Отсрочка водных процедур давала возможность собрать мысли — а именно этого Диксон со своими мыслями делать не хотел. Чем дольше держать их порознь, особенно тщательно изолируя те, что о Маргарет, тем лучше. Воображение услужливо формулировало за Маргарет фразы — и молчания, — а Диксон впервые не мог от них отмахнуться. Он подпер языком нижние передние зубы, предельно сморщил нос и выдал беззвучный жевательный речитатив. Сколько времени понадобится, чтобы уговорить Маргарет сначала открыть, а потом опорожнить ящик с упреками в качестве прелюдии к битве, цель которой — заставить ее выслушать извинения? Тщетно Диксон сосредоточивался на песне — предсказуемость рифм и метафор не развлекала, банальность посыла не тешила. Он попытался порадоваться, что статью взяли, но на ум приходило одно видимое безразличие Уэлча, да еще приказной тон, столь схожий с «дружеским советом» Бисли: «Вам, Диксон, нужна определенная дата, иначе это… это не…». Диксон сел и осторожно, по одной, спустил ноги на пол.
Есть ведь альтернатива плану с Аткинсоном — просто свалить, прямо сейчас, ни слова никому не говоря. Правда, сваливать надо в Лондон — иначе какой вообще смысл? Что-то сейчас делается в Лондоне? Диксон начал снимать пижаму. Бог с ней, с ванной. В это время суток широкие улицы и просторные площади оживлены только одиночными торопливыми фигурками — услужливое воображение выкопало и первые, и вторые, и третьи из впечатлений увольнительной. Диксон вздохнул — с тем же успехом можно мечтать о Монте-Карло или Китайском Туркестане; несколько секунд балансировал на ковре, одна нога голая, другая все еще в пижамной штанине, и думал только о боли, плещущей в голове как настойчивая волна в песчаном замке. Ухватился за каминную полку, едва не уронив жабообразного буддиста, и похромал, как подстреленный киношный бандит. Наверняка в Китайском Туркестане и маргарет, и уэлчей тоже хоть отбавляй.
Уэлч оставил грязный ободок на ванной и запотевшее зеркало. После недолгого раздумья Диксон написал: «Пошел однажды мистер Недди со светочем да на медведя», — тут же протер зеркало и стал смотреться. Выглядел он неплохо; куда лучше, чем чувствовал себя. Волосы, правда, торчали, несмотря на интенсивные приглаживания мокрой щеточкой для ногтей. Диксон собирался использовать мыло вместо бриолина, передумал — в прошлом такая практика уже придавала голове Диксона сходство с утиной. Глаза за стеклами очков казались круглее обыкновенного. Впрочем, как всегда, вид у Диксона был на редкость здоровый; он надеялся также, что внушает доверие и симпатию. Ну и хватит с него.
Прежде чем идти звонить, Диксон еще раз осмотрел оскверненное постельное белье. Осмотр не удовлетворил его; было в дырах что-то неестественное, а что, Диксон сказать не мог. Он запер внешнюю дверь ванной, взял лезвие и снова принялся обрабатывать края дыр. На сей раз Диксон окружил дыры зазубринами и ходами. Кое-где порвал ткань вручную. В качестве последнего штриха расположил лезвие перпендикулярно плоскости и поскреб поверху. Отступил, оценил эффект. Так определенно лучше. Теперь ущерб куда как в меньшей степени казался делом человеческих рук и даже на несколько секунд мог быть списан на скоротечное гниение или привал отряда моли. Диксон развернул ковер так, чтобы бритый ожог оказался не то что бы спрятан под стулом, но к стулу приближен. Диксон строил планы по выносу прикроватного столика с последующим выбросом его из автобусного окна по дороге домой, но тут зоны слышимости достиг знакомый голос. Манера исполнения намекала на беззаботность практически птичью. Песня надвигалась как шторм, и вот внешняя дверь ванной начала сотрясаться, а ручка греметь. Певец смолк; сотрясение ручки продолжилось, сопроводилось пинками, которые почти немедленно были заменены глухими ударами чего-то, — вероятно, плеча. Уэлч пошел в ванную, не подумав, что ее успели занять (кстати, что он там забыл?); даже запертая дверь далеко не сразу внушила ему догадку. Испробовав несколько маневров, заменяющих тупое сотрясание ручки, Уэлч снова сосредоточил усилия на тупом сотрясании ручки. Еще несколько инерционных рывков, ударов, плечевых выпадов, блаженное непроизвольное подергивание — и шаги стали удаляться, и хлопнула дальняя дверь.
Диксон вышел из спальни со слезами бессильного гнева, причем ненарочно наступил на бакелитовую кружку — вероятно, кружка с вечера закатилась куда-нибудь, а теперь выкатилась прямо под ноги — и раздавил ее. Внизу Диксон посмотрел на часы. Двадцать минут девятого. Он прошел в гостиную, где Уэлчи держали телефон. Хорошо, что Аткинсон по воскресеньям встает рано и идет за газетами. Диксон успеет его поймать. Он набрал номер.
В следующие двадцать пять минут самое трудное было обуздывать раздражение, не усугубляя мигрень. Телефонная трубка выдавала шепот, подобный шуму морской раковины. Диксон лепился на подлокотнике кожаного кресла и подвергал лицо всем мыслимым метатезам отвращения, дом же тем временем сгущал активность вокруг отдельно взятой гостиной. Кто-то протопал прямо над головой; кто-то прошел по лестнице в комнату, где накрыли завтрак; кто-то с той же целью явился из дальнего крыла; вдали заработал пылесос; на другом фланге наполнили водой ведро; хлопнула дверь; раздалось: «Доброе утро». Вдруг Диксону показалось, что к штурму гостиной готовится целый отряд; он грохнул трубку и выскочил. От сидения на узком и жестком болел копчик; от стискивания телефонной трубки ныла кисть.
Приемы подачи завтрака в доме Уэлчей отсылали довольно далеко в историю — как, впрочем, и образ их мыслей вообще. Еда обнаружилась на буфете; пар заставил Диксона предположить, что задействована панель с подогревом. Количество и разнообразие блюд, в свою очередь, отсылали к тому факту, что миссис Уэлч щедро сдабривает сбережениями мужнину профессорскую ставку. Диксона всегда интересовало, как Уэлч ухитрился жениться на деньгах. Уж точно не благодаря личным достоинствам, истинным или предполагаемым; с другой стороны, превратности Уэлчева ума не оставляли камня на камне от предположения о его корыстности. Вероятно, старикан в свое время мог похвалиться тем, чего сейчас столь однозначно был лишен, а именно даром убеждения. Вопреки опустошительным действиям мигрени и ярости Диксон повеселел, когда стал прикидывать, в чем конкретно нынче утром выражается материальное благополучие четы Уэлч. На пороге столовой и постельное белье, и Маргарет отодвинулись глубоко на задний план.
В столовой была Каллаган наедине с тяжело груженной тарелкой. Диксон поздоровался.
— Доброе утро, — откликнулась Каллаган нейтральным, совершенно невраждебным тоном.
Притворяется, тут же решил Диксон. Безразличием маскирует грубость — может, вчерашнюю, может, будущую. Приятель отца, ювелир, на такой подмене выезжал все пятнадцать лет, что Диксон его помнил, причем его безразличие было помощнее иного выпада. Намеренно усугубляя северный акцент, Диксон сказал:
— Сожалею, что вчера нагрубил вам.
Каллаган вскинула подбородок, и Диксон с горечью отметил, какая у нее прелестная шейка.
— Пустяки. Не делайте из мухи слона. Я тоже вела себя не лучшим образом.
— Не часто попадаются такие самокритичные люди, — отвечал Диксон, припоминая, что случай для этой фразы уже был. — Так или иначе, а я вчера продемонстрировал дурное воспитание.
— Давайте забудем об этом.
— С радостью. Я вам очень признателен.
Последовала пауза, в течение которой Диксон в легком шоке наблюдал, сколько и с какой скоростью ест Каллаган. Быстро исчезающую внушительную яичницу с беконом и помидорами омывали остатки кетчупа. Каллаган ляпнула себе на тарелку крупную жирную алую каплю из бутылки. Подняла глаза, поймала Диксонов удивленный взгляд, вскинула брови и сказала, словно оправдываясь:
— Я, знаете ли, люблю кетчуп. Это ведь не грех?
И сама покраснела от своего вопроса.
— Что вы, — с чувством произнес Диксон. — Я сам его обожаю.
И отодвинул пиалу кукурузных хлопьев. Хлопья были с солодом, он такие не любил. Посмотрел в тарелку Каллаган — и решил повременить с яичницей. Вообще при посадке на стул у него словно замкнуло пищевод и желудок; внутри покалывало от тугих стежков. Диксон налил себе черного кофе, выпил, снова налил.
— Вы что же, яичницу не будете?
— Пожалуй, пока воздержусь.
— Почему? Вам нехорошо?
— Честно говоря, не очень. Голова болит, и вообще.
— Вот оно что! Значит, вы и правда ходили в паб, как и утверждал этот, ну, низенький, забыла фамилию.
— Джонс, — подсказал Диксон, уж постаравшись, чтобы по артикуляции можно было составить правильное впечатление о носителе. — Все верно: я ходил в паб.
— И перебрали, да? — Каллаган даже жевать перестала, но вилку с ножом не положила — так и стискивала в кулачках. Диксон заметил, что ноготки у нее квадратные и острижены предельно коротко.
