Ознакомительная версия.
Петрушкин кивнул, поднял голову и уставился на звезды.
– Ну и зачем ты их, сказать-то можешь? – спросил Гранкин, низко наклонясь над столом и пытаясь заглянуть Тимуру в глаза. Но Тимур опускал голову все ниже. Не то чтобы стыдно было ему или, например, плакал бы он – нет, просто прятал глаза, будто они что-то могли выдать. Выражение на лице было «ну чего привязался?!». Тимуру было скучно, он томился.
За Тимуром пришли сегодня с утра. Он не ожидал – с момента убийства прошло больше недели, Тимур уже думал, что кончились уже всякие поиски, забыли уже все про покойников. Правда, по деревушке часто, как не было никогда, стали ходить милиционеры и внимательно всех разглядывали, но Тимур от этого беспокойства не чувствовал.
Милиция и этот высокий лысый мужик пришли в дом Куликов, когда там еще все, кроме Марины, спали. Тимур проснулся от крика матери и от грохота ног. Его стащили с койки, но потом, правда, дали одеться. Тимур при этом успокоился и даже дольше обычного шнуровал свои сапоги. «ничего, подождете, мусора!» – думал он, продевая длинные шнурки в скобы своих коричневых сапог, с которых этот лысый почему-то не сводил глаз.
Испуга у Тимура не было – ему все казалось интересным. Младшие братья и сестренки ничего не понимали, а вот Козырев смотрел из-за печки на него с ужасом – Тимуру стало от этого ужаса хорошо. Когда его выводили в наручниках, соседи уже стояли на улице, и Тимур потом думал в машине, что теперь только про него-то и будет разговоров на много не месяцев даже, а лет: «Тимурка-то убивец, кто бы мог подумать?!». «А вот и подумайте!» – улыбался он сам себе. Милиционер, к которому Тимур был пристегнут наручником, оторопело смотрел на него.
Он сразу во всем признался: да – убивал, да – всех, да – и детей тоже. Ему казалось, что он рассказывает это тем же Дрынову и Крошкину. Впрочем, было даже интереснее: Дрынов и Крошкин, он понимал, не сильно-то ему поверили, а эти – поверили, вон как вытянулись лица у всех, и у этого лысого в первую очередь. Тимур даже жалел, когда рассказал все – рассказывал бы еще и рассказывал! Только когда говорил про детей, у Тимура из глаз вдруг полились слезы, удивившие больше всего его самого.
– Так за что, за что ты их всех – скажи… – опять спросил лысый мужик.
Тимур помолчал.
– На машине покататься хотел… – проговорил он и сам понял, что убивать ради этого четверых как-то чересчур. И тогда добавил: – Долги материны раздать…
Он посмотрел на Гранкина, но ничего не понял по его непроницаемому лицу.
– Я хотел пожить хоть день как человек! – закричал Тимур. – Как человек! Почему одним – все, а другим – ничего?!
– Ну и как – пожил? – все с тем же непроницаемым лицом спросил Гранкин, отваливаясь на спинку стула.
– Пожил! – с вызовом ответил Тимур.
– Вот это – пиво, водку, коньяк пить два дня и какую-то затасканную давалку втроем трахать – это «как человек»? – спросил Гранкин, сверяясь по протоколу. – Спать в заблеванной машине – это «как человек»?
Тимур молчал.
– Жить как человек – это детей рожать и воспитывать их людьми… – наклонившись к нему, тихо сказал Гранкин. – Строить, сеять, пахать – вот это жить как человек.
– Ты прям как учитель… – усмехнулся Тимур.
– Ты, ублюдок недоношенный, ко мне на «вы» обращайся! – внушительно сказал Гранкин и вдруг, выбросив вперед правую руку, ударил Тимура кулаком в лоб. Тимур полетел вместе со стулом на пол.
Гранкин встал и подошел к Тимуру.
– Охуел, мусор?! – бормотал Тимур.
– А что случилось? – удивленно, округлив глаза и всплеснув руками, спросил Гранкин. – Ай, упал мальчик! Не ушибся?
– У меня есть права! – вдруг вспомнил Тимур (видел в каком-то фильме). Гранкин наклонился и коротко ударил Тимура в живот. Тимур скорчился, хватая воздух раззявленным ртом.
– У тебя скоро будет право сосать все хуи в камере на пятьдесят человек… – сказал Гранкин. – Уж я позабочусь. И священная обязанность раздвигать задницу перед каждым, кто тебя захочет.
Он поднял Тимура за ворот и усадил на стул.
«И ведь не дадут ему больше десяти лет… – тоскливо подумал Гранкин. – Гуманисты хреновы!».
– Такие у нас нынче законы – больше десяти лет не дадут ему… – повторил Гранкин. – 16 лет щенку, несовершеннолетний.
Перед ним сидели Бесчетнов и Петрушкин. Про то, что убийца взят, они узнали лишь час назад и сразу же приехали сюда, в районную прокуратуру, где работала следственная бригада. Гранкин дал Петрушкину прочитать протокол допроса Кулика – так было легче, не надо было говорить про детей, про их разбитые головы и брызгавшие в стороны мозги. Петрушкин, прочитав, нахохлился, но не заплакал. Гранкин полез в стол и вытащил оттуда бутылку водки, но Петрушкин отрицательно покачал головой. Отказался тогда и Бесчетнов, хотя ему уже давно хотелось выпить.
Гранкин выложил на стол то из вещей Петрушкиных, что нашлось при обыске в доме Куликов. Повыбрасывав многое из вещей загубленной им семьи, Тимур все же кое-что и оставил: небольшую пузатую коричневую сумку с петлей вместо ручки, флакон с мужским парфюмом, широкий кожаный ремень и что-то еще. Среди всего этого Петрушкин вдруг увидел фотоаппарат. У него замерло сердце.
– Можно? – спросил он у Гранкина, протягивая руку к камере. Гранкин кивнул.
Петрушкин взял маленькую серебристую вещицу – он знал, что сын купил ее как раз перед этой поездкой.
– Вот здесь… – подсказал Петрушкину Бесчетнов, показывая, где включается камера. Петрушкин нажал на кнопку, внутри что-то загудело, выкатился объектив, а на обратной стороне засветился экран. Петрушкин и сам знал, как управляться с такой техникой. Он нажал кнопку, чтобы посмотреть отснятые кадры.
Пьяные рожи Тимура и его дружков – это было первое, что он увидел. Железные обручи, стягивавшие душу Петрушкина все эти дни, не выдержали и лопнули. Петрушкин заплакал. Он положил фотоаппарат на стол и прикрыл глаза рукой.
Бесчетнов взял камеру. Гранкин стоял у него за спиной. В аппарате было отснято меньше тридцати кадров. Бесчетнов перелистал так, чтобы попасть в самое начало. Вот верблюд. Вот перевал – тот, с которого Петрушкин позвонил матери в последний раз. «дорогой гость, счастливого тебе пути!» – прочитал про себя Бесчетнов плакат, возле которого стоял на фотографии Алексей Петрушкин.
Он перелистнул еще и сердце его замерло – это были фотографии, сделанные уже на той самой стоянке, где Петрушкины встретили свою смерть. Только на снимках они все были еще живы. Вот Петрушкин рубит дрова. Данил с огурцом. Алина стоит возле машины, а из окна выглядывает Аким и смеется.
Потом было пять черных кадров. Гранкин и Бесчетнов переглянулись.
– Это, видимо, момент убийства. Фотоаппарат был у погибшего на ремне в чехле… – сказал Гранкин. – Когда он упал, аппарат сработал под его весом.
Бесчетнов перелистнул – на экранчике было лицо Кулика. Лицо как лицо. То, что он сколько-то минут назад убил четверых человек, никак не отразилось на этом лице.
– Я его спросил – зачем?… – сказал Гранкин.
– И что он? – спросил Петрушкин-старший, уже справившийся со слезами.
– Говорит – хотел красиво пожить… – ответил Гранкин. – Мол, почему одним все, а другим – ничего…
– Вот эту машину Алеша сам перегнал с дальнего востока… – заговорил Петрушкин. – Он рассказывал, что часть маршрута надо было проехать на железнодорожной платформе. Когда машину ставили на платформу, Алеша увидел, что бывалые водители-перегонщики насыпают на платформу щебенку с насыпи. Он говорит: «Зачем?». А они ему отвечают: «Увидишь». Поехали. И попали под обстрел! Вдоль железной дороги то и дело появлялись какие-то пацаны и даже мужики, которые швыряли камни по машинам! А перегонщики отбивались этой самой щебенкой. Алексей потом понять не мог – откуда и сколько же накопилось в людях ненависти к тем, у кого жизнь хоть чуток лучше?! И ведь миллионеры-то машины не гоняют… друг на друге люди злобу вымещают…
– Злости – да, много. Но про то, что друг на друге – не соглашусь… – сказал Гранкин. – не равняйте себя с Куликом и его с собой. Зверушка он. Зверушка… Это юное поколение все такое. Это раньше было: ты им слово, а они тебе десять. А теперь: ты им слово, а они тебя – ножом.
Все замолчали. Петрушкин вернулся к началу съемки и смотрел фотографии с Алексеем, Алиной и детьми снова и снова, будто надеялся что-то еще в них разглядеть.
– А можно мне их скачать? – спросил он.
– Да чего ж… – кивнул Гранкин. Пока он перебрасывал снимки на петрушкинскую флэшку, Петрушкин снова придвинул к себе папку с допросом Тимура.
– А что это? – вдруг удивленно спросил он.
– Что? – оторвался от компьютера Гранкин.
– А вот… – сказал Петрушкин. – «Явка с повинной». Как это – с повинной?
– Мы всегда так делаем… – пожал плечами Гранкин, не больно-то и понявший смысл вопроса.
Ознакомительная версия.
