Но тут я кое-что вспомнил. У меня еще был шанс увернуться!
— Погодите, — сказал я. — Погодите минуту. Год назад я тоже был самым старшим, но все тогда решили, что будет неправильно иметь королем такого… ну, вы же сами знаете…
— Местечкового дурачка, — сказал Шугер.
— Местечкового дурачка, — повторил я. — Все решили, что это будет неправильно, потому что я… как ты тогда говорил, Шугер?
— Потому что твоя черепушка дает слишком большую течь, — сказал он.
— Именно, — сказал я. — Моя черепушка дает течь.
— И ты не способен делать простейшие вещи, — продолжил он.
— Так и есть, — сказал я.
— Например, читать, — сказал он. — Потому что тебя никто этому не учил.
— Но я умею читать! — крикнул я не подумавши.
— Игги Винслоу… — произнес Карлтон Снайпс торжественно, и Эл Спигл вручил мне пластиковый пакет с сотней арбузных семечек.
— Ты будешь королем, — сказал он.
И тут внезапно ожила болотная карга. Я не заметил, как и откуда в ее сухоньких темных ручонках вдруг появился арбуз, которым она запустила в меня с такой страшной силой, словно хотела укокошить на месте, и арбуз лопнул у самых моих ног, и я был весь облеплен его брызгами.
Они повернулись и ушли прочь, унеся с собой свет, а я остался стоять в темноте, держа в руках пакет арбузных семечек.
Я не знаю, что происходило в жизни твоей мамы до ее приезда к нам. Но я знаю, что ее сердце уже было заполнено. Чем оно было заполнено — любовью или, может, тоской, — я опять же сказать не могу, однако для меня в этом сердце все же нашлось немного места. Ее окружали толпы влюбленных мужчин; правда, почти все они любили ее вприглядку, не дотрагиваясь, лелея пустые надежды, как сказала бы моя мама. Но были и такие, кто дотрагивался, беря ее за руку или обнимая, — я видел это своими глазами. Я видел, как они приходили к ней, снова и снова. Мой отец говорил: «Чтобы узнать вкус пудинга, надо его попробовать». Они все хотели попробовать пудинг, отхватить от него кусок побольше, но я не думаю, что кому-то из них это удалось. По крайней мере, мне о таких случаях ничего не известно. Однако я замечал, что на обороте некоторых листов, которые мы использовали во время занятий, она рисует шеренги маленьких разбитых сердец, а также переплетенные сердечки или цветы, у которых вместо головок была все та же эмблема — разбитое сердце. Порой она была так увлечена рисованием, что не слышала, как я входил в дом, а при виде меня вздрагивала и удивленно говорила «Игги!», словно напрочь забыв про назначенный на это время урок.
Я только хочу сказать, что мысли ее были заняты другими вещами. То же самое творилось и со мной после того, как меня выбрали королем. Но ей лучше удавалось переключаться на наши занятия. Меня же словно заклинило, и одной из причин этого — я не говорю, что главной причиной, — была мысль: «Это случилось со мной потому, что я начал учиться читать». После той ночи дела пошли наперекосяк, я не мог прочесть даже хорошо знакомые мне слова. Неделей ранее мы освоили сочетание «тр» — «трактор», «треск», «требуха» и все такое, — и она даже наградила меня ценным подарком (это был чизбургер) за успехи в учебе, и вот теперь я тупо смотрел на эти буквы, как будто видел их впервые в жизни. «Попробуй еще раз», — говорила она, и я попробовал, но все без толку. В голове моей трещала требуха от напряжения, но треклятое слово, написанное на бумаге, оставалось непонятным. Я был готов расплакаться от досады, и в конце концов слеза капнула-таки на лист, как раз на букву «р».
— Игги, с тобой что-то неладно? — спросила она.
Я больше не мог сдерживаться и сказал:
— Похоже на то, мисс Люси.
Она не любила, когда я называл ее «мисс Люси», но все прочие твердили мне, что именно так я должен к ней обращаться.
— Может, обсудим твою проблему?
И я сказал:
— Да.
Она, конечно, знала об Арбузном фестивале. Я помню, как незадолго до того она вместе с прочими загадывала, сколько семян окажется в рекордном арбузе. При этом она веселилась, как маленькая девочка. И еще она вызвалась представлять на карнавале «Дочерей павших конфедератов». Вообще, без ее участия тогда не обходилась ни одна затея в городе. Но про Арбузного короля она услышала впервые — на эту тему наши не очень-то разговорчивы, — так что мне пришлось начать издалека, а закончил я рассказом про последнюю ночь, про людей в капюшонах и про болотную старуху, швырнувшую в меня арбузом.
Прежде я никогда не видел ее расстроенной. Хотя, понятно, я не мог похвастаться, что хорошо ее знаю. Она слушала меня не перебивая, с таким напряжением, что мне стало казаться, будто я говорю на каком-то чужом языке и она с большим трудом улавливает смысл. Я заметил, что она следит за моими губами — как во время уроков чтения — и недоверчиво покачивает головой, а когда я закончил, она довольно долго просидела молча, видимо не находя слов.
Наконец она заговорила:
— Я… я не могу этому поверить. В голове не укладывается. Никто не имеет права вытворять такие вещи.
— Однако это все правда, — сказал я. — Каждое слово.
— Как же можно вот так взять молодого человека и заставить его разыгрывать перед всеми эту дурацкую роль?! А принуждать его в первый раз сойтись с женщиной посреди поля — это же варварство! Это похоже на пережитки какой-то примитивной языческой религии. Это ужасно. Просто ужасно.
— Наверно, вам виднее, — сказал я. Мне было трудно судить, тем более что я не понял некоторых из сказанных ею слов. — Но только здесь так уж принято. В разных местах люди имеют разные обычаи. Вот и у нас есть свой обычай.
— Был, — сказала она.
И я сказал:
— Он есть.
Она посмотрела мне прямо в лицо, как делала всякий раз, когда собиралась сказать что-то важное, и взяла меня за руки.
— Игги, я тебе обещаю: ты не будешь Арбузным королем, — сказала она. — Ни в этом году, ни в каком другом.
— Вы знаете, что должно случиться? — спросил я.
— Знаю, — сказала она.
Она знала.
Становится жарко, вы не находите? Даже слишком жарко. Каждый год с началом лета приходит жара, потом становится еще жарче, и мы вновь удивляемся, словно это невесть какой природный катаклизм. В Америке, да и в западной культуре в целом, погода рассматривается как нечто нам чуждое, постороннее, а вот китайцы представляют это иначе. Вероятно, они и придумали поговорку о слепом дождике и смеющейся мартышке. Почему бы нет? В Китае живет много обезьян. Китайцы знали, что чередование времен года и перемены погоды могут оказывать сильнейшее влияние на организм человека, на состояние его здоровья, на его настроение. Ветер, холод, жара, сырость, сухость — все эти явления принимались в расчет китайскими медиками при назначении препаратов из целебных трав или корней каких-нибудь… скажем так, редких овощей. Так принято в Китае, но не на Западе. Не в Америке. Не в Алабаме. И уж точно не в Эшленде. Когда наступает летняя жара, мы жалуемся и негодуем. Мы не хотим примириться с природой. Мы отказываемся ее понять. Как случилось, что город, когда-то выращивавший больше арбузов, чем любое другое место на планете Земля, вдруг в относительно короткий срок, всего за несколько лет, совершенно… как бы это лучше назвать… совершенно иссяк? И что побудило общину, членом которой я являюсь, упорно цепляться за древние языческие обряды, «обожествляющие» обыкновенное растение?
Страшная жара, мистер Райдер. А тут еще повышенная влажность.
Да, что касается вашего вопроса… Люси явилась ко мне как к сопредседателю фестивального комитета, чтобы обсудить ситуацию с Игги. Она сидела в том же самом кресле, где сейчас сидите вы. Помнится, она была сильно возмущена и беспрестанно теребила лежавшую на ее коленях сумочку в манере, скорее характерной для пожилых женщин. Точно так же делает моя жена, когда сердится. Ваша мама говорила очень серьезно, хотя мне было трудно воспринимать ее всерьез. Поймите меня правильно: она была потрясающе красива, и просто не верилось, что в этой хорошенькой головке могут быть еще и нормально работающие мозги. Или моральные принципы. Или вообще что-нибудь. Как такое возможно? Разве может Господь одарить всем этим одного человека? Однако похоже на то, что в ее случае Всевышний не поскупился.
Она сразу перешла к сути дела назвав древний обычай избрания Арбузного короля в высшей степени отвратительным и непристойным. Как можно обрекать на страдания молодого человека, унижая его на глазах у всего города только за то, что он сохранил свое целомудрие, — то есть за то, что в любом другом месте считалось бы качеством, достойным похвалы? По ее словам, подобное глумление могло особенно тяжко отразиться на душевном состоянии Игги, учитывая его физическую и интеллектуальную ущербность, а также пренебрежительное отношение к нему членов общины. Она сказала дословно следующее:
