Отбирая снимки, Елена руководствовалась еще одним принципом: на них должны быть только блондины и блондинки с голубыми глазами, светловолосые и голубоглазые мужчины и женщины. Страницы альбома заполняли светловолосые, голубоглазые соседи и друзья, а фотографии прочих хранились в большой коробке из-под конфет. На вопрос, почему именно из-под конфет, Елена отвечала, что эти милые люди вызывают у нее сладостные воспоминания.
Такие правила отбора были несколько странными, зато ясными и последовательными.
Но ими все, разумеется, не ограничивалось. Ведь мы с Еленой оставались исключениями.
— Просто недопустимо, чтобы мы с тобой были брюнетками, — говорила она.
Проблему карих глаз Елена решала по-своему. Попросту меняла их цвет с помощью шариковой ручки, добавляя в каждый глаз немного синих чернил.
А темные волосы исчезали под действием перекиси водорода. Если вдруг отыскивался какой-нибудь упрямый волосок, его тотчас вырывали или обрабатывали перекисью. В сложных случаях приходилось обращаться к парикмахеру. Иногда полушутя-полусерьезно Елена высказывала предположение, что раз уж мы так печемся о белом цвете волос, то, может, наши глаза со временем сами станут голубыми, тогда бы она не переживала за мою безопасность.
На альбомах Елены не отражались никакие жизненные неурядицы, из года в год в них поддерживались безупречно белые локоны и голубые глаза. А я, даже повзрослев, продолжала мыть и красить свои волосы, чтобы те, не дай Бог, не потемнели, и свято верила, что только так и надо.
1990 год
Елена заболела. Апоплексический удар почти полностью парализовал ее, ослабил зрение, нарушил память, помутил рассудок. Но даже суровая болезнь не смогла отнять у нее желания жить. В больнице, в кресле-каталке, с трясущейся головой и потухшим взглядом Елена продолжала утверждать, что выживут только блондины, обосновывая свою уверенность обширным жизненным опытом.
Она уже не помнила своего имени, не знала, какой на дворе день, год и где она находится. Но если в палату заходил брюнет, Елена говорила ему:
— Выживут только блондины.
И умоляла меня:
— Элизабет, всегда оставайся блондинкой, их не убивают.
Во время болезни, как и во всю свою прежнюю жизнь, она настаивала, чтобы ее поседевшие с годами волосы продолжали красить, потому что если лекарства и физиотерапия способствуют излечению, то светлые волосы необходимы для выживания. Елена и умерла блондинкой.
Те печальные дни остались в прошлом.
Мои обесцвеченные волосы стали сухими и ломкими, кожа головы покрылась ранками и шелушилась.
— Аллергия на красящие средства, — определила врач, посоветовав коротко постричься и больше никогда, никогда в жизни не пользоваться обесцвечивающими или другими ненатуральными средствами. — У вас кожа головы повреждена. Просто-напросто выжжена.
Я подрезала волосы, втайне надеясь, что все-таки выживу: вдруг мои волосы окажутся светлыми от природы? Однако шелушение не прекращалось, и сухие белые волосы постепенно уступили место черным, без какого-либо намека на каштановый отлив. Появившиеся черные корни потрясли меня: я надеялась, что это временная ошибка, но временное оказалось постоянным.
Однажды, много лет спустя, на автобусной остановке какая-то старуха потянула меня за рукав и сказала:
— Здравствуй, Элизабет. Помнишь меня, я подруга Елены.
После этого короткого приветствия она с ужасом и непониманием воскликнула:
— Что же это такое? Ты свихнулась? Покрасилась в брюнетку?
— Нет, — ответила я. — Это мой натуральный цвет.
— Да что ты говоришь! Я знаю тебя с самого рождения. Может, в твоей жизни и случались черные дни, но волосы у тебя всегда были белыми. Как у Елены.
Немного помолчав, она добавила:
— Только наоборот. Она, брюнетка от природы, даже немцев убедила в том, что была блондинкой от рождения. А ты, натуральная блондинка, притворяешься брюнеткой. С ума сошла?
Она была разочарована и раздосадована.
— У меня аллергия на краску, — объяснила я.
— Ну и что! Подумаешь! От этого не умирают.
Я промолчала.
— Ну а в остальном? Как поживаешь? — поинтересовалась она. — Сколько у тебя детей?
— Двое.
— И оба, конечно, блондины?
— Как это ни странно.
Что же в этом странного? Это не странно, это наследственность.
Дядя Одед был единственным уцелевшим родственником, носившим ту же фамилию, что и Елена. Кроме этого преимущества Одед обладал еще некоторыми достоинствами, радовавшими Елену до глубины души: голубые глаза, прямые светлые волосы, вздернутый нос и прекрасное атлетическое телосложение.
Такие потрясающие данные были посланы Одеду в возмещение его заурядной, по мнению Елены, профессии. К ее великому сожалению, Одед не стал ни врачом, ни даже адвокатом, а всего-навсего офицером военно-морского флота. Но именно его профессия служила Елене неисчерпаемым источником для историй, с помощью которых она преумножала его славу.
Всякий раз, когда дядя Одед возвращался из плавания и приезжал в гости, Елена оповещала соседей о том, что приехал знаменитый Одед. Соседки тут же бросали все дела и бежали смотреть на белоснежную морскую форму и офицерские звездочки, втайне желая своим дочерям такого жениха. Мужчинам же при взгляде на сабра оставалось только завидовать, ведь пока тот сражался за свой народ, они, Боже правый, прозябали дома с женами и детьми, денежными неурядицами и ночными кошмарами.
Благодаря храброму Одеду у Елены скопилось несметное количество героических рассказов. Чтобы вознести себя и его в глазах соседей, она зачастую раскрывала военные тайны или делала ясные, прозрачные намеки, что ее родственник Одед получил орден за тайную миссию в открытом море. Его подвиги, по твердому убеждению Елены, сыграли решающую роль в победах нашей армии, особенно в Шестидневной войне.
Летели годы, дядя Одед ушел в отставку и подался в морскую торговлю. Рассказы о сражениях сменились рассказами о странствиях в дальних краях. Теперь Елена, такова уж была ее природа, развлекала соседей историями об опасностях, подстерегающих корабли в торговых рейсах, — опасностях, которые разрешались исключительно благодаря смелости и опыту моряка Одеда. Ему все было по плечу: и враги, и море.
С годами дядя появлялся все реже.
Елена с тоской и нетерпением ждала, ведь только он мог разрешить все ее вопросы: «Ну, как там? Снег все такой же белый? А хлеб по-прежнему вкусный и хрустящий?» Воспоминания уносили ее в далекие края, пробуждая к жизни знакомые улицы, звон церковных колоколов, красные вишни, запах снега, имена людей и названия родных мест, которые без Одеда давно стерлись бы из ее памяти. Даже если он возвращался из Америки или с Дальнего Востока, Елена расспрашивала его только о своей родине.
По всей квартире она развесила фотографии торговых судов, открытки со снежными пейзажами, расставила сувениры дяди Одеда и заботливо смахивала с них пыль. Между его редкими приездами Елене оставалось только фантазировать, будто именно сейчас корабль Одеда рассекает воды Волги и Вислы или стоит на якоре в местах ее детства. Водрузив на обеденный стол металлический глобус, она показывала своим слушателям: «Сейчас он здесь», и ее пальцы скользили по зеленым лесам, синему морю, рекам и горам.
Вслед за пальцами устремлялись и воспоминания, Елена с тоской и отчаянием вздыхала: «Там родина, только там». И ей не хватало слов, чтобы описать свои чувства: «А здесь? Что здесь?»
Однажды дядя Одед приехал совершенно нежданно.
— Елена, я хочу представить тебе свою будущую жену, ее зовут так же, как тебя, — Елена.
Избегая наших взглядов, Одед, не отрываясь, смотрел в глаза своей возлюбленной.
Посреди комнаты стояла девушка дивной красоты, стройная, миниатюрная, с сияющей кожей, голубыми глазами и ослепительно белыми длинными прямыми волосами, какие всегда нравились Елене.
— Разрешите представить, — начал было Одед.
Вместо того чтобы подойти к невестке, Елена сделала шаг назад и без сил опустилась в кресло, которое тут же сломалось. Елена ударилась головой, побледнела и слабеющим голосом произнесла:
— Проклятое кресло.
Другая Елена в растерянности отшатнулась, успев шепнуть что-то Одеду.
— Честно говоря, — произнес Одед извиняющимся тоном, — мы забежали лишь поздороваться, познакомить тебя с Еленой. Обещаю, что в следующий раз зайдем по-человечески.
Одед взял невесту за руку, и оба поспешно направились к выходу.
Следующего раза не было.
Через несколько дней Елена призналась соседям, заподозрившим что-то неладное:
— Я перенесла тяжелейший удар.
Годы спустя соседка Фанни принесла выписываемый ею немецкий журнал со статьей о знаменитых и счастливых семьях Германии.
