И это влюбленный юноша?! Олеся неприязненно отшатнулась.
— Так принято теперь острить? Или, скорее, иронизировать?
— Острить? — искренне удивился Карен. — Я и не собирался… Стало чертовски холодно. Сегодня я стою здесь ровно час сорок восемь минут, кажется, насквозь промочил ноги и заодно пересчитал все проходящие машины. Тысяча семьсот шестьдесят четыре… Можно проверить. И постовой на углу завтра вечером со мной поздоровается.
Олеся не выдержала и засмеялась.
— Утверждение некорректно. Завтра будет дежурить другой.
— Ну, надо же, как неудачно! — воскликнул Карен. — А мы уже так привыкли друг к другу!
Он никогда не боялся выглядеть смешным или странным. Влюбиться в женщину под тридцать? И пусть, пожалуйста! Не надо мучиться ложными сомнениями. И он пока еще не боялся возможного счастья, которое всегда — вызов окружающим. Люди редко бывают счастливы, быть может, потому, что просто не осмеливаются на дерзость.
Рука мальчика, мокрая и холодная, неуверенно и все-таки достаточно свободно коснулась руки Олеси. И она торопливо отдернула ладонь.
— Пойдем лучше в дом. Тебе нужно согреться, и я познакомлю тебя с дочкой.
Он воспринял приглашение как нечто само собой разумеющееся. И они молча поднялись в квартиру, где молчаливая Полина встретила их в передней.
— Привет! — сказал гость. — Меня зовут Карен, я замерз и решил подняться к вам что-нибудь выпить.
Похоже, он уже распоряжался и решал все самостоятельно. И как быстро это произошло, как стремительно! Олеся подавила в себе нехорошее изумление, а Полина подошла поближе, внимательно рассматривая нового в ее жизни человека.
— Полина, — представилась она, сделав вдруг нечто вроде книксена и тем самым изумив мать еще больше.
После этого девочка отправилась за бокалами и тарелками, а Карен спокойно сел в кресло. На мгновение Олеся ощутила себя здесь ненужной: дети вполне могли обойтись без нее, казалось, им даже лучше вдвоем. Да и по возрасту Карен значительно больше подходил дочке, а не матери. И снова она ощутила злобный укус ревности — "ваше время истекло!" Зато время Полины только начинало отщелкивать свои лучшие, незабываемые мгновения. Проклятая неотвратимость событий!..
Мальчик спокойно ужинал. Полина вежливо ковыряла овощное пюре. Разговора не получалось. Они лишь изредка обменивались короткими репликами и беглыми взглядами, но нащупать словесную ниточку, которая потянулась бы от одного к другому, никак не могли. Олеся попробовала найти очевидную и простую точку соприкосновения: школу. Там всегда что-то происходило. Но самое нашумевшее событие произошло две недели назад, и причиной послужил Карен. За него подрались девочки. Да, да, они дрались, как мальчишки, только значительно страшнее. Девочки разделились на две группы: в одной предводительствовала красотка Дина Умберг, другой руководила Люда Фомичева, создавшая свое общество дурнушек.
Олеся часто жалела Люду. Крупная, мужиковатая, с тяжелой походкой и круглым, румяным простоватым лицом — прямо русская матрешка. Кому из мальчиков могла понравиться толстая девочка с жидкими тоненькими волосами и неприятно водянистыми глазками?
Грузные толстушки и страшненькие худышки-очкарики тесно сгруппировались около Люды, блестящей ученицы. Только ее знания были никому не нужны, особенно юношам, и Карену в том числе. Красивый и способный, превосходно одетый и носящий известную фамилию, он, хотя был моложе всех, произвел в классе переворот. Девочки бросились сначала в словесные, а затем — уже в настоящие битвы. Это в старые времена мужчины сражались за дам на дуэлях. Нынче все изменилось. Свои права, честь и достоинство девочки защищали вполне умело и абсолютно самостоятельно.
Первой ласточкой стали пуговицы, которые Люда Фомичева отрезала от плаща Дины. Отрезала и выбросила. И тут же во всем созналась. Дина — прелестная, темноволосая, кокетливая девочка — страшно удивилась. Ее все любили и баловали, но, оказывается, к графе "все" она относила одну мужскую половину человечества.
Отрывалась от зеркала Дина с трудом и больше всего любила расчесывать волосы и красить хорошенькую мордашку. Каждый день она изобретала для себя новые прически и делала себе новое лицо, на котором легко прочитывался спокойный вызов миру. А в походке и царственной осанке блистала уверенность в своей неотразимости и невероятной ценности. Рассказывали, что безмерно избалованная родителями Дина, уезжая куда-либо, присылала матери грязное белье и одежду бандеролью. Дома стирали и отправляли назад.
Дина никогда не считала себя безупречной в смысле нравственности и талантов: свое поведение и способности оценивала довольно трезво. Она претендовала только на красивую внешность. А теперь еще и на Карена. Но в своих претензиях эта девочка уже не раз заходила слишком далеко. В ответ на какое-то небольшое, сделанное вскользь замечание Олеси, Дина не так давно заявила:
— Прежде, чем воспитывать нас, воспитайте сначала учителей и себя в том числе. Хотите, я сейчас перечислю все ваши недостатки, Олеся Глебовна?
Класс, затаившись, ждал.
Олеся улыбнулась.
— Я их и сама прекрасно могу перечислить. Начнем с моей неаккуратности.
Класс вместе с Диной засмеялся. Конфликт был погашен. На время.
Но Люда на пуговицах не остановилась. Она принесла в школу соляную кислоту и вылила ее в карманы прекрасной курточки Дины, предварительно затолкав туда и перчатки. "А Людка будет у меня злая, мстительная баба", — подумала Олеся. И увидела вдруг после урока, каким тоскливым, затравленным, беспомощным зверенышем посмотрела вслед Карену Люда Фомичева. "Как же я раньше ничего не замечала? — удивилась, испугалась — Новое несчастье…" Она должна была помочь, хоть как-нибудь облегчить нелегкое бремя первого страдания. Олеся задержала Люду в классе.
— Девочка, — сказала она (как странно и неестественно звучит ее голос), — ты уже взрослая и должна понять, что нельзя заставить человека любить. И не любить тоже. Это ведь невозможно…
— Я никогда не думала об этом, — честно ответила Люда и отвела взгляд.
Потом произошла драка. У кого-то из сражающихся оказался кастет. Лишь по счастливой случайности ни одну из девочек не изуродовали. И силы, и ненависти у них вполне хватило бы.
Олеся начала разговор именно с той страшной драки.
— До какого абсурда дошла эмансипация, — тихо закончила она.
— Это не эмансипация, — твердо возразил Карен. — Это избалованность и вседозволенность. А кастет прятался в ручке Дины. Только я не совсем понимаю, почему вы так переживаете. На вас в тот день прямо лица не было! Из-за кого расстраиваться? Хоть бы они все там поубивали друг друга, не жалко! И, в конце концов, ведь все обошлось! Никому глаз не выбили!
Карен был жесткий мальчик, но в его словах прозвучала суровая правда. Грязное белье бандеролью… И что им, этим стремительно выросшим детям, можно объяснить? Что драться плохо?
— Человека нельзя заставить полюбить, — продолжал Карен, словно слышал, когда-то слова Олеси. — Тем более, дракой. Но, в общем, я вас понимаю. Мы все — чужие друг другу, злобные, низкие. Избалованные. Дети богатых родителей… Я, честно говоря, не подозревал никогда, как здорово человек умеет ненавидеть. Конечно, всегда все думают сначала о себе, а потом о других. Это норма. Ненормально другое: каждая наша девочка почему-то считает, что я создан для нее персонально, ей одной предназначен по какому-то непонятному праву. За меня уже дерутся как за красивую игрушку, дорогое украшение! Просто стыдно и противно: ведь меня превратили в вещь! Будто я не человек с чувствами и мыслями! А девчонкам ничего не докажешь: они ничего не желают слушать!
Олеся слушала его с возрастающим изумлением: умение анализировать, подмечать, проводить параллели — все не по возрасту…
— Это любовь любви, которая начинается в вашем возрасте и напоминает детскую корь, — сказала она. — Только корь проходяща, а эта болезнь — неизвестно… Она заразна, наступает страшной, повальной эпидемией. Зависть — тоже болезнь, как ненависть и злоба. Духовные болезни… Их немало, а вот бороться с ними мы умеем плохо.
— Почему же? — вновь возразил Карен и остановил на Олесе неподвижный, темный взгляд. — Вы говорите о духовных болезнях, о болезнях духа, то есть о бездуховности. Значит, бороться с ними нужно силой того же самого духа, и здесь лучшее и единственно надежное средство — настоящая любовь, бескорыстная.
Олеся в страхе отвела глаза. Кажется, мальчик, вроде Дины, заходил слишком далеко. Имел ли он на это право? Представлял ли себе дерзкий ребенок, что затевал, на что отваживался? Знали ли его одноклассницы, за кого собираются биться насмерть? Против кого воевала Люда? Против Дины? Нет, за свое чувство, за свое непризнанное, изначально осмеянное природой право быть любимой. Она настаивает на этом святом праве, как настаивает на нем красивая Дина Умберг.
