— Ему правду не сказала, а тебе рассказывает?
— Я прекрасно знаю, что она делает, могу даже наблюдать за окном спальни.
— Но ни входную дверь, ни окно консультации не можешь, они с другой стороны. Извини, Люси, я знаю, ты ее ценишь, но она что-то скрывает.
— А ты, конечно, уже знаешь про нее все? При том что рассказ только начинается. Итак, жизнь у нее — сплошная рутина, встает около семи, ведь в восемь уже идут пациенты. На каждого по сорок пять минут, потом пятнадцать минут перерыв. Все время — максимум внимания, чтобы уловить проблемы каждого. Потом где-то в час обед и небольшой отдых, а с трех опять, до семи, иногда до восьми.
— Значит, много зарабатывает.
— И налоги платит, как ей вздумается, никто ведь ничего не может проверить. За считаные годы купила квартиру, в которой живет, и еще несколько для аренды. Если честно, она даже не знает, что делать со всеми заработанными деньгами. А два вечера в неделю не принимает пациентов и занимается, учится, чтобы не отстать от жизни. Один вечер посвящает чтению, а в другой свободный вечер встречается с группой психологов для дискуссии. В общем, крутится без конца.
— А сын?
— С сыном непросто, он вроде пока не знает, чего хочет, учится там на полиграфическом. Здесь изучал что-то другое. Ему девятнадцать лет.
— Помню, когда Масику было девятнадцать, он учился на первом курсе университета. В пять часов вставал заниматься. И я с ним, чтобы заварить мате.
— Она раньше, когда они только приехали из Мексики, вечером всегда оставалась с сыном, они вместе ужинали, потом мальчик хотел посидеть у телевизора, и она не могла часто выходить из дома. Теперь парня нет, ни днем ни ночью. А худшего-то я тебе не сказала — он даже на каникулы не хочет приехать, у него там все друзья, ты ж понимаешь. Хорошо хоть, она весь день занята, но к восьми вечера остается одна как перст.
— Почему так говорят, один как перст? Пальцев-то на руках много.
— В этих туфлях совсем не больно, вот счастье. И еще, Нидия: когда речь зайдет о твоем сыне, не говори Масик.
— Само получается. Мы его всегда Масиком звали.
— Мужчине за пятьдесят, а он все Масик…
— Думаю, нужно было ее позвать, вместе прогуляться.
— Нет, Нидия, не останавливайся, назад я не пойду.
— Ну, давай позовем, иногда ее жалко. А иногда она меня бесит.
— Нет, Нидия, я назад не вернусь, идти далеко.
— Ну, тогда в другой раз… Знаешь, как-нибудь выберем вечер потеплее и сядем за один из тех столиков попить пива.
— Это же вредно для давления.
— Тут в баре всегда народ, они, наверное, уже озолотились.
— Место в Рио известное, люди сюда издалека приезжают попить пива, с видом на море.
— Очень холодно будет, если мы сегодня выпьем здесь пива?
— Нет, Нидия, не соблазняйся. Гулять приятно, но сидеть без движения — замерзнем.
— Какая свобода, эти девчонки одни, вечером.
— Совсем другие времена.
— Люси, эти, наверно, такие же, как в Аргентине, или похлеще. Пары поцелуев в парадном им маловато.
— И рано начинают, Нидия. У нас в доме девочки, совсем еще крохи были пару лет назад, а в один прекрасный день смотрю, они уже красятся и гуляют по вечерам. И лица уже другие, как у женщин, которые все о жизни знают. А потом снова видела их по пути в школу, некрашеных, и ведь дети еще, а во взгляде уже тень, словно познали горький опыт.
— Так и идут по рукам. Но если мужчинам уже неважно, что женщины такие, тогда никаких проблем. Но раньше было красивее.
— Не знаю, Нидия, если тебе везло и доставался хороший муж, тогда да. Весь вопрос в везении.
— Все больше в этом убеждаюсь. Достоинства никого не волнуют. Посмотри на эту, какое милое личико.
— Ангел, правда?
— Парень тоже прелестный.
— Какая в этом городе молодежь, Нидия, просто теряешь дар речи.
— Вон садятся в машину, смотри, Люси.
— С огнем юности внутри, и без материнской узды, кто эту девочку удержит?
— Так и хочется подойти к ней, Люси, и поговорить. У девочки всего вдоволь, а она рискует, завтра будет терзаться, ах, я несчастная. Это ужасно: привязаться к человеку, а потом его потерять. Откуда этой бедной девочке знать, что готовит ей жизнь?
— Буквально на каждом шагу, Нидия, как говорили раньше старушки.
— В юности мы над этими вещами смеялись, а теперь знаем, что так оно и есть.
— Поди узнай, куда они. А и захочешь… ее уже не остановить, она даже не услышит. Дай бог — чтобы пустяк, не настоящая любовь. Ведь какой современной ни будь женщина, она, по-моему, всегда глупее мужчины, легче привязывается. А стоит привязаться, и готово — потеряешь его, и рыдать тебе горючими слезами. Но раз она такая молоденькая, наверняка есть родители и вся жизнь впереди, можно постараться забыть.
— И столько других ребят вокруг. В общем, пусть ей повезет.
— Видела, с какой скоростью умчались? Безумие, надо же так гонять.
— Давно твоя соседка не заводила новых ухажеров?
— Оттого ей и стало стыдно, она давай интересничать, сказала, что встречается с двумя старыми ухажерами. Я их знаю, один аргентинец, торгует какими-то химикатами, живет здесь, но много ездит по стране. Разведен, вся семья в Буэнос-Айресе, она сказала, что ей надоело, мол, человек неглубокий и говорить с ним не о чем. И видеть его больше не захотела.
— А другой?
— Ты будешь в шоке.
— Как знать. Это тебя вечно все шокирует.
— Давно уже, только-только приехав в Рио-де-Жанейро, она ходила на море плавать, здесь, на пляже Леблона, не подозревая, как это опасно. Однажды плавает, и тут коварное течение понесло ее, а один крепкий парень оказался поблизости и помог ей вернуться на берег, она бы одна не справилась. Это был один из тамошних серферов, но уже лет двадцати восьми или тридцати. Это случилось несколько лет назад, ей тогда было около сорока, то есть, конечно, он был много моложе.
— На него она тоже глаз положила?
— Нет, совсем наоборот. Парень оказался слегка неприкаянным, по сути, это он был утопающим, а она — спасательным кругом. Короче, я тогда мало ее знала, была не очень в курсе. Она ему немного помогла, провела терапию и не взяла денег, чтобы как-то отплатить за услугу, но, говорит, ничего не получалось, потому что парень хотел других отношений, а при таком лечении — это вроде гиблое дело. И ей еще было стыдно из-за сына.
— Но до любви дошло или нет?
— Нет, он очень настаивал, но она так и не согласилась. В общем, теперешнему, этому Феррейре, его зовут Зе, уменьшительное от Жозе, она в то утро сказала, что еще встречается с этими двумя мужчинами, чтобы не выглядеть, как рухлядь из чулана.
— А на деле с ними больше не видится. Или только так говорит.
— Лучше бы виделась, была бы не так одинока.
— Нидия, не знаешь, Луисита Бренна поправилась?
— Нет, куда там.
— В письмах ты никогда на это не отвечала. Звонила ей от меня?
— Ах, Люси.
— Что такое?
— Не хватало духу тебе сказать.
— Нет, Нидия… только не это.
— Уже почти год.
— Последняя подруга оставалась у меня по факультету, из всех наших девочек.
— Правда?
— Да, все потихоньку продефилировали.
— Мало кто доживает до восьмидесяти, мы должны быть благодарны, что дожили до таких лет, или нет?
— Я ее провожала после занятий вечером, и мы шли мимо бара на углу Талькауано и Тукуман, там всегда сидел парень, она была от него без ума. В хорошую погоду столики выносили на тротуар, но в холодные дни мы шли через огромную, пустынную площадь Лавалье, и можно было различить только столы у окна, и лица за стеклом, сильно запотевшим. Ну, в итоге ничего и не было, парень смотрел на нее во все глаза, на меня ни разу не взглянул, но так с ней и не заговорил. Годы спустя он женился на очень богатой провинциалке. А бедная Луисита прождала его, столько лет потеряла, пока не подвернулся другой, она за него вышла. Ах, Нидия, аж озноб пробежал, как вспомнила сейчас, словно вчера это было, этот бар, этих ребят с набриолиненными волосами. Тоже, наверно, уже все поумирали. Стоят перед глазами, некоторые просто красавцы, там были двух типов, помнишь? Одни набриолиненные, и другие, богемного типа, с длинными волосами, без бриолина, с пробором посередине. У каждого свой особый шарм.
— Бледные, совсем не такие, как здесь.
— Иногда стекло запотевало, ничего не разглядишь, и хотелось подойти, протереть, чтобы получше видеть. Но мы так ни разу и не отважились.
— Этот бар на углу Талькауано и Тукуман всегда существовал.
— И самое лучшее — бесконечные разговоры. Каждый знал наизусть стихотворение, и в какой-то момент тебе его читал. Конечно, некоторые читали свое, от таких было не отвязаться. Но если ограничивались классикой, дело обстояло лучше.
— Что-нибудь помнишь?
— “Не грусти, — утешает свою крестницу фея, — на коне быстролетном мчится, в воздухе рея…” [1] Как же дальше? Что-то вроде: рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… а дальше не помню, Нидия. Хотя подожди, припоминаю. Сейчас…
