Ознакомительная версия.
Витя Бородкин и его Онуфрий были ровесниками и друзьями, Степан Онуфриевич учил их с первого по четвертый. За одной партой сидели. Когда шел к трактористу с просьбой, вспомнил, как Витек во втором или третьем классе поднял руку на уроке, чтобы попроситься по нужде, а он, учитель, подумал, что тот хочет отвечать и вызвал его к доске: «Ну, давай, покажи нам, Витя, как надо решать пример…» Мальчик не стал возражать, пошел к доске, ну а потом произошло то, что произошло: он, бедняга, часто затопал ногами, напрягся весь, перекосился от стыда перед одноклассниками и от своей беспомощности, а на пол потек ручеёк из его сандалика… И смешно сегодня вспоминать об этом, и грешно… Но вот что хорошо: ученики потом как-то сразу забыли этот неказистый случай, не тыкали пальцем в одноклассника, а сделали вид, что вообще ничего не произошло. Так, мелочи. С кем не бывает. «Молодцы, ребята», – подумал тогда о своих учениках Степан Онуфриевич.
По-разному сложились жизненные дороги у Онуфрия и Виктора. Каждый из них выбрал профессию своего отца: Онуфрий закончил университет, живет в областном центре, преподает белорусскую литературу в гимназии, а Витек стал трактористом. Спокойный и некичливый, он бы поспешил на выручку каждому человеку, который попал в такую ситуацию, в которой оказался сын учителя-пенсионера, а тут – Онуфрий!.. А перед этим Виктор, выглянув на стук в окно и узнав Степана Онуфриевича, ускоренным шагом вышел на крыльцо. Выслушав его, Витек заулыбался, пошутил:
– А я думаю, чего это нос у меня чешется? Чует, холера. – Он умел пошутить, а потом предложил раннему гостю войти в избу, поскольку холодно, а когда тот отказался, торжественно заявил: – Задачу, одним словом, понял. Будем думать, как ее выполнить. Как знал: вчера всю соляру слил в бак, чтобы утром кашей не стала, потому проблем не вижу. Друга надо спасать. Хотя, возможно, и по шапке получу… Однако шапок может быть много, Онуфрий – один. Надо и мне, кстати, его мобильник в свой занести. Но это – потом. Бегу во двор и еду!
Степан Онуфриевич не видел, а слышал, как покатился трактор от Витькиного дома в сторону Дружбы, за которой ждет освобождения из снежного плена сын, а он сидел на табуретке и чистил картофель. Надо готовить завтрак. Парни ж приедут. Хорошо, что палку колбасы сыровяленой купил вчера. Есть сало, огурцы, помидоры, капуста. Банка селедки. Ну, а что еще надо им, мужикам? Имеется и поллитровка, но они же оба за рулем, а самому и так хорошо. Он представил, как Онуфрий и Виктор будут вместе уминать за столом предложенные им блюда, и на глазах показались слезы. Они, парни, и раньше любили вместе поесть. Только тогда готовила им мать, она была мастерицей по кухонному делу. Поставит на стол снедь, а сама сядет напротив, щеку подопрет рукой и любуется парнями: видели, аж носы вприсядку ходят! Здоровыми растут, значит, коль такой аппетит. Это и хорошо. Старухи нет уже почти пять лет, постарел, заметно сдал и Степан Онуфриевич. Годы же – почти восемьдесят пять, от них не убежишь, не спрячешься. Болеет, бывает и такое. Этот мобильный Онуфрий и приобрел ему, привез и заявил, шутя: «Буду держать тебя, отец, на прицеле. Теперь ты от меня не спрячешься». Контролирует, одним словом, Степана Онуфриевича сын. Старик сперва упрямился, думал, что телефончик этот будет требовать много денег, зачем он ему, а потом почувствовал, насколько тот удобен и необходим в повседневной жизни. То дочь потревожит, поинтересуется, как здоровье, она минчанка, то самый старший сын Микола; тот звонит реже, ведь живет в Москве. Но – звонит. Онуфрий же, средний, ближе всех, поэтому он чаще и гостит в отцовском доме.
И вот – едет забирать его в город. Степан Онуфриевич сразу же вспомнил о петухе. А его куда девать? Соседке разве что отдать, чтобы до весны подержала? Она-то согласится, женщина хорошая. А когда вернется из города с цыплятами, а он вернется обязательно, тогда и заберет назад, чтобы водил свой куриный хоровод. Армии без командира не бывает.
Пока Степан Онуфриевич ждал сына, о многом передумал. Однако так и не решил твердо, ехать ему в тот город или нет. Там же, рассуждал он, зимы не будет. И как это он раньше не подумал об этом?! Ну и в самом же деле оно так. В квартире всегда – круглые сутки – тепло, Онуфрий с женой и дочкой живет на седьмом этаже, там и снега даже в окно не увидишь, не говоря уже о чем-то другом. Так и просидишь в тепле – как в Африке той. Да и от скуки умрешь. С одной стороны, хорошо, что сын и сноха проявляют заботу о нем, а с другой – вычеркнешь зиму из жизни. Тут же поутру надо и тропинку почистить от снега, и посмотреть, чтобы крыша не провалилась под его тяжестью, и в сад сходить надо поинтересоваться, как там деревья зимуют. Теперь зайцы ожили, голодны, то более молодые деревья могут и погрызть, хотя и обвязал еловыми лапками. А навалит снегу, как в прежние годы, то белякам будет где пировать: достанут, и делать нечего, крону. Прыгнул на сугроб – и лакомься сладенькими веточками. А вдруг у соседского мальчугана Мишутки конек затупится? Кто ему наточит его? Бабка Настя разве? Отец мальчика где-то собакам сено косит, а мать спилась, неделями дома не бывает.
Петух по-прежнему топал по двору, сплошь расцветил своими лапками свежий снежок. Он, похоже на то, чувствовал что-то неладное, потому привязался к хозяину: куда тот, туда и он. Только в дом не шел, понимал, туда ему нельзя, хотя, когда были в этом году самые крепкие морозы, и ночевал несколько раз он в прихожей, где хозяин поставил для него лукошко, однако петух облюбовал себе тогда место на спинке стула. Чем не насест? Теперь же, когда морозы спали, отлегли, он знал, где его место. Разумный все же он, петух. Поэтому и берег его Степан Онуфриевич.
Когда на мосту показалась наконец легковушка сына, сердце Степана Онуфриевича застучало чаще – готово было, казалось, вырваться из груди. И чтобы успокоить себя, он взял на руки петуха, погладил его сизо-красный гребень и сказал довольно громко и бодро:
– А мы так и скажем ему, Онуфрию: никуда мы не поедем, ведь там, в городе, зимы не будет… Так и скажем ему… Сын у меня умный… Он все же должен нас понять… Нам хорошо там, где есть зима. Особенно такая, как в этом году: морозная и снежная… Давно такой зимы не было у нас… Ну что ж, пошли встречать Онуфрия… К калитке пошли… Так и скажем ему… С тобой, Петя, и мне не страшно. Веришь? Все же – вдвоем… Поставим, поставим Онуфрия перед фактом: давай, скажем, нам зиму, тогда поедем. А где он возьмет ее в том городе? Пэк-мэк, и – руки вверх, и сдался!.. Ведь зима тут, где мы живем… А в городе зимы не будет… Не-а…
– Приехали. Приехали, столб, мы с тобой. Конечная остановка. Твоя и моя. Дальше транспорт не идет, – Степан устало свалил столб на землю, распрямил спину, на которой нес, едва ли не упираясь носом в дорогу, деревянный столб-указатель, на прикрепленной к которому жестянке было написано черной краской: «Круглица». – Полежи пока. Отдохни. Настоялся. А все же у тебя неплохое занятие было, а? Не просто стоял – людям показывал, где наша деревня… где Круглица. Как милиционер на городских перекрестках. Туда, туда, граждане, шуруйте. К Степану… к Mapycе… к Лидке… Ну что, встанем? Или полежишь еще? Ну, полежи, полежи. Земля теплая. Я тоже посижу. – Он сел на столб. – Тебе вот, как другу, откроюсь: сегодня также выпил рюмашку… чуток. – Дохнул на столб. – Слышно? Есть немножко, не защищай меня, не заслужил. Вчера же зарекся: все, Степан, перекрываю доступ дурмана этого в свой организм, а проснулся – хочется невмоготу, аж в середке все скрипит, как в старой телеге. Так приспичило, как будто за угол иной раз… И не победил себя – допил, чтоб ей, холера ясная, всю жизнь икалось… допил, ага, что со вчерашнего в бутылке осталось. Хотя у меня запас имеется. Спрятал надежно. От себя, получается. На черный день спрятал. А живут же люди и не пьют, стервецы! Они что – из другого места на белый свет повылезали? Так нет же! Такие же. Послушай, а может, мне и в самом деле бросить? Что скажешь? Тебе, говоришь, все равно. А мне – нет. Но это мы подумаем, столб. Повыше голову. Хотя что тут думать! Все – бросаю! Раз и навсегда! Кранты! Еду в больницу, беру рецепт… поглотаю таблетки, так и быть. Но только же ты, столб, – ша! Hи слова про это. А то разнесут. Люди такие. Хотя если у них аппендицит вырезают или грипп пристанет, – я сочувствую по всем правилам. Все: не пью! Дай пять! – Степан притронулся рукой к столбу. – Сейчас, сейчас я тебя, так и быть, перенесу на новое место. Хватит там одному стоять в белом свете. Поближе к людям будешь… Поближе к народу…
Степан не заметил, когда к нему подошла Маруся, он только услышал ее сиплый старческий голос – из-за спины она не без улыбки спросила:
– С кем это ты, Степан, болтаешь?
– Со столбом! – сказал убедительно, как-то гордо.
– X-xи, друга нашел!
– Зато он язык за зубами умеет держать. И не пьет. А я – все, бросаю. Мне теперь товарищ непьющий нужен – чтобы было с кого пример брать. Ясно?
Ознакомительная версия.
