Песня звучала минуты две-три. Когда Мартель ее закончил, он был совсем без сил, и ему с трудом удалось усесться на железную ступеньку. Какая-то еле заметная перемена произошла с этой комнатой. Огромные цистерны по-прежнему отражали, теперь уже чуть слышно, последние волны этого голоса, а свет из окошек, достигнув влажной мозаики во дворе, рисовал дымчатые фигуры, которых здесь никогда раньше не бывало. И все-таки внимание Альсиры привлекли не эти перемены, а неожиданное пробуждение неодушевленных предметов. Неужели провернулась ручка какого-то из вентилей? Могло ли случиться так, что течение воды, прекращенное в 1915 году, теперь возобновляло свою работу в шлюзовых камерах? Этого просто не может быть, сказала она самой себе. И все-таки дверь в юго-западный резервуар, наглухо запечатанная ржавчиной на петлях, теперь оказалась приоткрытой, и из этой щели сочилось млечно-белое сияние. Певец поднялся, ощутив новый прилив энергии, и двинулся к двери. Я притворилась, что опираюсь на него, чтобы он мог опереться на меня, рассказывала мне Альсира несколько месяцев спустя. Именно я полностью распахнула ту дверь, добавила она. От мощного дуновения смерти и сырости я чуть не задохнулась. В этом резервуаре что-то было, но мы ничего не видели. Снаружи резервуар был укрыт декоративными стенами с двумя слуховыми окошками, в которые проникало предвечернее солнце. От пола, сверкавшего так, словно по нему никогда не ходили, поднималась такая же дымка, которую мы видели в других частях дворца. Только тишина там была более густая: настолько полная, что, казалось, ее можно потрогать руками. Ни Мартель, ни я не отважились заговорить, но оба мы тогда подумали одно и то же, о чем сказали в голос, уже выбравшись из дворца: дверь в тот резервуар открыл призрак девушки, замученной в этом мрачном месте сто лет назад.
Об исчезновении Фелиситас Алькантара стало известно в последний день 1899 года. Девушке только что исполнилось четырнадцать лет, а необыкновенной красотой она славилась еще с детства. Она была высокая, с неторопливыми жестами, с переливчатыми изумленными глазами, которые мгновенно и неизбежно отравляли мужчин любовным ядом. Фелиситас уже много раз получала предложения руки и сердца, однако родители полагали, что она достойна разве что принца. В конце XIX века принцы не посещали Буэнос-Айрес. До появления Умберто Савойского, Эдуарда Виндзора и махараджи Капурталы оставалось еще двадцать пять лет. Поэтому семейству Алькантара приходилось жить в добровольном заключении. Их усадьба в бурбонском стиле на берегу Рио-де-ла-Платы в районе Сан-Исидро была увенчана, как и Дворец воды, четырьмя башнями, убранными кристаллическим сланцем и черным рогом. Построены они были с таким размахом, что в ясные дни их очертания виднелись даже с побережья Уругвая.
Тридцать первого декабря сразу после часа дня Фелиситас и четыре ее младших сестренки плескались в желтых водах залива. К девочкам были приставлены француженки-гувернантки. Их было слишком много, и они не знали местных обычаев. Чтобы скоротать время, гувернантки писали письма на родину или рассказывали друг другу о несчастной любви, а девочки уже исчезали из виду в тростниковых зарослях. От кухонных плит в усадьбе долетал запах индюшек и молочных поросят, предназначенных для праздничного ужина. Небо было безоблачным, там в беспорядке носились птицы, воинственно налетая друг на друга. Одна из гувернанток как бы вскользь заметила, что в ее родной гасконской деревушке не знали худшего предзнаменования, чем птичьи ссоры.
В половине второго девочек следовало уводить с пляжа: наступало время сиесты. Когда их позвали, Фелиситас не появилась. На горизонте виднелись далекие парусники, над тяжелыми нагретыми водами вились стайки бабочек. Гувернантки долго рыскали по берегу — впустую. Никто не боялся, что девушка могла утонуть, поскольку она была отменной пловчихой и хорошо знала все проказы, на которые способен залив. Вдоль берега потянулись лодки с овощами и зеленью — это возвращались с рынков торговцы, и четыре отчаявшиеся француженки кричали им вслед, не видал ли кто в море девушку, по рассеянности заплывшую слишком далеко. Никто не обращал на них внимания. Люди давно уже начали отмечать Новый год, и все гребцы были навеселе. Так прошло сорок пять минут.
Эта потеря времени оказалась роковой, потому что Фелиситас не появилась ни в тот день, ни позже, а ее родители остались в твердой уверенности, что, если бы им сообщили об исчезновении немедленно, удалось бы обнаружить какие-то следы. Рано утром на рассвете первого января 1900 года полицейские патрули начали прочесывать окрестности вплоть до островов Тигре и берегов Бельграно, нарушая безмятежность жаркого лета. Поисками руководил беспощадный полковник, комиссар Рамон Л. Фалькон, который станет по-настоящему знаменит в 1909 году, когда расстреляет на площади Лореа демонстрацию, протестовавшую против мошенничества на выборах. В итоге погибли восемь человек и еще семнадцать получили серьезные ранения. А еще шесть месяцев спустя молодой русский анархист Симон Радовицкий отомстил комиссару, бросив бомбу под колеса его экипажа; сам он чудом остался жив. Радовицкий заплатил за свое преступление двадцатью одним годом тюрьмы в Ушуайе. Фалькон теперь увековечен в мраморном монументе, отстоящем от места покушения на две квадры.
Комиссар был известен своим чутьем и упорством. Ни одно из порученных ему дел не оставалось нераскрытым — до исчезновения Фелиситас Алькантара. Когда комиссару не хватало виновных, он их выдумывал. Однако в данном случае у Фалькона не оказалось ни подозреваемых, ни трупа, ни даже более-менее внятного преступления. Существовал только очевиднейший импульс для ведения расследования, о котором никто не осмеливался сказать вслух: потрясающая красота жертвы. Какие-то лодочники вроде бы видели в последний вечер года немолодого мужчину исполинского телосложения с большими ушами и густыми усами, который осматривал берег в подзорную трубу, сидя в весельной шлюпке. Один из лодочников также вспомнил, что у незнакомца было две огромные бородавки возле носа, но этим особым приметам никто значения не придал, потому что они в точности совпадали с внешностью самого полковника Фалькона.
В те годы Буэнос-Айрес отличался таким великолепием, что Жюль Юре, корреспондент газеты «Фигаро», писал, только что ступив на берег, что этот город напоминает ему Лондон своими узкими улицами с фасадами банков, напоминает Вену парными упряжками в своих экипажах, а Париж своими широкими тротуарами и кафе на террасах. Центральные проспекты тогда освещались фонарями, которые раскалялись добела и нередко взрывались над головами прохожих. Уже начали рыть туннели для подземного поезда. В городе было два маршрута электрического трамвая: от улицы Министро-Инглес до ворот в Палермо и от Пласа-де-Майо до Ретиро. Трамвайный грохот угрожал фундаментам многих домов и заставлял соседей судачить о неизбежности конца света. Столица распахивала перед важными гостями двери своих дворцов. Больше всего хвалили именно Дворец воды, несмотря на то, что, по мнению Рубена Дарио, его стиль — это всего лишь подражание больной фантазии Людвига II Баварского. До 1903 года дворец никем не охранялся. Поскольку единственным сокровищем этого места являлись трубы с водой, а их никто не собирался похищать, правительство решило, что расходы на безопасность здесь будут излишни. Только когда пропали кое-какие терракотовые украшения, доставленные из Англии, пришлось нанимать охранников.
Вода поступала в Буэнос-Айрес по двум большим трубам, поднимавшимся из залива в двух километрах от берега, напротив района Бельграно, потом воду доставляли на резервуары в Палермо, где ее очищали от грязи и добавляли хлор и соли. Очищенную воду гнали по сети труб ко дворцу на проспекте Кордова. Комиссар Фалькон приказал опустошить цистерны и осмотреть их в поисках улик, вследствие чего в тот знойный февраль 1900 года самые горемычные кварталы остались без воды. Шли месяцы, новостей о Фелиситас не прибавлялось. В середине 1901 года у дверей усадьбы Алькантара появились листки с мерзопакостными намеками на судьбу девушки. Ни один из них не помогал выйти на след. «Фелиситас была девственницей. Теперь уже нет», — гласила одна из записок. Другая была еще хуже: «В бардаке на улице Хунин, дом 2300, любой может прокатиться на Фелиситас за одно песо». Указанного в записке адреса не существовало.
Тело юной красавицы было обнаружено апрельским утром 1901 года, когда новый сторож Дворца воды пришел наводить чистоту в отведенном для его семьи помещении — в юго-западном крыле здания. Девочка была укрыта легким слоем водорослей, а рот ее полон круглых камешков, которые, падая на пол, превращались в пыль. Мрачные гипотезы городских властей не подтвердились: Фелиситас оставалась такой же непорочной, какой явилась на свет. В ее прекрасных глазах застыло удивленное выражение; единственным следом примененного насилия была черная борозда вокруг шеи Фелиситас — след от гитарной струны, которой ее удушили. Рядом с телом обнаружились остатки костра, разожженного, по всей вероятности, убийцей, и платок тончайшего шелка, уже неизвестно какого цвета, зато на нем все еще можно было прочесть инициалы: Р. Л. Ф. Эта новость сильно встревожила комиссара Фалькона, поскольку инициалы совпадали с его собственными, а платок определенно принадлежал злоумышленнику. До конца своих дней комиссар пребывал в убеждении, что и похищение, и гибель Фелиситас Алькантара были направлены лично против него; Фалькон выдвинул абсурдное предположение, что девочку на лодке доставили к резервуарам в Палермо, там задушили, а потом по трубам переправили тело во дворец на улице Кордова. Фалькон ни словом не обмолвился о мотивах преступления, тем более загадочных, что секс и деньги здесь не играли никакой роли.
