— Вы не одолжите мне немного денег до завтра, пока я получу по чеку?
— Ох и мастер вы занимать деньги, точь-в-точь как ваш покойный батюшка. Эй вы, там в углу, одолжите этому, как его, немножко денег.
Высоченный гвардеец со срезанным лбом помотал головой и покрутил усы.
— У меня не просите, Лотти, — сказал он голосом, приученным подавать команду.
— Сквалыга, — сказала Лотти. — Где этот американец?
Судья Скимп, сделавшийся после своих утренних переживаний убежденным англофилом, извлек на свет две десятифунтовые бумажки.
— Я почту для себя за честь…
— Молодец, судья, — сказала Лотти. — Этот не подведет.
Выбегая в холл, Адам услышал, как в гостиной весело хлопнула очередная пробка от шампанского.
— Додж, — сказал он, — будьте добры, позвоните в прокатный гараж Деймлера и закажите машину на мое имя. Пусть подаст к дому леди Метроленд, Пастмастер-хаус, на Хилл-стрит. — Потом надел шляпу и зашагал по Хэй-Хилл, размахивая зонтом и снова смеясь, но уже тихо, про себя.
У леди Метроленд он, не сняв пальто, остался ждать в холле.
— Передайте, пожалуйста, мисс Блаунт, что я за ней заехал. Нет, наверх не пойду.
Он окинул взглядом сложенные на столе шляпы гостей. Народу порядочно. Два-три цилиндра — это кто-то собирается отсюда в театр, остальные черные фетровые, как у него. И стал отплясывать что-то вроде жиги, совсем один, просто от избытка радости.
Через минуту по широкой адамовской лестнице спустилась Нина.
— Милый, почему ты не поднялся в гостиную? Это так невежливо. Марго жаждет тебя повидать.
— Прости, Нина. Не могу я сейчас быть на людях. Я так волнуюсь.
— А что случилось?
— Все случилось. Расскажу в матине.
— В машине?
— Да, она сию минуту будет здесь. Мы едем обедать за город. Ты не представляешь себе, как ловко я все обделал.
— Что именно? Да перестань ты танцевать.
— Не могу. Если б ты знала, какой я ловкий малый.
— Адам! Ты опять пьян?
— Посмотри-ка в окно, не ждет ли нас там «деймлер»?
— Адам, что ты, в конце концов, наделал? Я хочу знать.
— Гляди, — сказал Адам, доставая чек. — Красота, кто понимает, а? — добавил он, изображая простолюдина.
— Боже мой, тысяча фунтов. Это тебе папа дал?
— Я их заработал, — сказал Адам. — Еще как заработал. Видела бы ты, какой я съел завтрак и каких начитался острот. Завтра я женюсь. Скажи, Нина, Марго очень рассердится, если я запою у нее в холле?
— Она будет просто в ярости, милый, и я тоже… Чек давай мне. Не забудь, что случилось, когда тебе в прошлый раз подарили тысячу фунтов.
— Это я уже слышал от твоего отца.
— Неужели ты ему это рассказал?
— Я ему все рассказал, а он дал мне тысячу фунтов.
— Бедный Адам, — неожиданно сказала Нина.
— Почему ты так говоришь?
— Сама не знаю… Вон, кажется, твоя машина подъехала.
— Нина, почему ты сказала «бедный Адам»?
— Я разве сказала?… Право, не знаю. Ой, я тебя ужасно люблю.
— Завтра я вступаю в брак. Ты тоже?
— Да, милый, наверно.
Шофер успел заскучать, пока они решали, где будут обедать. На все его предложения они отзывались испуганными вскриками. «Там наверняка будет полно всяких противных людей», — говорили они. Он предожил им Мейденхед, Тэйм, Брайтон. Наконец они решили ехать в Эрендел.
— Туда мы дай бог к девяти часам попадем, — сказал шофер. — Вот в Брэе есть очень хороший отель… Но поехали они в Эрендел.
— Завтра мы поженимся, — сказал Адам. — И на свадьбу никого не пригласим. И сейчас же уедем за границу и не вернемся, пока я не напишу все свои книги. Божественно, правда? Куда бы нам поехать, Нина?
— Куда хочешь, милый, только чтобы там было не холодно, хорошо?
— По-моему, ты не очень веришь, что мы поженимся, Нина, да? Или нет?
— Не знаю… просто мне кажется, такие божественные вещи никогда не сбываются… не знаю почему… ох, я сегодня так тебя люблю… Если бы ты знал, какой ты был чудный, когда прыгал у Марго по всему холлу, совсем один. Я на тебя долго-долго смотрела с верхней площадки.
— Машину я отпущу, — сказал Адам, когда они проезжали через Пулборо. — Вернуться можно поездом.
— Если еще будет поезд.
— Конечно, будет, — сказал Адам. Но у обоих в эту минуту мелькнул в голове некий вопрос, смутно волновавший их всю дорогу. Ни он, ни она больше не касались этой темы, но после Пулборо в машине определенно чувствовалась некоторая скованность.
Вопрос разрешился, как только они добрались до отеля.
— Нам обед, — сказал Адам, — и номер на ночь.
— Милый, меня, кажется, хотят обольстить?
— Боюсь, что так. А ты решительно против?
— Да нет, — сказала Нина и добавила, изображая простолюдинку: — Это оченно даже приятно.
Обедающих в ресторане уже не было. Они ели одни в углу зала, а официанты накрывали столы к утреннему завтраку и бросали на них обиженные взгляды. Подавали самый унылый английский обед. И в салоне после обеда было ужасно; несколько гольфистов в смокингах играли в бридж, да дремали две старые дамы. Адам с Ниной прошли через двор в пивной бар и до закрытия просидели там в теплом мареве табачного дыма, слушая ленивые пересуды местных жителей. Они сидели, взявшись за руки, ничуть не стесняясь, и очень скоро на них перестали обращать внимание. Перед самым закрытием Адам угостил всех пивом. Послышались голоса: «Благодарствуйте, сэр», «За ваше здоровье, мэм», и бармен произнес свое: «Прошу допивать. Закрываем» — совсем особенным, очень певучим голосом.
Когда они вышли во двор, где-то били часы и подвыпивший фермер пытался завести свою машину. По дубовой лестнице, мимо развешанных на стене мушкетов и гравюр с изображением дилижансов и карет, они поднялись к себе в номер.
У них не было с собой даже чемоданчика (как сообщила на следующий день горничная молодому человеку из радиомагазина, добавив, что этим-то и плохо работать в отеле на шоссе — мало ли кто там останавливается).
Адам разделся мгновенно и лег в постель; Нина — помедленнее, она повесила платье на стул и, словно ей изменило обычное самообладание, еще некоторое время перебирала безделушки на камине.
Наконец она погасила свет.
— Ты знаешь, — сказала она, забираясь в постель и слегка дрожа, — это со мной в первый раз случается.
— Тебе будет очень хорошо, — сказал Адам. — Обещаю.
— Я и не сомневаюсь, — сказала она серьезно. — Я ничего такого не говорю… я просто сказала, что это в первый раз… Ох, Адам.
— А ты еще говоришь, что божественные вещи не сбываются, — сказал Адам где-то среди ночи.
— Ничего божественного тут нет, — сказала Нина. — Мне было больно. Да, кстати, только что вспомнила. Утром я должна тебе сказать что-то очень важное.
— Что?
— Не сейчас, милый. Давай лучше поспим, хорошо?
Еще до того, как Нина проснулась, Адам вышел под дождь побриться. На обратном пути он купил две зубные щетки и ярко-красный целлулоидный гребешок. Нина села в постели и причесалась. На спину она накинула пиджак Адама.
Адам, чистивший зубы, оглянулся на нее:
— Дорогая моя, у тебя вид прямо из «La vie parisienne».
Тогда она сбросила пиджак и вскочила с постели, и он сказал ей, что вид у нее как на модной картинке в «Vogue» минус белье и платье. Это Нине понравилось, но она сказала, что ей холодно и все еще больно, хотя уже меньше. Потом она оделась и они сошли вниз.
В ресторане уже никого не было, и официанты накрывали столы ко второму завтраку.
— Ну, — сказал Адам, — ты говорила, что должна мне что-то сказать.
— Да, да. Это очень неприятно, милый.
— Так скажи скорей.
— Понимаешь, это насчет чека, который тебе дал папа. Боюсь, ты зря возлагаешь на него надежды.
— Но дорогая моя, он на тысячу фунтов, разве нет?
— А ты посмотри на него, моя радость. — Она достала чек из сумочки и протянула ему через стол.
— Как будто все в порядке, — сказал Адам.
— А подпись?
— Боже милостивый, этот старый идиот подписался «Чарли Чаплин»!
— Про это я и говорю, милый.
— Но разве нельзя попросить его изменить подпись? У него, наверно, не все дома. Сегодня же съезжу к нему еще раз.
— Пожалуй, не стоит, милый… как ты не понимаешь. Конечно, он очень старый человек и… то, что ты ему наговорил, могло показаться ему немного странным… он-то, может быть, подумал, что это у тебя не все дома. В общем… понимаешь, может быть, этот чек был своего рода шуткой.
— Будь я проклят… это уже скучно. Как раз когда все складывалось так хорошо. Ты когда заметила подпись, Нина?
— Сразу же как ты показал мне чек, еще у Марго. Но у тебя был такой счастливый вид, что мне не захотелось ничего говорить. Ты был такой счастливый, Адам, и такой чудный. Я, наверно, тут-то и влюбилась в тебя по-настоящему, когда увидела, как ты танцуешь в холле один-одинешенек.
