— Верю. Но я этого молодого человека недолюбливаю. Он писал про меня всякие вещи в газетах.
— Ну, Марго, я вас очень прошу.
— Нет, ни в коем случае. Ноги его не будет в моем доме. Я и Вэна позвала только с условием — ничего не писать. А Саймона Балкэрна я не желаю больше видеть.
— Дорогая моя, это в вас говорит богатство.
— Да, я при упоминании об этом молодом человеке сразу ощущаю все мои доходы. Ну, до свидания. До вечера.
— Можете не говорить, — сказал Балкэрн. — Я все понял… не вышло, да?
— К сожалению.
— Конец, — сказал Балкэрн. — Дошел до ручки. — С минуту он рассеянно перебирал какие-то бумажки. — Интересует вас сообщение, что Агата выходит замуж за Арчи?
— По-моему, это враки.
— По-моему, тоже. Это один из наших людей только что передал. Все, что они передают, — либо враки, либо клевета… они, например, прислали нам длинное сообщение о том, что Майлз и Памела Попхэм вместе провели ночь в Эренделе. Но мы не смогли бы его использовать, даже если б это была правда, а это явно неправда, мы же знаем, что такое Майлз. Ну, спасибо, что хотели помочь… до свидания.
Внизу в редакции разгоралась серьезная ссора. Крупный, военного вида мужчина весь трясся и топал ногами на женщину средних лет, в которой Адам узнал давешнюю редакторшу.
— Да или нет? — кричал мужчина. — Отвечаете вы или нет за эту возмутительную ложь о моей дочери?
(В заметке Саймона Балкэрна он прочел, что его дочь видели в ночном клубе. Всякому, кто был лучше знаком с жизнью мисс Страппер, эта заметка показалась бы сугубо деликатной.)
— Да или нет? — выкрикивал генерал. — Говорите, не то я из вас всю душу вытрясу!
— Нет.
— Так кто же тогда отвечает? Уж я доберусь до того мерзавца, который это сочинил. Где он? — взревел генерал.
— На втором этаже, — выдохнула редакторша. «Опять Саймону достанется», — подумал Адам.
Адам заехал за Ниной — они сговорились пойти в кино. Она сказала:
— Ты обещал прийти гораздо раньше. На звуковые фильмы скучно опаздывать.
Он сказал:
— Звуковые фильмы вообще скучные.
После той ночи в их отношениях обозначилась перемена. Адам проявлял склонность к самоуглублению и грусти; Нина держалась как женщина взрослая, во всем разуверившаяся и явно недовольная.
Адам заговорил о том, что теперь ему, очевидно, придется жить в «Шепарде» до самой смерти или, во всяком случае, до смерти Лотти, поскольку он, как честный человек, не может от нее съехать, не заплатив по счету.
На это Нина сказала: — Расскажи что-нибудь забавное, Адам. Я тебя просто не выношу, когда ты не забавный.
И Адам стал рассказывать ей про Саймона Балкэрна и прием у Марго. Он уверял, что сам видел, как Саймона отстегали хлыстом в помещении редакции.
Нина сказала:
— Да, это забавно. Вот так и продолжай.
Истории про экзекуцию над Саймоном им хватило на весь путь до кино. На фильм, который Нине хотелось посмотреть, они опоздали, и от этого настроение у них опять испортилось. Они долго сидели молча. Потом Нина сказала по поводу фильма:
— Столько глупостей придумали об этой физической любви. По-моему, у зубного врача и то приятнее.
Адам сказал:
— В следующий раз тебе больше понравится.
Нина фыркнула:
— В следующий раз! — и заявила, что он слишком много о себе воображает.
Адам сказал, что так выражаются только проститутки.
С этого началась настоящая ссора, которая длилась все время, пока шел фильм, и пока они ехали к Нине, и пока она резала лимон и готовила коктейль, и наконец Адам сказал, что, если она сейчас же не замолчит, он изнасилует ее без промедления, на ее же коврике перед камином.
И она не замолчала.
Но к тому времени, как Адам собрался ехать к себе переодеваться, она поутихла и даже признала, что постепенно к любви, вероятно, можно пристраститься, как к курению трубки. Однако она все еще держалась мнения, что поначалу от нее чувствуешь себя совершенно больной и еще неизвестно, стоит ли игра свеч.
Потом, уже вызвав лифт, они заспорили о приобретенных вкусах — стоит ли их приобретать. Адам сказал, что это результат подражания, а подражать для человека — естественное дело, так что и приобретенные вкусы естественны. Но из-за присутствия лифтера этот спор не мог разрешиться так же, как предыдущий.
— Ух ты, до чего шикозно, — сказала Праведная Обида.
— Все очень мило, — сказала Непорочность светским тоном. — Но превозносить до небес тут нечего.
— Никто и не превозносит до небес. Я просто сказала, что здесь шикозно, а здесь и есть шикозно, скажешь, нет?
— Иным людям все, наверное, кажется шикозным.
— Потише вы, — сказала Умеренность, которую на этот вечер назначили старшей над ангелами. — Не вздумайте тут ничего затевать, да еще в крыльях. Миссис Оранг этого не терпит, как будто сами не знаете.
— А кто что затевает?
— Да ты первая.
— Непорочности что ни говори, все как об стену горох, — сказала Стойкость. — Совсем зазналась, куда уж ей быть ангелом. Она сегодня каталась с миссис Пэнраст в «ролс-ройсе», я сама видела. И уж так пожалела, что все время лил дождь, а то была бы совсем интересная прогулка, верно, Непорочность?
— Тебе бы радоваться надо, Стойкость. Больше мужчин на твою долю остается. Только они что-то не понимают своего счастья.
После этого поговорили о мужчинах. Святая Тревога сказала, что у второго лакея красивые глаза.
— И он это знает, — добавила Умеренность. Все они сидели за ужином в комнате, которая у леди Метроленд все еще называлась классной. В окно было видно, как съезжаются гости. Несмотря на дождь, по обе стороны крытого крыльца толпилось довольно много зевак, провожавших каждое манто либо восхищенными вздохами, либо презрительными смешками. Такси и собственные автомобили следовали друг за другом почти непрерывной вереницей. Леди Периметр в высокой бриллиантовой диадеме и под клетчатым зонтиком прошлепала от своего дома пешком, в галошах. Цвет Нашей Молодежи в полном составе высыпался из чьей-то машины, как выводок поросят, и, повизгивая, взбежал на крыльцо. Компанию «незваных», которые допустили ошибку, явившись в костюмах эпохи Виктории, вовремя распознали и не впустили. Они помчались домой переодеваться для повторного штурма. Никому не хотелось пропустить дебют миссис Оранг.
Однако ангелы чувствовали себя неважно. Они еще в семь часов облачились в свои белые хитоны, золотые пояски и крылья, а сейчас было уже десять, и напряжение начинало сказываться — в крыльях нельзя было даже с удобством откинуться на спинку стула.
— Хоть бы они поторопились, чтобы уж нам отделаться, — сказала Святая Тревога. — Миссис Оранг обещала, что разрешит нам потом выпить шампанского, если мы будем хорошо петь.
— Сама-то небось хлещет там, не стесняется.
— Непорочность!!
— Молчу, молчу.
Тут вошел лакей с красивыми глазами убирать со стола. Перед тем как закрыть за собой дверь, он дружески подмигнул им. «Красотки как на подбор, — думал он. — И надо же, такие религиозные. Лучшие годы зазря пропадают».
(В людской в тот день состоялась серьезная дискуссия об общественном статусе ангелов. Даже дворецкий мистер Бленкинсоп не мог высказаться определенно.
— Ангелы, безусловно, не гости, — сказал он, — но и депутацией их тоже не назовешь. Они и не гувернантки, и, строго говоря, не духовенство. И не артисты, потому что артистов нынче приглашают к обеду, хоть и не следовало бы.
— Может быть, они по внутреннему убранству, — сказала миссис Блауз, — а не то из благотворительных учреждений.
— Те, что из благотворительных учреждений, миссис Блауз, — те идут заодно с гувернантками. Не вижу смысла множить общественные различия до бесконечности. А те, что по внутреннему убранству, — те либо гости, либо рабочие.
После дальнейших дебатов решили приравнять ангелов к сиделкам, и такая резолюция была принята. Только второй лакей остался при своем мнении, что ангелы — просто-напросто «молодые особы, и притом очень приятные», поскольку сиделкам, за редкими исключениями, безнаказанно не подмигнешь, ангелам же — пожалуйста.)
— Нам вот что хотелось бы знать, — сказала Святая Тревога, — как ты, Непорочность, вообще могла подружиться с миссис Пэнраст.
— Да, да, — подхватили ангелы. — Это совсем на тебя не похоже, кататься в машине с женщиной. — И они угрожающе распушили перья.
— Надо ей устроить допрос с пристрастием, — сказала Кротость, хищно облизываясь.
(У ангелов была принята некая система самосуда, которая начиналась с намеков, переходила к перекрестному допросу, затем к щипкам и шлепкам и заканчивалась обычно слезами и поцелуями.)
При виде обращенных к ней злобных, увенчанных нимбами лиц Непорочность сбавила тон.
— Что вы все на меня накинулись? — сказала она жалобно. — Почему я не могу покататься со знакомой?
