Языческий смысл «Спаса-Преображения» — «Благословение Плодов Земных». Земля преображается, отдавая все лучшее человеку. Он же благодарит за это Бога и просит благословить фрукты, плоды, хлеб свой, чтоб иметь еще большую уверенность в святости полученного.
С утра в саду было тихо. Деревья прислушивались, ждали, что придет кто-то, скажет, сделает, и тогда уже все будет другим, лето склонится на убыль, трава пойдет в зерно, цветы завянут, колокольчики побелеют, а синий чебрец потемнеет. Яблони важно покачивали ветвями, баюкая зеленые яблочки, груши заботливо прикрывали плоды, чтоб их не пожгло солнцем, не побило росой на заре, крыжовник, посматривая на небо, прятал в листву крупные ягоды, выставляя вперед длинные колючки. Смородина, весь день бывшая в красных сережках, и та стала прижимать черешки. Одна вишня, расшалившись за день, шелестела листвой и не прятала уже спелых ягод. Она знала: люди придут и все сорвут. Она, как юная девушка, старалась казаться старше, чтоб считали ее уже женщиной.
Старый дятел прилетел, погрозил, сурово постучал клювом по стволу груши, точно хотел сказать: «Ты не смотри, глупая девчонка!» — и улетел. Прилетела сойка-ракша, покричала в листве: «Ах, ах, ах!.. Какая ночка будет!» — и тоже улетела. Воробьи только, как всегда, заспорили, задрались из-за старых бредней, какой снег зимой был, да где сугробы лежали, и полетели в амбары — выводиться. Вечно суетятся, сплетничают, ссорятся и выводятся. Скворец выскочил из домика, свистнул два слова песни, и обратно юркнул. Некогда ему, дети кричат, а матери нет, некому покормить. У плетня потянулась длинными стеблями тыква, перекатила подальше свои желтые плоды, уже в добрую сулею,[69] и разнежилась на солнце, поглядывая на гордые подсолнухи. Те весь день как впились в лик солнца, так и смотрят: оно жжет, тычинки смолой истекают, плачут, смотреть-то больно, а глаз не отведут. Тыква выгнула плечо, сдвинула им и сказала: «Вот еще!.. Подумаешь, какие важные! Слова бросить нельзя, будто и не слышут».
— А ты бы помолчала, дура-баба! — вполголоса ответил один из них. — Солнце-то… Солнце! Что с ним делается!.. Купалин вечер идет!.. Или не знаешь?
Тыква еще раз двинула плечом и улеглась удобнее.
В траве зашуршало, листья лопуха осторожно раздвидулись, и оттуда высунулась острая бородка Садового божка. Он осмотрелся и обратно юркнул: по двору кто-то шел. Между тем, то был такой же малыш, не больше годовалого мальчишки. Он перескочил через плетень и упал рядом с первым.
— Ну, что, — спросил Садовой, — все придут?.. Оповестил?
— А то как же! — ответил другой. — В эту ночь и птица не спит, и люди хороводят, а уж мы — и подавно должны…
— Ну, а Домовой-Батюшка? Ему-то еще рано, днем-то нельзя шататься. Как бы не попался кому на дороге!.. А ему сказал?
— И ему — тоже. Он на огороды пошел, за укропом смотреть, не растет что-то, да за баклажанами. Они недавно пересажены, так чтоб чего не случилось.
— Огородный-то что ж? Ему и смотреть ведь?
— Огородному что ни говори, а он больше в лопухах сидит. Жарко ему, видишь ли… Ленив как Жучка!
— Ну, а Вяшки что делают, Вяшата? Ведь это ихняя работа!
— И они тоже, кто паука нашел, кто — с осой дерется, чтоб пыльцу не воровала, а кто муравьев гонит… Дела много!
— Ну уж и дела, муравьев гнать! Ты бы лучше видел, как мои малыши, Листичи да Плодичи, мотыля-капустницу гоняли, чтоб нигде не сел! А Стволичи! Только и делают, что в кору заберутся да жуков поджидают: как какой подвернется, а он его бац! — по голове, замертво вниз летит… Ну, да Листичи, Плодичи, Стволичи, Ягодичи, Кореничи — мелкая братия. Им и на собрание Купалино ходить нечего. Тут только мы — Старшие Домовики! Тут — наши дела.
— А я умудрился, в погребе был, Погребника с Квасником видал. Обещался тоже про квас не забыть.
— То-то! Квасник зазнался, ни капли не дает.
— Хозяйское, потому и не дает.
— Да ведь жарко, хоть бы горло промочить.
— Промочим, да еще как! Хозяйка еще с прошлой недели две дюжины бутылок хлебного в углу забыла. Вот угощение будет!
— А закуска как? Принесут, что ли?
— Принесут! Огородич обещался яблочек-помидоров покрупнее, луку, укропу, петрушки принести, а Птич из курятника давно десяток яиц стащил, в песке, на солнце печет, ну, значит, порежем все вместе, польем постным маслом, перцу, соли бросим, добре будет!
— А хлеба-то? Не забыли?
— Будет и хлеб, и даже вобла: Запечный обещал притащить.
— Молодец он, Запечный! Самый богач, что ни на есть! Всегда у него все в запасе.
— Как не быть, коли Мавра стряпуха одноглазая его завсегда ублажает: и яичко ему вареное бросит, и косточку с мясом, а то — пирога… Эх, пироги! Вот уж умелая баба! Как она тебе тесто заварит, так и в городе такого не сыщешь.
— Да… Горешный говорил, что у ней дрожди знатные; она их на чистых высевках готовит, на гореще сушит! Дух от них, прямо сам бы сел да и ел.
— А чего ж ты, ежели на гореще был…
— Дак, старый пень Горешный не дает: «Иди, говорит, вон, здесь все — мое!»
— Вишь, старый хрыч! Не дает?
— Не дает. «У вас, говорит, всего вдоволь, а мне, говорит, коль принесут, так либо ягоду вялую сушить, либо дрожди… Только и всего».
— Брешет старый хрен! А грибы? Осенью ему как нанесут, так прямо слюнки текут… А рыба вяленая? Несут под железную крышу, чтоб теплом пробрало. Ну, а сало, что Мавра на гореще держит, чтоб для борща постарело? Она, говорит, без старого сала и борща нет! Ну, а колбасы, что хозяин с Колядина дня коптил, а теперь сушит? А окорока?.. А то нанесут хмелю, разложат на простынях, сушат-сушат, дыши — закачаешься, вроде пива хватил. Опять же укроп зеленый, петрушку молодую, сельдерей на зиму сушат; Мавра потолчет, и — в борщ… Да, чуть не забыл! А как же Вяшата светляков принесут?
— Светляков? А на что нам светляки?
— Ну, так и знал!.. А как же есть будем? В темноте, что ли? Фонари нужны.
— Да ведь днем их не сыщешь. Надо вечера подождать. Я скажу…
— То-то же, скажу… Знаешь, что еще в Колядину ночь было приказано Батей-Домовым?
— Да ты не беспокойся, пан Садовой! Ты же меня, Запасича, знаешь, все запасу, приберегу для праздника ради! Как мы, Домовики, не погуляем!
— Смотри, а то, ежели в чем нехват, так тебе и отвечать.
— Все будет как сказано.
В это время, сопя и чихая от паутины, к ним пробрался бородатый Огородич.
— Здорово, Домовые паны!
— Здоров буди, — отвечали те.
— А я тут огурков уже притащил свеженьких… Приберите на вечерю Купалину, — и он высыпал из синего передника десятка три крепких огурцов. — Шычас за помидорами-яблочками пойду.
— Шычас!.. — передразнил его Садовой. — Эх, тьма-тьмущая деревенская! Не «шычас», а «сичас» надо говорить!
— И не «сичас», а «сейчас!» — поправил Запасич.
— Ну, вы-то люди ученые, а мы — по крестьянству, как знаем, так и говорим, — оправдывался тот. — Где же нам все знать!
— Ну-ну! Иди скорее, деревенщина, за яблочками.
— Иду… иду… Ушел уже! — отвечал тот, ныряя в заросли.
— Ну, и иди себе. Нечего зря бубнить.
— Стар стал, бормочет, на ухо приглох, борода позеленела, да и не видит, как надо. Намедни брел я с ним, так он чуть на шиповник не налез! Вот бы накололся… Хорошо, что я его за рукав дернул.
— Да и то, в бороде, видал, у него репья больше, чем у плетня на огороде.
— Это он у чучела набрался. Я ходил там, стоит посреди гряд в старой рубахе, руки растопырил, шляпа на тычке, а воробьи летают кругом и смеются! Под ним-то, как раз, и репей растет.
— Это чтоб воробьи гороха не ели.
— Как же! Боятся они весьма даже. Рассядутся и давай стручки лущить! А чучело стоит, руками машет, хоть бы тебе что.
— Надо Бате-Домовому рассказать. Непорядок это.
— Хозяин сам виноват. На кой ему шут это чучело? Поставил бы столбик, приделал трещетку, и готово.
— Так-то воробьи тебе и испугаются! Надо, чтоб Огородич сам их гонял, ему — лень.
— Да, тут без Бати-Домового не добьешься дела.
— Не бойся, этой ночью он ему задаст!
Домовики продолжали мирно разговаривать про свои дела. Вдруг раздался шум поблизости, писк цыплят и озабоченное квохтание и оханье квочки: «Квох!.. Квох!.. Ох-ох-ох-охонюшки… Не видали ли вы моего Афонюшки?»
— Не видали, — отвечал Садовой. — Не беспокойся. Он где-либо здесь.
— Квох!.. Квох!.. Охонюшки! Не знаете вы моего петушка-Афонюшки! Вечно куда-нибудь залезет… А там, за плетнем, крыса злая живет!.. Ох!.. Ох!.. Как бы не издох!
— Да вон он, за тем кустом смородины!.. Видишь, рыжее пятнышко?
— Ох, ох, ох!.. Спаси Бог!.. Спасибо, господа паны Домовики!
— Не за что, мамаша! Гуляй себе мирно.
Квочка, озабоченно клохча, увела свой выводок дальше. Божки продолжали прерванную беседу.
