— А у меня впереди — что, Господи? У сына моего? Зачем Ты меня сделал снова молодой, а сына — таким маленьким?
— Я сделал так, как должно быть, Рита. По Моим законам и по человеческим. Они, ты, может, недопонимаешь, не прихоть Моя — а непреложное, научно обоснованное условие выживания рода человеческого. Сын твой — только одно могу сказать — вырастет снова. И вполне приличным взрослым станет. И довольно долгую жизнь проживет. А что касается тебя… Впереди у тебя довольно большой срок счастливой… Нормальной, по крайней мере, жизни. Гарантирую.
— Стало быть, где-то лет через пять-шесть…
— Верно.
— Но почему?! Ведь Ты — всемогущ!
— Да живи ты, глупая, живи и радуйся! Вот — твоя собственная грядка, на которой, как и заповедано, трудишься ты в поте лица своего, вот — самые родные тебе люди, вон — небо, наконец, и на нем ни единого облачка! Разве мало?
— А и впрямь, пожалуй, достаточно, Господи, спасибо.
И все трое еще усердней принимаются воевать с сорняками, будто сорняки не просто сорняки, а все пороки гибельные и соблазны сатанинские. При этом очень трогательно и забавно смотрится их с Алешечкой чрезвычайно деловитый сыночек Ромка, «совместный», разумеется… Вырастет, малыш, конечно, вырастет, куда он денется!
Рита, на минутку разогнувшись, чтобы смахнуть со лба пот, пытается посмотреть на небо — охота же хоть одним глазком живого настоящего Бога увидать, небось, не каждому дано такое — однако слишком слепит солнце, и Бога увидеть не удается — либо Он прямо за солнцем прячется, либо чуть сбоку выглядывает — было бы закопченное стекло, какие когда-то делала вся школа, собираясь полное затмение наблюдать, Ритка хотя б Божье ухо углядела, а так…
И проснулась оттого, что сын, уже напитавшись самостоятельно, забулькал водой, споласкивая тарелку за собой.
— Сынок, ты давно пришел? Я нечаянно уснула и даже не слышала! Ты покушал? Понравилось? Вкусный борщ, правда? А кефир — ты его нашел? Попил?
Из всей серии вопросов сын привычно выбрал те, на которые ответ наиболее желателен.
— Нормальный борщ, мама. Большое спасибо. И кефира я стакан выпил, Алешечке осталось чуть больше. Только ты ведь, наверное, опять режим не соблюдаешь, хоть привязывай тебя.
— Эх, Ромка, я надеялась, мальчики мои меня похвалят…
— Ладно, мам, мне пора. Меня в здешнем ДК в секцию «тэквондо» взяли. Бесплатно, мам!
И Ромка ушел. А Рита встала, чтобы убрать остывшую уже кастрюлю в холодильник. Потому что Алешечка с работы — нескоро еще.
Но прежде, чем кастрюлю убрать, побулькала в остатках борща поварешкой. Вроде бы не зная, зачем. Вроде бы чисто автоматически. Но, ощутив отчетливое удовлетворение результатом проверки, вдруг с безжалостной определенностью осознала, что проверяла, не сожрал ли Ромка самое лакомое — единственное на всю кастрюлю свиное ребрышко. Оказалось — не сожрал. Все, абсолютно все понимая, он оставил главный ингредиент сложного кулинарного произведения самому любимому маминому ребенку.
И сделалось Рите так невыносимо стыдно, как, пожалуй, еще не было ни разу в жизни.
14.И ровно через неделю после первого своего знакомства с токсикозом пошла Рита в школу с «гордо поднятой головой». Конечно, «гордо поднятая голова» получалась не слишком убедительно, поджилки, так сказать, тряслись, когда порог учебного заведения переступала и по длинному школьному коридору, словно провинившийся рекрут, шла. И жгли ее бесчисленные любопытные, осуждающе-завистливые, презрительно-восторженные, а также тайно вожделеющие взгляды не слабее, может быть, пресловутых шпицрутенов, про которые в ту пору еще можно было узнать из школьной программы, а теперь, наверное, — совсем неоткуда.
Но ничего, преодолела всю дистанцию благополучно, кому-то кивая равнодушно, кому-то улыбаясь приветливо, кому-то подмигивая игриво, с кем-то раскланиваясь вызывающе-уважительно, от кого-то демонстративно отворачивая взгляд.
Рита подгадала явиться в класс так, чтобы сразу звонок на урок был, и это вполне удалось. Однако учительница, как это нередко бывает, на пару минут задержалась, и одноклассники все же успели наброситься скопом на вдруг разом выделившуюся из общей массы Риту, завалить ее с головой ворохом самых жгучих вопросов и восклицаний.
— Здорово, Марго!
— Как самочувствие?
— Будем абортироваться или будем размножаться?
— Молодец, Ритка!
Но никому ничего ответить Рита не успела да и не хотелось ей отвечать, а потому обрадовалась вдвойне, когда в класс вошла наконец «классная классная» Римма Сергеевна, чтобы продолжить изучение романа А. А. Фадеева «Молодая гвардия».
Однако, наверное, слишком уж сильно и явно Ритка обрадовалась, потому что, едва класс немного утихомирился, Римма Сергеевна, глядя сурово прямо в глаза ей, медленно проговорила:
— Вот только не надо, Денисова, думать, будто ты одержала над всеми нами большую и справедливую победу. Не надо. Христос — попрошу всех запомнить эти слова — прощая блудницу и спасая ее от побития камнями, все же велел ей больше так не делать.
— Ритка-блудница, приколись, пацаны! — не удержался кто-то, но под суровым взглядом классной наставницы мигом прикусил язык.
— А еще я всех попрошу, — продолжила Римма Сергеевна, — не слишком докучать вашей попавшей в беду однокласснице своим болезненным любопытством и не тешить себя иллюзией, будто вы чем-то лучше Денисовой и с вами ничего подобного произойти не может.
Класс совсем притих, улыбка сползла с Риткиного лица, радость в глазах — беспричинная, в общем-то, — угасла.
А Римма Сергеевна, не подумав даже разразиться полновесным назиданием и не изнуряя никого особым учительским многозначительным взглядом, после веского, но краткого вступления как ни в чем не бывало сразу перешла к основной теме урока. На котором десятиклассники узнали, что писатель А. А. Фадеев не умер естественной смертью, а застрелился, мучимый совестью и хроническим алкоголизмом.
Наверное, в духе времени мыслящая учительница полагала, что данный поучительный факт личной биографии автора должен споспешествовать наилучшей усвояемости материала. Но, может, ничего она такого не полагала, а просто ляпнула, сама не зная зачем, ведь сплошь и рядом в духе времени мыслящие люди, как, впрочем, и люди, мыслящие устаревшими категориями, не только противоречащие друг другу сентенции изрекают, но и поступки совершают, казалось бы, взаимоисключающие…
Когда закончился урок и учительница, вопреки своему обыкновению, ни на минуту не задержавшись, вышла из класса, одноклассники вновь, конечно, кинулись к Рите. Но тут, неожиданно для всех и, вероятно, для себя самой, своей впечатляющей, надо признать, грудью встала на защиту подруги Олеська:
— Да вы чо, уроды, не поняли, о чем вас Римма Сергеевна по-человечески просила?! Вы чо, блин, в натуре, такие тупорылые-то?!
И ребята в изумлении отступили. К тому ж знали они все — та же Олеська, дважды навещавшая отсутствующую, после каждого визита информировала класс, а тем самым и весь мир о мельчайших подробностях, какие узнать удавалось.
А жизнь пошла своим чередом. Токсикоз, к счастью, свирепствовал недолго и несильно, так что в конфузное положение больше ни разу не поставил, к Ритиному животу сперва постоянно приглядывались: растет — не растет, но постепенно перестали — конечно, растет, куда ж ему деваться.
Но она сама, разумеется, каждый день да не по разу тайком задирала перед зеркалом водолазку, и ей то одно казалось, то совсем другое. И чуть ведь с ума Ритка не сошла от идиотского созерцания, пока не пришло в голову простое, как алгебраический одночлен, решение — взять портновский сантиметр…
Третью четверть Рита, на удивление всем, закончила существенно лучше прочих одноклассников, хотя никаких конкретных целей и задач, связанных с учебой, перед собой, как обычно, не помышляла ставить. Само вышло.
И с этим в связи некоторое время циркулировал по школе слух, что молодой, до крайности субтильный и столь же, наверное, честолюбивый преподаватель физики собрался на Риткином материале кандидатскую писать. О влиянии внебрачной беременности на интеллект. Или что-то в этом духе.
Слух укрепился и почти одновременно заглох, когда тощий, как сам Ландау, физик из школы внезапно свалил посреди учебного процесса и больше ни разу не появился. Так что если слух не на пустом месте произрастал, то, скорей всего, физик только наврал по секрету кому-нибудь насчет диссертации, а сам бросил школу, в которой мужики хронически не приживались уже лет пятнадцать, по какой-нибудь другой причине.
Между тем последние короткие каникулы начались, и опять Рита изнывала от скуки, мечтая, чтобы кто-нибудь позвонил, но лучше живьем пришел, причем скука была даже более лютой, чем в январе, ведь сама-то она теперь вовсе никого не навещала, справедливо полагая, что вряд ли у чьих-либо предков ее визит вызовет восторг. Предки, в лучшем случае, промолчат, а в худшем — наорут и прогонят.
