Прикинув, что, пока гости не разъехались, логичнее отсидеться в «зальце», Диксон на ощупь нашел кресло, развалился в нем, закрыл глаза — и с удовлетворением услышал, как заводится и отъезжает автомобиль. Секунду спустя он ощутил изрядный крен, потом в животе ширилась и засасывала голову дыра. Диксон открыл глаза, стилизовал лицо под маску трагика; да, последняя пинта не пошла. Он встал, принялся подпрыгивать и хлопать над головой в ладоши (в ВВС упражнение считалось панацеей). Прежде пятьсот таких прыжков отлично прочищали мозги. На сто восьмидесятом прыжке Диксон сделал выбор в пользу тяжелой головы. Пора было выдвигаться.
В холле Диксон услышал отголоски лающего смеха, приглушенные явно лишней дверью. Он проскрипел по лестнице, пересек площадку. Архитектор, пожелавший остаться неизвестным, почудил на славу — в спальню Диксон мог попасть только через просторную ванную. Ее-то внешнюю дверь он и тщился сейчас открыть. Ванная определенно была занята, а может, это Джонс мстил осквернителю своего журнала. Диксон отступил изрядно, расставил ноги, воздел руки, точно дирижер на грани бурной увертюры или симфонической поэмы; затем, полудирижер-полубоксер, разразился шквалом непотребных жестов. В эту самую минуту открылась противоположная дверь. Времени у Диксона было ровно чтобы занять позу ждущего очереди; к несчастью, стратагему до известной степени разоблачал плащик.
— Джеймс! Что это ты здесь делаешь?
Впервые Диксон порадовался, что на месте Маргарет — именно Маргарет.
— Тсс! — зашипел он. — Спрячь меня где-нибудь.
Еще привлекательнее Маргарет показалась, когда поманила его к себе в комнату, причем без каких-либо расспросов. Не успела она закрыть дверь, как из ванной вышли. Кто там был, осталось тайной. Сердце прыгало.
— Слава Богу, — с чувством произнес Диксон.
— Итак, Джеймс, где тебя носило целый вечер?
Рассказывая, Диксон досадовал на заезженность мимики и жестов, усвоенных Маргарет для выражения обиды; вскоре чувство облегчения испарилось. Какова же будет эта женщина в праведном гневе, если они, не дай бог, сочетаются браком? В то же время Диксон не мог не отметить, что Маргарет никогда еще не выглядела так хорошо: ей был к лицу голубой пеньюар, каштановые, в рыжину, волосы, обычно стянутые валиком, теперь свободно падали на плечи. Диксон снял плащик, прикурил. Мрачные краски малость порассеялись. Дорассказал, опустив деталь с подглядыванием.
Маргарет за все время рассказа ни слова не проронила. Диксон замолчал, она улыбнулась.
— Что ж, винить тебя по большому счету не в чем. И все же ты проявил неуважение. Кажется, миссис Недди именно так твой поступок и расценивает.
— Ты уверена? Она спрашивала, где я? Что ты ответила?
— Ничего — меня опередил Эван. Успел высказаться на тему, что ты, по его мнению, пошел в паб.
— В один прекрасный день я этому мерзавцу шею сверну. Большое ему человеческое спасибо. Как будто Недди обо мне недостаточно скверно думают. И не называй его Эваном.
— Чего ты горячишься? Недди спокойно воспринял.
Диксон хмыкнул.
— Откуда такая уверенность? Никогда не поймешь, что у Недди в голове происходит — если там вообще что-нибудь происходит. Ты только не уходи, ладно? Я в ванную на минутку. Не уходи.
Когда Диксон вернулся, Маргарет по-прежнему сидела на кровати, но успела накрасить губы, явно для него. Диксону польстил не столько достигнутый эффект, сколько намерение. Он чувствовал себя все лучше — даже смог откинуться в кресле на несколько минут, обсудить первую часть вечера, без того чтоб затошнило.
— Джеймс, а тебе уходить не пора? — сказала Маргарет. — Поздно уже.
— Да, сейчас пойду. Еще немножко посижу.
— Мне тоже с тобой очень приятно. Мы ведь в первый раз наедине, с тех пор как… Кстати, сколько мы уже не были наедине?
Помимо прочего, от этого вопроса Диксон почувствовал, что пьян в стельку, и после никак не мог вывести причины своих действий. Следующее, что он помнил, — это как сидит рядом с Маргарет, обнимает ее за плечи и страстно целует в губы. Что бы ни побудило его: голубой ли пеньюар, распущенные волосы, дополнительная порция помады, горькое пиво, жажда переломного момента в отношениях, желание избегнуть залпа личных вопросов и откровений, беспокойство из-за работы или все это вместе, — впечатление насчет эффекта было однозначное: Маргарет обнимала за шею и отвечала на поцелуи с энтузиазмом и даже страстью куда большей, нежели она выказывала в процессе всех предшествующих, довольно вялых и ни в коем случае не убедительных свиданий у нее на квартире. Диксон рывком снял очки сначала с себя, потом с Маргарет, куда-то их сунул. Снова поцеловал, еще настойчивее; головокружение прибавило оборотов. Через минуту-две счел, что пора забраться рукой под пеньюар. Маргарет прошептала что-то вроде «милый» и крепче стиснула его шею.
Ну и с какой стати было отступать? Пока все шло как надо; правда, Диксон не мог гарантировать столь же успешное продолжение. Хотел ли он этого продолжения? Пожалуй; но не унижает ли он этим Маргарет? Он смутно припомнил собственный свой совет: после Кэчпоула воздерживаться даже от умеренных связей не менее года. Не лжет ли он Маргарет? Не лжет ли себе? Диксон — друг Маргарет — только и делает, что прогибается; не метафоричен ли Диксон — «возлюбленный» Маргарет — юному ковбою, дерзнувшему выйти на самого буйного своего быка? Нет, по отношению к нему это нечестно. И по отношению к Маргарет нечестно. Нечестно втягивать Маргарет в связь, которая не замедлит обернуться для нее слезами и нервами, не говоря уже о том, во что эта связь может вылиться со временем. Нет, Маргарет этого нельзя. С другой стороны — Диксон тщился рассуждать здраво или хотя бы просто рассуждать — Маргарет этого явно хочет. Она жарко задышала ему на щеку, и ослабшее желание окончательно определилось. Конечно, Диксон боится единственно отпора. Он выпростал руку, забрался на сей раз под ночную сорочку. Маргарет длинно вздрогнула; от этого, а также от тактильных ощущений голова закружилась сильнее; теперь уже и думать нечего было о том, чтоб думать. В ушах стучала тишина.
Недолгое время спустя, когда они лежали на кровати, Диксон сделал поползновение не только недвусмысленное, но даже, пожалуй, оскорбительно откровенное. Реакция Маргарет, хотя и бурная, с трудом поддавалась расшифровке. Диксон продолжал без колебаний. Последовала короткая схватка, в результате которой его голова оказалась в опасной близости от изножья кровати. Маргарет вскочила, одернула пеньюар и двумя пальцами взяла плащик.
— Вон отсюда. Убирайся, Джеймс. Немедленно.
Диксон не без труда встал и даже умудрился поймать налету плащик.
— Извини. В чем дело?
— Вон. — Тщедушное тельце сотрясалось от негодования.
Маргарет распахнула дверь и тряхнула волосами в сторону лестничной площадки. На лестнице слышались шаги.
— Погоди: кто-то идет…
Диксона и плащик выставили. Голова кружилась теперь в противоположном направлении. На полпути к ванной попалась Каллаган.
— Добрый вечер, — вежливо сказал Диксон. Каллаган отвернулась и прошла в свою комнату.
Диксон попытался открыть дверь ванной; снова было заперто. Ни на секунду не задумавшись, он запрокинул голову, глубоко вдохнул и испустил долгий, громкий и яростный крик, тембром и полнотою схожий с Голдсмитовой манерой подачи мадригалов. После чего прогрохотал вниз по лестнице, повесил плащик на крючок, прошел в столовую и преклонил колени перед сервантом — не то наследием восемнадцатого века, не то умелой имитацией.
В секунду Диксон опознал портвейн среди хереса, пива и сидра, что занимали половину полки. Именно из этой бутылки Уэлч накануне вечером налил Диксону самую смехотворную в его жизни дозу. Этикетка, в числе прочих, содержала записи на каком-то романском языке. Портвешок в самый раз — не слишком отечественный, не слишком импортный. Пробка выскочила весело, по-святочному; Диксон пожалел, что нет изюма и орехов, и приложился к горлышку. Несколько капель покатились по кадыку, словно одеколоном окропили воротник. Изначально бутылка была полна на три четверти; две из них влились в Диксона. Он задвинул бутылку обратно в сервант, вытер рот полотняной салфеткой, сервант украшавшей, и, совершенно довольный, без помех добрался до спальни.
Там он некоторое время ходил из угла в угол, потом стал медленно раздеваться и думать об инциденте с Маргарет, прилагая все усилия, чтобы инцидент предстал в наилучшем свете. Действительно ли ему хотелось того, что подразумевали его действия? Как и полчаса назад, ответ был: «Да, до известной степени». Однако он не стал бы домогаться Маргарет, если бы она не производила впечатления женщины, настроенной на близость; по крайней мере не был бы так настойчив. А вот почему Маргарет вздумалось изображать настрой — после стольких-то недель кислой мины? Вероятнее всего, такую поведенческую модель навеяло ей очередное прозаическое дарование. С другой стороны, Маргарет сам Бог велел хотеть близости. Только близости по большому счету она и должна хотеть, рассуждал Диксон, стыдясь собственного шовинизма. Маргарет этого не знает, но именно близости она и хочет, именно близости ее природа на самом деле и требует. А его, Диксона, задача была это требование выполнить, разве нет? В конце концов, он ведь уже свыкся с необходимостью. Но честно ли втягивать Маргарет в такую связь после всего, что она пережила? Едва опознав штемпель, Диксон запихал конверт за самую отдаленную извилину, пока совесть набитой рукой не вскрыла его и не поставила вопрос ребром, затянул пижамный пояс и поплелся в ванную.
