Я обнял ее. Щеки моей коснулись холодные губы, она дышала часто и глубоко.
— Нас могут увидеть, — прошептала она.
Мы огляделись. Белесые космы растянулись по берегу. Брезжило утро, но до рассвета было нескоро.
Мы забрались в густую чащу из молодняка и кустарника. Ира присела на разостланное одеяло и запрокинула голову. Гибкое тело тряслось от напряжения, жалось ко мне и ерзало нетерпеливо. И чем больше одолевало меня желание, чем жестче я теребил маленькую тугую грудь, чем сильнее кусал покорные губы, тем требовательнее становилась Ира, она разбросала ноги и тянула, тянула меня к лобку, прижимала руки мои к разгоряченному взмокшему животу и, вскидывая ноги, открывала мокрые алые губы, пылавшие изнутри чувственно и жарко. Я уже начал побаиваться, как бы она не взбесилась, не исцарапала, не искусала меня. Но кровь хлынула в члены. Я начал разворачивать ее и уже закинул на свое плечо ее ногу, но она вдруг высвободилась и повалила меня набок. Больно сжала Его, отпустила и затем, взявшись обеими руками, поцеловала Его:
— Можно?
Меня раздирало желание, я хотел сильной активной борьбы, я плохо понимал, зачем ей это надо, но промолчал. Она опустила ресницы и как-то отрешенно, медленно разевая рот, уткнулась лицом в низ моего живота, я вскрикнул от неожиданности: мятущийся кончик ее языка задрожал на самом чувственном месте. Потом закружился, словно опутывая веревкой, у меня все горело, каждое прикосновение вздувало вены, я твердел как кость, напряжение было так велико, кровь приливала с такой силой, что казалось, не выдержу и брызну высоким красным фонтаном.
Я ощутил всю шершавую полость языка. Больно оттянув кожу вниз, она вылизывала оголенную, отполированную головку, другой, свободной рукой сдавила мошонку, перекатывала ее содержимое, длинно оттягивала кожу и перебирала ее быстрыми пальцами, растрепанная голова ее дерзко хозяйничала в моих ногах. Она то откидывалась — и я видел торопливое движение нижней челюсти, — то рьяно крутилась вокруг оси, то хищнически набрасывалась и как бы рвала мою плоть. Я изнемогал. Одним касанием языка она бросала меня из стороны в сторону. Я выгибал спину, резко откидывался вперед, каждая мышца вздрагивала от этих прикосновений, ребра мои гудели, ударяясь о жесткую сучковатую землю, но я снова и снова предлагал себя, вдавливал ее голову в пах, норовил ткнуться в глаза, в лоб, в уши. И вдруг меня больно ужалило. Я вскрикнул и оттолкнул Иру. Но с ней было не совладать. Она обхватила укушенную головку губами и туго выжала ее. Еще раз, еще. Это длилось довольно долго. Я таял, как петушок на палочке. Потом она ввела меня далеко за щеку и, вытянув губы трубкой, медленно и звучно вывела. Движения ее постепенно учащались, я начал двигаться в такт, пытаясь забраться дальше, как можно дальше, пока она не поперхнулась и не закашлялась. И тут меня прорвало. Я испугался, попытался высвободиться, но она сжала руки и быстро, быстро, причмокивая, закивала головой, жадно глотая фонтанирующие соки, высасывая их, не теряя ни капли, требуя еще, ненасытно теребя и раздразнивая мои члены.
Измочаленный, я рухнул без сил. Я чувствовал, что лежу на земле, что в левое бедро давит холодный корень, но не мог шевельнуться. Ира взгромоздилась на мою грудь и повернулась спиной, высоко задрав белый зад, она подняла мои безжизненные колени и снова уткнулась в бедра, собирая губами помятые лепестки. Я снова ощутил жесткое лезвие ее языка. Вот она полощет, гложет, разжевывает бренные останки, забирает все больше и больше, наконец все это очутилось у нее во рту и закипело, обдаваемое горячим дыханием. Тело мое содрогнулось. По жилам прошли мощные токи — я ожил. И снова разверзлась глубокая вихревая воронка. Передо мной маячил колыхающийся женский зад, свисали в отдалении дрожащие груди. Я желал эти груди и этот зад. Из тьмы таращился алый глаз, словно залитый кровью. Раскрытые губы манили, звали. Я взял их ладонью, пригоршней. Ноги ее дрогнули и напряглись. По-кошачьи пригнув спину и вздернув зад, она щедро подала себя, широко распахивая вожделенное позорище. Внешних ласк было мало. Чем острее я чувствовал, тем сильнее хотелось распалить, разжечь свое чувство, довести до крайности, испытать — есть ли предел ему? Я видел, как выворачивается, как просится наружу ее нутро, и двинулся ему навстречу. Ира закачалась, закрутила бедрами. Я держал ее словно вертящийся шар на пальце, но ось была слишком тонка и я запустил туда руку, ухватил изнутри тазовую кость и держался за нее, как моряк держится за поручни во время сильной болтанки.
С другой стороны меня осыпали мелкие острые укусы, полоскал огрубевший язык и тискали синие губы, я нырял вглубь похолодевшего рта, сползал по нежному небу, забирался под язык, а то попадал на десны и мной орудовали, как зубной щеткой.
* * *
… Они идут, идут на меня, снится мне, что ли? Мое прошлое хватает меня за руку, но отчего такой страх? Почему даже те, кто мне искренне нравился, кому я не причинил никакого зла, почему даже те из них, сама мысль о которых обдает теплом и волнует мое сердце — почему они не со мной, почему я их боюсь тоже и ни в ком не ищу защиты, а убегаю от них, от всех разом?
Да, милая, и от тебя, и от тебя, моя многопудовая голубка. Ты близко, и мне страшно подумать, что если ты окажешься еще ближе, если и ты наступишь и пробежишь по мне. Я чувствую удары босых пяток. Я слышу хруст моих костей. Еще минута, другая и это случится. Вы убьете меня, несчастные сомнамбулы, а проснувшись, даже не вспомните о содеянном.
… Подкрепившись в гостиничном буфете, выпив сухого вина, я заглянул в холл пятого этажа — на телевизор. Предавали баскетбольный матч.
Делать было нечего — я остался. В темном холле одни мужчины. Много парней в спортивных трико, кто-то делился со мной впечатлениями. Я мычал в ответ, хмыкал. Впереди маячили затылки — гирлянды тесно посаженных голов, они фосфоресцировали, дымили и заслоняли экран. Я огляделся. Глаза привыкли к темноте, и я тут же заметил свободное место. В самом отдаленном углу, у занавешенного окна стоял диванчик, обладавший еще одним неоценимым достоинством — на нем сидела девушка. Это была единственная девушка в холле, и возможность подсесть к ней была для меня божьим даром.
Наши выигрывали у американцев. У бессменных олимпийских чемпионов. Назревала сенсация. Разыгрывались взрывчатые комбинации, напряжение росло, мяч носился от одного щита к другому, комментатор терял дар речи и выкрикивал бессвязные заклинания.
Лицо девушки было внимательно, но безмятежно, круглая гладко зачесанная головка увенчивала довольно крупное тело. Простое темное платье скрадывало полноту, а легкие кружева и скромная «бабочка» делали девушку нарядной и юной, я тронул ее руку, она оставалась невозмутимой, пухлая, сдобная она манила к себе.
В этот миг счет сравнялся. Истекала последняя минута матча. Взмыленные фигуры метались по площадке. Лица телезрителей вспыхивали и снова гасли. Вдруг все застонали — американцы забрасывают роковой мяч и впервые за всю встречу выходят вперед.
— Будем знакомы, — прошептал я, опуская руку на лобастое, пышное колено.
— Лариса, — шевельнула губами она и накрыла мою руку своей.
Трибуны гудели. Судья поджидал ликующих американцев: несколько секунд остались недоигранными. И вот, когда спортсмены встали на свои места и раздался свисток, последовала пара молниеносных передач, и Белов издалека, на глазах у затаивших дыхание миллионов болельщиков, в безукоризненно выверенном прыжке с лёту забрасывает мяч в корзину. Победа! Рев на трибунах, аплодисменты у нас в холле. Это был счастливый момент… Особенно для меня.
Через полчасика, сунув в карман пиджака бутылку вина, я постучал к Ларисе.
Сидели долго, официальная часть давно кончилась, мы уже тяготились разговором. Лариса задумчиво вертела фантик. Я еще раз оглядел ее. Она была невероятно толста. Маленькая миловидная головка, тонкие запястья и мощный грушеподобный торс. В то же время ее нельзя было назвать грузной. Она была подвижной, ножки были достаточно длинны и имели приятную форму. И этот лепет. Обворожительный полудетский лепет. Это журчанье правильных разумных слов. Эти красные полные губы и чистые, тронутые грустью глаза, я подошел к ней сзади и, нагнувшись, коснулся губами ее щеки.
— Пора уходить, — сказала она.
Я обвил ее шею, рука моя скользнула под кружева и блаженно растеклась по широкой, теплой груди. Лариса встала, я повернулся к ней лицом и почувствовал, как ее тело засасывает меня. Колено уткнулось в ее бедро. Ноги наши сошлись, я с силой надавил на застоявшееся, сочное, переполненное жизнью тело. Я пытался втиснуться между ножек, а они не поддавались и тогда, пригнув колено, надавил на низ живота. Лариса вздрогнула, на спину легла ее горячая ладонь. Приседая, я опускал свои руки ниже, ниже, пока не добрался до высоких холмов, пока не взлетел на их вершины и не вцепился, не притянул их к себе.
