– Я бы напомнил, сэр, что и у неевреев масса сексуальных проблем.
– Правда, Дживс. Похоже, у всех народов имеются те или иные проблемы с сексом. У мусульман – несомненно, хоть гарем очень удачное изобретение. Хорошие обычаи у азиатов, если не принимать во внимание, что они бинтуют женщинам ступни, наверняка очень больно. Впрочем, это почти уже вышло из моды. Думаю, все мы были б гораздо счастливее, если бы самостоятельно клали яйца, ограничиваясь только дружбой и избавившись от необходимости ложиться друг на друга, проникая в чужое тело.
Прежде чем Дживс успел ответить на замечание о кладке яиц, нам встретились еще несколько хасидов – мужчин и женщин, – сидевших в креслах-качалках на веранде другого старого деревянного дома. Здесь, в деревенской глуши штата Нью-Йорк – в деревенской глуши Америки, – они были на удивление неуместными. Все, что находится за пределами городской черты Нью-Йорка, в радиусе около семидесяти пяти миль, представляется мне Америкой, экзотической страной, куда я редко попадал в своей жизни. По моему личному географическому ощущению, Нью-Джерси тоже не Америка.
– Хасиды-поселенцы, – молвил я, разглядывая хасидов в качалках. – Наверно, готовятся к оргии. Знаете, Дживс, хотя я понимаю еврейское либидо – мое собственное! – раньше, каюсь, питал предубеждение против хасидов в связи с сексуальными проблемами. Просто их в шляпах и с бородами очень легко заметить на порнографических шоу и в стриптиз-клубах. В отличие от всех нас остальных им трудно анонимно грешить, поэтому у меня возникало несправедливое и невзвешенное впечатление о хасидах.
– Их внешний вид отличается от общепринятого, сэр.
– Кто я такой, чтоб судить, Дживс? Если б я в первую очередь не принадлежал к их кругам, то не смог бы прийти к нездоровым суждениям. Нельзя характеризовать целый род по нескольким сбившимся с пути ребятам.
– Отель «Адлер», сэр. Я бы посоветовал повернуть.
– Хорошо, Дживс. Спасибо, что заметили.
Вот он – величественный отель «Адлер». Стоит справа от дороги, на вершине лужайки, круто вздымавшейся под углом почти в шестьдесят градусов. Я плавно повернул «каприс» на подъездную дорожку.
«Адлер» был великолепен: деревянный, трехэтажный, выкрашенный белой краской, как свадебный торт, с красной обшивкой, игравшей роль мороженого. Большие зеленые двери, огромный передний двор. Ныне подобных отелей уже не увидишь. Не знаю, когда вам они в последний раз встречались, но теперь таких точно нет.
Впрочем, виден был возраст здания. Крыша просела, краска облупилась, земля вокруг посерела, строение целиком покосилось вперед, как бы готовое рухнуть от истощения. Оно слишком долго было красивым, окруженное безошибочной аурой былого великолепия, но, как я обнаружил, былое великолепие всегда великолепнее настоящего, если вы меня понимаете.
Подъезжая к стоянке, усыпанной гравием, я с тревогой заметил отсутствие других машин – естественно, дурной знак, хотя я его проигнорировал точно так же, как предупреждение кассира. Дживс остался в «каприсе», а я поднялся по длинной бетонной лестнице, ведущей во внутренний двор к парадному подъезду.
С необычайной уверенностью рванул на себя зеленую створку двери, потом другую – обе заперты. Позитивное мышление практически истощилось. Я тем не менее не отступился. Увидел дверной звонок, позвонил, притворяясь, будто не очутился на грани катастрофы, осторожно взглянул на себя в дверное стекло. Поправил галстук, пригладил тонкие, но элегантно лежавшие волосы, дотронулся до неоперившихся оранжевых усов и вдруг превратился в старушку в чепце. Способность, подобно Тиресию,[29] мигом обернуться пожилой представительницей противоположного пола несколько озадачивала. Неужели белая горячка – я целый день не пил.
Дверь открылась, предо мной предстала та самая старушка в чепце.
– Что вам нужно?
В произношении слышался идиш, лицо русского типа – я понял, что возникла оптическая иллюзия. Услышав звонок, старушка просто выглянула в дверное стекло в тот самый момент, когда я рассматривал свое отражение. Всегда приятно объяснять подобные явления разумным научным способом.
– Мне очень нужен номер, – сказал я. – У вас открыто?
– Нет. У нас был пожар. Откроемся через неделю. Тогда и приходите.
Лицо у нее было круглое, пухлое, с темновато-желтой от возраста кожей. Рост около пяти футов двух дюймов, одета в вылинявший синий домашний халат, на ногах старые шлепанцы телесного цвета, может быть много лет не сменявшиеся. Возраст где-то от шестидесяти пяти до девяноста пяти. А глаза еще старше. Они видели, как с горы сошел Моисей со скрижалями; помнили, когда возникло слово «клуц» – недотепа. У нее был солидный животик. Меня пронзила страсть к молодой женщине, какой она была когда-то.
– Я не могу прийти через две недели, – взмолился я. – Мне сейчас нужен номер. Я долго ехал. Послать меня нынче вечером дальше равносильно убийству. Мне действительно нужен номер. Деньги не имеют значения.
Я вытащил из спортивного пиджака бумажник, подчеркнув последнее красноречивое замечание.
– У нас был пожар, – повторила она.
– Но ведь у вас есть не сгоревшие номера? Умоляю…
– Есть. Но мы будем закрыты еще неделю. Приходите через неделю.
– Nu, – сказал я, стараясь очаровать ее своим знакомством с идишем, – разве нельзя исключение сделать? – Улыбнулся, взвешивая в руке бумажник, как бы очень тяжелый, считая комбинацию победоносной: симпатичный еврейский мальчик улыбается, знает пару слов на идише, имеет бумажник, битком набитый купюрами.
«Nu» ее растопило. Она впустила меня в «Адлер», провела к администраторской стойке.
– Сын отправился за покупками. Сама вами займусь.
Отсюда я понял, что ее сын владелец или управляющий отелем. Открытая дверь за стойкой вела в комнату – в ее берлогу, которую она, возможно, делит с сыном. Старушка запросила сорок долларов за ночь – весьма справедливо. Я заплатил за два дня, и она со звоном принялась рыться в ящике с ключами, крупными, старыми.
– Хотите, чтобы я заполнил регистрационный бланк?
Она промолчала, что я принял за отрицание, и попробовал задать следующий вопрос:
– Номер двуспальный? Со мной слуга.
Не хотелось обострять отношения, настаивая на двух номерах. Мы с Дживсом вчерне притерлись друг к другу, бессознательно сблизились. Ничего, переживем – между нами сложились необычно теплые отношения; кроме того, никогда не мешает экономить деньги.
– Две койки, – подтвердила она, по-прежнему громко и музыкально позванивая ключами.
Я терпеливо ждал, осматривался вокруг. В вестибюле стояло несколько продавленных диванов и кресел; потолки очень высокие; широкая центральная лестница вела на верхние этажи. Внутри былое величие было не столь явственным, за исключением высоких потолков – интерьер выглядел довольно убого.
Пахло дымом из камина, но вдобавок отчетливо ощущался букет запахов, неизменно присущих старому еврейскому дому. Откуда они берутся? Мне они нравятся. Для меня это запах семьи и любви, как в доме моих деда и бабки, других старых родственников, хотя все они уже умерли. Что его составляет? Нафталин? Маца? Куриный бульон? Печеночный паштет? Еврейские тревоги? Керосиновые лампы? Запах прошлого? Имеет ли настоящее другой запах?
Русская женщина отыскала нужный ключ.
– Номер двести четыре, – сказала она. Немногословная женщина. Видимо, бережет силы. Она протянула мне ключ.
– А пожар где был? – спросил я, поскольку в вестибюле никаких признаков бедствия не было, кроме запаха дыма.
– На третьем этаже.
– Как же это случилось? Кто-то нарушил правила, куря в постели?
– Vas?
По-моему, она была немного туга на ухо, и, хотя четко говорила по-английски, мне казалось, что не глубоко освоила язык.
– Кто-то курил в постели и поджег третий этаж?
– Зажег на Шаббат[30] свечи.
– Воскурил субботние свечи в постели?
Женщина не рассмеялась.
– Большое спасибо, что вы отступили от правил, – продолжал я.
– Хотите утром ванну?
– Какую?
– Минеральную.
– Ах да. Прямо здесь, в отеле?
– Да. В подвале.
– Вы мне предлагаете ванну, хотя отель закрыт?
– Не хотите ванну принять?
– Нет… хочу. В котором часу утром?
– Утром.
Мне понравился старый дух. Утром. Никакого точного расписания. Никакой установленной очередности.
– Отлично, – кивнул я. – Приму ванну утром. Большое вам спасибо за все.
– Двести четыре, – повторила она, указав на широкую лестницу, и, покончив со мной, пошла к себе, шаркая ногами.
– Zei gazint, – сказал я ей вслед, надеясь еще сильнее очаровать ее прощальной фразой на идише, на что она не обратила внимания.
Мы с Дживсом поднимались по лестнице. Он нес две наши сумки. На двери номера висела мезуза – на дверях каждого номера. Мне это показалось приятным – хорошо очутиться в таком еврейском месте. Когда ты в меньшинстве, всегда радостно, если не удивительно, попасть в окружение, где твои обычаи составляют правило, а не исключение.
