Богу дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона, и да созиждутся стены Иерусалимския. Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегамая, тогда возложат на алтарь Твой тельцы.
В этот раз, как и всегда прежде, я держала самолет за кресло и умоляла Бога дать мне еще шанс. Я обещала бросить курить, перестать смотреть в интернете порнуху и прекратить жрать мясо в среду и пятницу. Я каялась в прежних и будущих грехах, клялась каждое воскресенье ходить на утреннюю службу, читать перед сном молитвослов и прощать должникам своим, которых у меня не было. Я вспоминала сделанные гадости и несделанные добряки и, глядя в глаза походному святителю Николаю, просила его замолвить за меня словечко. Я говорила Николаю: «Николушка, миленький, честное слово, я больше не буду, только скажи Богу, чтоб нормально посадил самолет».
По трапу я спустилась другой личностью. Ясной, чистой и светлой. Как и полагается человеку, избежавшему гибели только чудом. Вернувшись из Мск и еще не перестав быть ангелом, я подтвердила окончательный срок окончательного отлета из города В.: декабрь. Максимум — январь. Но первым же ранним утром раздался звонок в дверь, я посмотрела в глазок и увидела соседку Веру.
— Вера, что ты хочешь? — Я была не очень счастлива визиту. И потому что босиком, а пол у меня в прихожей кафельный, и потому что был мне дурной сон, и вообще я только-только прилетела и не понимала, почему у меня такой прекрасный вид из окон.
Вера ответила совершенно трезвым голосом:
— Лора. Извини. Мне очень нужны грабли. У тебя нету?
Да у меня этих грабель — завались.
