Ознакомительная версия.
– Как я понимаю, явка с повинной – это когда преступник маялся, маялся, а потом пришел и во всем сознался. А вы же Кулика сами нашли, из постели вытащили, допрашивали, и только потом он рассказал, что и как было. Какая же это явка?! – лицо Петрушкина покраснело, глаза зло блестели.
– С явкой его легче колоть, Николай Палыч… – примирительно ответил Гранкин. – Посулишь ему скидку, он и клюнет. А в суде эта явка роли не сыграет – больше десятки ему никак не дадут, но и меньше – тоже.
– Но это все равно дело принципа… – сказал Петрушкин. – С явкой получается – совесть у него есть, раскаивается он, шевельнулось что-то в душе. Получается – он человек! А вы же сами говорите – он даже не понял, что совершил что-то страшное…
– Ну так-то да, не понял. Лыбится, сука… – тяжело произнес Гранкин.
– И что это за срок – десять лет? За четверых – что это за срок? За двоих детей, которым он головы прикладом разбивал… – вдруг сорвался Петрушкин.
– Николай Палыч, я же говорю – тут я ничего не могу поделать… – медленно и раздельно сказал Гранкин. – ничего. Вот если бы какой-то хмырь шестнадцати лет поймал бы дочку нашего президента и сделал бы ей чего – ну не знаю, не будем желать плохого – хоть синяк поставил – тут, думаю, наша Госдума быстро бы внесла изменения в УК. Но пока дочки президента в безопасности, Кулик тоже может спать спокойно. Народ звереет, а Уголовный кодекс мягчает, такое вот противоречие. Но это же не ко мне вопрос… и даже более – как бы не к вам это вопрос, господа журналисты…
Тут в дверь кто-то постучал.
– Да! – крикнул Гранкин, но дверь распахнулась еще до этого. На пороге стоял милиционер из местных.
– Сергей Аркадьич, пацана нашли! – прокричал он.
Петрушкин, вставший было со стула, начал медленно на него оседать…
Хоронили Петрушкиных в один день. В городе был ритуальный зал, там и стояли четыре гроба: большой – Петрушкина, поменьше – Алины, и между ними два детских – Данила и совсем крошечный – Акима. Бесчетнов сам плохо помнил, как все было, а как выдержали все Николай Петрушкин и его жена, вообще не мог представить. Казалось, что пришли тысячи людей, а может их и было тысячи. Цветы устилали асфальт ковром. Мужчины плакали, а женщины и вовсе ревели в голос.
Похоронили всех четверых в одной могиле, под одним крестом.
Поминки по Петрушкиным устроили в редакционной столовой. Бесчетнов не знал, кто так распорядился, но когда вошли и стали усаживаться, оказалось, что у каждой тарелки стоит по налитому доверху граненому стакану водки. Этот полный стакан доставил Бесчетнову тихую радость – он понимал, что меньше его сейчас не проймет.
Редактор, вытирая под очками глаза, сказал первое слово.
– Алексею Петрушкину хотелось жить в своей стране, работать, растить детей. Ему не хотелось верить, что дешевый автомобиль стал предметом риска в стране, которая наладила массовое производство люмпенов. Тех самых, которым нечего терять. А нам есть, что и кого терять! Нынче мы потеряли прекрасного товарища, а замечательная семья Петрушкиных потеряла сына, невестку и внуков! Вечная им память и царство небесное!
Пили так, словно хотели захлебнуться. Но водка в этот день действовала плохо. Бесчетнов видел Петрушкиных, мужа и жену, они сидели, держась за руки и, казалось Бесчетнову, не слыша ничего или слыша что-то свое.
Наташа, сидевшая рядом с Бесчетновым, тоже заметила это.
– Им бы уйти… – шепнула она Бесчетнову на ухо. – Как они это выдержат…
– Да кто знает, где им сейчас легче. Вот представь, каково им сейчас дома… – вполголоса ответил Бесчетнов. – Там-то вообще на стенку полезешь…
В конце, после разных речей, встал Николай Петрушкин.
– Спасибо всем. Спасибо нашим друзьям, спасибо Алешиным друзьям… – заговорил он. – Я увидел, как много людей любили нашего сына и его семью. Людей! Настоящих! Теперь у нас осталась только память о наших детях… – он начал кусать губы. Бесчетнов почуял, как слезами наполняются глаза. – Страшный удар нанес нам человек, названный именем нашего детского кумира… но я не хочу его смерти… он продукт нашего с вами общества. Включите телевизор! Ему сначала показали там красивую жизнь – рублевку-лайф и прочее, а в других фильмах и механизм действия – как всего этого достичь. И счастливая успешная семья стала для него олицетворением той жизни, которой у него, сына алкоголички, не было никогда. И вместе со спусковым крючком шестнадцатилетнее чудовище привело в действие механизм первобытного закона: хочешь – отними. Закона, по которому ценность четырех жизней приравнивается к старенькой иномарке. У Сергея Довлатова есть слова об этом (Петрушкин надел очки и вытащил из кармана листок) «… Меня смешит любая категорическая нравственная установка: человек добр, человек подл. Человек способен на все – дурное и хорошее. Мне грустно, что это так. Поэтому дай нам Бог стойкости и мужества. А еще лучше – обстоятельств времени и места, располагающих к добру…» вот так. Человек способен на все. Надо только располагать его к добру…
Этого Бесчетнов уже выдержать не мог – выбрался из-за стола покурить. В коридоре столовой собрались не только мужики и не только те, кто курил, – многие вышли передохнуть, перевести дух.
– Юра, все хочу тебя спросить… – подошел к Бесчетнову Ушаков. – Ты же видел этого мальчонку – он нормальный?
– Тимур-то? Ну не особо я его и видел… – сказал Бесчетнов. – Но чисто внешне – нормальный. Две руки, две ноги, голова одна, уши на месте, глаза на затылке нет. Если по этим признакам – человек как человек. Но это же формальные признаки…
Он помолчал.
– Я же, как узнал, кто убийца, не удержался, прихожу в дом Куликов… – заговорил он. – Встречает меня бабенка лет тридцати с чем-то, мамаша евойная. Я ей говорю: «Как же так, женщина, это кого же вы воспитали?». Ну может не этими словами, но примерно так.
– А она? – спросил Ушаков.
– А она вместо того, чтобы, например, заплакать, мне говорит: «А почему это одним все, а другим – ничего?!». И сынок те же слова на допросе говорил.
– Это кому – все? – удивился Ушаков.
– Да нам. Вот нам с тобой, Лехе, его жене. Она думает, мы здесь в шампанском купаемся и на золоте едим. И не она одна так думает. Может, ненавидит она олигархов, но до олигархов-то поди, дотянись. А Леха – вот он, под рукой оказался… – развел руками Бесчетнов.
– Ну, а ты? – спросил подошедший и прислушивавшийся к рассказу фотограф Трофимов.
– А я что? – пожал плечами Бесчетнов. – Я ей говорю: «Ты знаешь, какого года была у Лехи машина? Это утиль. Что с того, что она блестит?! Ты знаешь, какая у него была зарплата, и как он выкраивал из нее копейки, чтобы съездить куда-нибудь с детьми летом?».
– А она? – спросил Трофимов.
– А что она?.. – опустошенно вздохнул Бесчетнов. – Она вообще не понимала, о чем разговор. Она считает, что Тимурчик ее ни в чем не виноват, это вот мы все – кто ест чуток лучше и одевается чуток красивее – виноваты в том, что он такой. И заодно в том, что она такая. Я же в школу его ходил… Показывали мне видео, где он песенки поет и стишки рассказывает… Мне учительница читала его сочинение. Там столько правильных слов… Он, видать, знал, что надо говорить, чувствовал – есть такая порода. Пишет, что школу ему надо окончить, поступить в ПТУ, получить профессию водителя, будет работать на любой работе, «потому что деньги нужны сестренкам и маме». А на выпускном за девятый класс он сказал: «давайте жить так, чтобы нас запомнили»…
– Ну теперь-то мы его не забудем… – угрюмо сказал Трофимов.
– Говорил Шукшин – «что с нами происходит?»!.. – сказала уже стоявшая некоторое время тут же Раиса Пуронина, массивная статная дама, с завивкой по моде восьмидесятых, ветеран редакции, проработавшая в отделе писем всю свою жизнь.
– А ничего не происходит, Раиса Петровна, – сказал, поворачиваясь к ней, Бесчетнов. – все, что могло, уже произошло. Несколько лет назад беседовал я с тогдашним начальником краевого уголовного розыска о криминальной обстановке. Он говорит: «обстановка так себе, но еще ничего. Самое страшное начнется, когда на улицы выйдет поколение, зачатое на денатурате и стеклоочистителях»… вот оно и вышло… Ацетоновые детки… Помните, у нас в Юбилейном парке два деревенских парня сделали себе шалаш и по вечерам ловили девчонок, которые через парк шли домой? Трахали их и душили. А потом с их телефонов звонили их родным и друзьям и даже иногда давали им слушать, как девчонка хрипит, задыхаясь… Помните? А как два года назад парень в деревне расстрелял утром из ружья папу и маму, трупы затащил в кладовку, полы помыл и пошел в школу, помните? Его отец за что-то отругал, вот мальчик и «рассчитался».
– Да что в деревне! – захохотал Трофимов. – У нас вон в элитной школе (он назвал номер школы, и правда известной на весь край) «гимназистки румяные» пошли бить девчонку из другого класса – у нее, мол, роман с их одноклассником, а он им самим нужен! Разбили ей голову и сломали палец. По 16 лет мамзелям!
Ознакомительная версия.
