— Кость грязно-серого цвета, зеленоватая в своей нижней трети. Если рассмотреть ее внимательно, то на ней обнаруживаются легко обозначенные волокна вещества, проявившиеся на поверхности. Это не что иное, как засохшие сосуды. Данные обстоятельства служат доказательством того, что кость не была извлечена из какого-либо оссуария; то есть сие означает, что труп не был предан земле или же пролежал в земле очень недолго. Его мягкие ткани разложились на открытом воздухе несколько лет назад. Кость, судя по анатомическому строению и в соответствии с данными остеогенеза, бесспорно принадлежит женщине, причем женщине старше двадцати пяти лет. Цвет и внешний вид суставной поверхности свидетельствуют о зрелом возрасте, ибо в старости для суставов характерен серый цвет, в молодом возрасте — белый, а в детстве — красный; однако эта кость под воздействием водных потоков неоднократно перемещалась, что не могло не оказать воздействия на ее окраску.
Оба стороживших меня жандарма смотрели на него с уважением и почтительным восхищением. Доктор Фейхоо-Монтенегро испытывал истинное счастье, исполняя свою роль серьезного и добросовестного ученого. Я внимательно наблюдал за ним, чувствуя одновременно восхищение и ненависть, ибо я знал о его самоотверженном служении больным, о том, как его любят жители Альяриса, а также о его писательской деятельности, которой он усердно посвящал себя; даже несколько преуспел на сем поприще. Я прекрасно понимал, что вполне мог бы быть таким, как он. Вполне возможно, я был бы таким, не будь мне суждено родиться в той семье, что приняла меня, когда я появился на свет.
Иногда в Асторге, во время одного из моих странствий, о которых я теперь так тоскую, мне доводилось бывать на театральных представлениях, и я смог сделать вывод о том, что длинные монологи не слишком-то хороши для актеров, ибо, как только они злоупотребляют своими разглагольствованиями, публика принимается их освистывать, отчего они спотыкаются на полуслове, теряя смысл того, о чем вещают со сцены. Я особенно хорошо это понял, когда кто-то из священников, у которых я бывал в гостях, дал мне почитать изданные театральные пьесы. Читая их, я чувствовал себя совсем иначе, гораздо лучше, убеждаясь в том, что в книгах монологи были гораздо короче и напряженнее, исполнены естественной легкости, коей полностью лишали их сельские постановки, и всё из-за тех смешных словоблудов, которых мне теперь напоминал сей надутый педант, продолжавший ораторствовать, не замечая тоскливого впечатления, которое его разглагольствования начинали производить даже на меня, хоть я и испытывал некоторое злорадство, слушая научные объяснения по поводу результата одного из моих подвигов, благодаря которому я получу известность и останусь в истории.
— Несколько сложнее установить рост субъекта, однако его можно определить не точно, но приблизительно, поскольку, как правило, тазобедренная кость находится со скелетом в отношении восемьдесят сотых к шести целым двадцати сотым, а посему данная кость, по всей видимости, принадлежит телу длиной шестьдесят шесть целых пятьдесят шесть сотых дюйма в бургосском исчислении; если же воспользоваться королевской системой мер, которая отличается от названной на два дюйма пятьдесят четыре сотых, то, понизив рост женщины на два-три дюйма по сравнению с мужчиной, можно вычислить его равным четырем футам семи дюймам.
Так вот он и тянул за яйца, если мне будет дозволено сие выражение, что явно не пришлось бы по вкусу моему доброму другу приходскому священнику. Но на самом деле покойница была именно такова, в точности такого роста и сложения, как утверждал, не допуская ни тени сомнения, врач. В тот момент я действительно восторгался им и завидовал ему! К тому же он был высок и хорош собой, так что когда я смотрел на него, то все это производило на меня еще большее впечатление, и я даже почувствовал какой-то странный озноб, зуд в спине, который заставил меня содрогнуться. Подчас я думаю, была ли моя ненависть столь бесспорной, как я это себе представляю. Закончив изрекать вышесказанное, он добавил:
— Однако природа не подчиняется незыблемым законам, и еще в большей степени это верно по отношению к расчетам, сделанным на основании данной кости, поскольку она в наибольшей степени подвержена варьированию.
Именно в этот миг я наконец начал понимать, почему однажды запущенный и ориентированный на конкретную цель механизм правосудия уже не остановить. Он действует с холодной точностью, им движут дующие издалека умеренной силы ветра, но его не остановить. Слишком много различных деталей образуют его, слишком очевидные и высокие интересы обусловливают его усердие. А если это не так, если его питают и поддерживают ложные интересы, то он сам, этот механизм, возвышает их и наделяет достоинством, коим они не обладают и кое считается необходимым, если не насущным. Альгвасилы[9] и стражники, тюремщики и адвокаты, судьи и члены Верховного суда, полицейские и судебные врачи и само общество — все они по отдельности и вместе взятые очищаются от грехов с помощью тех, кто попирает нормы, и, что хуже всего, делают они это тем же самым оружием, которое отвергают. Бесполезно противостоять силе, обладающей подобным аппаратом, если только ты не являешься ее частью, ибо лишь в этом случае она чувствует себя обязанной защищаться; и лишь в этом случае, защищаясь, она защищает и тебя. Мой случай не был и не является таковым. И когда я осознал это, тени всех сестер Гарсия, а кроме того, Антонии Руа и ее дочерей Перегрины и Марии и многих других, Мануэля Феррейро, Мануэля Фернандеса и Луиса Гарсии, а также Марии Гарсии, — это лишь некоторые из тех, кого я помню, — предстали передо мной.
Супруг доньи Микаэлы блистательно произносил свой невыносимо длинный монолог, а я воспроизводил в памяти логическую последовательность некоторых из моих самых удачных дел, гордясь тем, что дошел целым и невредимым до суда в Номбеле, оставаясь хозяином своих поступков и своей жизни в целом, торжествуя над ужасным аппаратом правосудия, по крайней мере на протяжении нескольких лет.
И тогда на память мне пришел эпизод, связанный со смертью Висенте Фернандеса, альгвасила Леона, которого нашли мертвым в Нижнем Треморе в августе сорок третьего. Мне удалось вовремя сбежать, чтобы не быть обвиненным в этой смерти, у меня не оставалось никакого иного выхода; таким образом, они не смогли услышать от меня ни единого слова, однако это не помешало им заочно приговорить меня к десяти годам каторжных работ с конфискацией имущества; и это вне зависимости от того, что они могли бы от меня услышать в случае моего обнаружения или самовольной явки.
Этот самый Висенте отправился ловить меня в сопровождении уполномоченного по продаже имущества с целью приведения в действие давнишнего распоряжения о наложении эмбарго на мою передвижную лавку. Такое распоряжение задолго до того было вынесено судьей по настоянию Мигеля Сардо и К° из торгового дома на площади, имеется в виду на центральной площади в Леоне. Однако я уже давно выплатил все, что от меня требовалось в соответствии с этим распоряжением, о чем Сардо, похоже, не осведомил судью, предъявляя иск. То ли он действительно забыл упомянуть о том, что полностью получил обратно долг, то ли просто хотел надуть меня, вторично взимая то, что я ему однажды уже выплатил, и прикарманить таким образом двойную сумму. Так иногда бывает.
Меня обнаружили в Пардавэ, а альгвасила Висенте Фернандеса нашли мертвым в Альмагариньосе. Я не был, как уже упомянул, ничего должен Мигелю Сардо и не собирался оставаться без дохода от своего труда, а посему ничего не выплатил и уполномоченному, когда он этого от меня потребовал, и с квитанцией в кармане, доказывавшей, что я полностью выплатил свой долг, вместе с ним вернулся в Пардавэ и заставил алькальда отменить распоряжение об эмбарго.
Я и не предполагал, что альгвасил, после того как его поиски увенчались успехом и он нашел меня, когда я в сопровождении уполномоченного ехал в Пардавэ, дабы окончательно разрешить дело, встретился с другим лавочником, моим земляком, который, по всей видимости, и отправил его на тот свет взамен оплаты какого-нибудь старинного долга или по женской части, кто знает; даже если бы я и догадывался об этом, я бы не сказал. Мой земляк, должно быть, убил его в надежде, что окончательное исчезновение альгвасила, которому он поспособствовал, заставит всех заподозрить, что тот смылся с деньгами, полученными от продажи имущества. Моего имущества. Но маленькая собачка и марагат, обнаруживший труп благодаря этому жалобно скулившему животному, неотступно следовавшему за альгвасилом (Вирарельо, не замечавший ничего вокруг дурак, не обратил на нее никакого внимания), полностью разрушили все его намерения, которые тут же приписали мне: правосудие становится абсолютно слепым, когда во что бы то ни стало стремится настоять на своем. Это было совершенно некстати. Мне пришлось перестать туда ездить, хоть я и сожалел об этом: очень уж хорошо шла там торговля.
