Обороняться от них было невозможно.
Единственное, что имело смысл, так это схватить самого неуклюжего, и тогда в ближайшем отделении милиции состоится обмен малыша на принесенные цыганским бароном вещи.
Одна иностранка, изящная молодая девушка, когда ее окружили толпой цыганята, начала хладнокровно расстреливать их из газового баллончика.
Была она изящная, можно сказать – грациозная.
Потом я узнал о ней много другого.
Губы ее были на службе у правительства.
Того, далекого, правительства.
Официально она занималась Мандельштамом и Пастернаком, но эти занятия пахли чеченской нефтью и артиллерийским порохом.
Еще ее интересовал Афганистан.
Мы говорили о нем и о русской литературе, а мой одноклассник уже шестой год лежал в горной местности, где топонимы раскатисты, как падение камня по склону.
Вернее, он был рассредоточен по одному из таких склонов, но это не тема для разговора с иностранкой.
Каждый день я хожу мимо нищих.
Нищие приходят на свои места, как на работу, в урочное время, рассаживаются, расчесывают, готовясь, свои язвы.
Они курят, будто солдаты перед боем, и переговариваются:
– Твои пошли, я беру на себя левого…
Однажды, на Мясницкой, я забрел в блинную.
Пухлая деревянная баба в кокошнике печально смотрела со стены.
Облезлый кот грелся у батареи, и он был похож на моего старого кота.
И это было место кормления нищих.
Напротив меня сидел кудлатый старик и переливал чай из одного стакана в другой, щурился, закусывал принесенной конфетой. Еще один, в кавалерийской шинели, сидел справа, двигал под столом ногой в валенке.
Нищие хмуро смотрели на деревянную бабу, прикидывая дневной заработок.
Блины наши были покрыты одной и той же жидкой кашицей яблочного сусла.
И мы были одной крови – я и они.
Итак, я шел мимо нищих, мечтая, между прочим, заработать сколько-нибудь денег.
Для этого мне нужно было пройти под железнодорожным мостом, гудящим от электричек, пересечь скверик и войти в арку большого старого дома.
Нужно было бы идти дальше, но на моем пути возник покойник. Он лежал аккуратно, но в неудобной позе.
И по виду он был тоже нищим.
Окровавленный палец выбился из-под дерюжных покровов, и покойник грозил им кому-то.
Впрочем, никого не было.
Из подъезда вышла старуха и сурово сказала:
– Убили. Вчера еще.
– Ну-ну… – ответил я и пошел дальше через двор, чтобы заработать немного денег.
Это печальная история, я расскажу другую.
Это будет история про кота.
Однажды у меня поселился кот. Это был толстый, лохматый кот
Васенька, десяти лет от роду. Это был кот моей двоюродной бабушки. И это был партийный кот, который питался исключительно партийным мясом из партийного распределителя.
Однажды он съел макаронину, и его вырвало.
Так он жил у нас, пока хозяйка лежала в больнице. Наконец настала пора отправлять его обратно.
Я уминал кота в сумку, как тесто в квашню. Из сумки торчали голова и задняя лапа.
Кот хмуро рассматривал прохожих.
В воздухе пахло черемухой и духами. Женские платья, противно законам физики, уменьшались в размерах с ростом температуры.
Я так подробно рассказываю это оттого, что зимой хорошо вспомнить летнее тепло.
Итак, по аллее Миусского сквера шла молодая мать и курила, волоча за собой детскую коляску. Табачный дым был похож на дым паровоза с прицепным тендером.
Кот молчал и смотрел на троллейбусное гнездо имени Щепетильникова.
Я тащил кота в сумке, где, под ним, в газетах, лежало партийное мясо.
А в нашем доме от кота остался клочок шерсти на диване и болотный запах.
Но оказалось, что мы снова встретились с ним.
Хозяйка кота умерла, и он достался мне в наследство.
Была в нем, видимо, моя судьба.
Так вышло, что в детстве у меня не было никаких животных – ни собаки, ни черепахи, ни попугая, ни хомяка.
Теперь у меня появился кот.
Звать его теперь стали Василий Васильевич Шаумян.
Моего подопечного отличало то, что он вошел в мою жизнь печальным дедушкой, испуганным старичком.
Коту минуло уже тринадцать, и он встретил свой день рождения лохматым некастрированным девственником.
Нечто мистическое было в этом существе.
Ранним утром я вышел в коридор и увидел его стоящим на задних лапах. Кот в одиночестве учился прямохождению.
Нет, я слышал от одной девушки историю о кошке, которая открывала холодильник, доставала яйца и целыми тихо клала в хозяйские тапочки. Но кот, который на старости лет учится ходить на задних лапах, – это слишком.
Как-то я заметил, что он сидит перед мышью и грозит ей лапой.
Поймать ее он не мог.
Был он также невоспитан, гадил где придется и удивлял всех безмерной пугливостью.
Однажды он исчез, и мы уже прошлись по морозным февральским улицам в его поисках, уже повесили в подъезде объявление: “Кто приютил старого глупого кота…”
Уже разошлись не поднимая глаз по комнатам, уже всплакнули, уже печально легли спать, как я, замешкавшись, увидел несчастное животное.
Кот вылезал из-за буфета, где просидел сутки.
Сначала появилась задняя лапа, нащупала пол, за ней вылез хвост, появилась вторая лапа…
И тут Василий застрял. Он жалобно вскрикнул, и слезы навернулись мне на глаза. Никому-то он не нужен на этом свете…
Я вынул кота из-за буфета и посадил на ободранное кресло.
Будем вместе жить.
Однажды моя иностранка подвозила меня домой и зашла посмотреть на кота.
Кот испугался ее и сразу спрятался в безопасное место – за буфет.
В квартире было тихо. Моя жена куда-то уехала, а друг пошел в гости – к своей бывшей жене.
Через некоторое время я понял, что лежу и гляжу в потолок, гладя свою гостью по волосам. Это давно и хорошо описанная сцена, и об этом я больше ничего говорить не буду.
Кот все же вылез из-за буфета и жалобно, по-стариковски мяукнул.
Шлепая босыми ногами, я пошел на кухню и достал из холодильника кусок рыбы.
Кот ел воровато оглядываясь – он боялся моей гостьи.
Иностранка подошла ко мне сзади и облокотилась на мое плечо.
Спиной я чувствовал прохладу ее кожи.
Понадобилось еще много дней, чтобы кот привык к ней, но через месяц он даже начал брать еду из ее рук.
За это кот хранил нашу тайну.
Как-то я сидел на столе и наблюдал за ними – старым дряхлым котом и красивой молодой женщиной, не в силах понять, чем она займется сегодня – русской поэзией, шпионажем или любовью.
Но пока мы, странно связанные, были вместе.
Я расскажу еще одну историю. Чем-то она напомнила мне историю кота.
Еще через некоторое время я поехал в совсем другое место, правда, с прежней целью – заработать несколько денег.
Я перемещался по длинному переходу между станциями, где играют на гармонике и продают газеты.
На гармонике играл нищий, похожий на Пастернака. Он сурово смотрел на толпу, бредущую мимо него, и выводил вальс “На сопках
Маньчжурии”.
Он стоял на одном конце перехода, а на другом сидел нищий, похожий на Мандельштама. Мандельштам не играл и не пел, а просто сидел с протянутой рукой, уставившись в пол. Голова Мандельштама поросла грязным пухом, и он был невесел.
Перед мраморной лестницей меня встретил печальный взгляд.
Уворачиваясь от людского потока, стоял на костылях молодой инвалид.
Я подошел к инвалиду, и он улыбнулся.
Прижав костыли к груди, он обнял меня за шею, нежно и бережно, как девушка.
Был он странно тяжел и пригибал меня к земле.
Когда я начал задыхаться, инвалид принялся шептать мне на ухо:
“Терпи, братка, терпи, еще долго, долго идти, экономь силы, силы надо экономить…”
Непросто в мире все, очень непросто.
