— Скорей всего я не стану об этом спрашивать. Скорей всего прошлепаю сейчас по этой грязи к своей машине и отправлюсь в колледж на уик-энд. На «настоящий» уик-энд.
— Ну и катись тогда к чертям собачьим.
— Это для меня вовсе не обязательно. В том-то все и дело.
— Ладно, отчаливай. А я еще здесь побуду.
— Скорей всего нет.
— Да, и пошел к черту. Отчаливай. И можешь сказать мамочке все, что тебе угодно.
— Я тебя здесь не оставлю — это может оказаться неблагоразумным.
— О, ради всего святого.
— Давай вместе выберемся из этой грязи и перекусим в городе, потом я поеду к себе, а ты можешь вернуться в общежитие и отдохнуть. Успокоиться. Хорошо? А то, может быть, я отвезу тебя в медицинский пункт. Чтобы тебе смерили температуру.
— Он же никогда раньше не пил, верно? Разве что вино за ужином. Грейпфрутовый сок, овощной сок из маленьких баночек — они еще стояли рядком в дверце холодильника.
— Я даже по телефону слышал, как позвякивал лед у него в стакане. Возможно, рука дрожала.
— Собственно, при мне он не пил. По-моему, он даже вычистил зубы перед моим приходом.
— Он всегда был внимателен к людям…
— Очень внимателен.
— Это твое замечание насчет орудия…
— И стратегии. Прежде всего стратегии.
— …я бы это снял.
— Да. Я знаю.
— Если ты согласна.
— А насколько документально точным должен быть отчет мамочке?
— В общих чертах, пожалуй, один абзац путаных впечатлений.
— Так ты хочешь это вычеркнуть?
— Пожалуй, да. Да. А у тебя голова пылает. Я буквально чувствую, какой, должно быть, вкус у тебя во рту.
— Какой же?..
— Сухо. Все пересохло. Даже спеклось.
— Да. Спеклось. А у тебя?
— Должен признаться, мне трудно глотать.
— И значит, все это говорит против…
— Подготовленной тобой комедии? Да. Скорее всего.
— А по-моему, нет.
— Не знаю. Но я все равно говорю «нет».
— Нет — и все?
— Нет.
— Потому что у меня высокая температура? А у тебя нет?
— Я не говорил, что у меня нет температуры, я, по — моему, сказал как раз наоборот, но не будем об этом. Нет.
— Так просто и ясно? Нет?
— Нет.
Кирстен разгибает его пальцы, сбрасывает с плеч его руки — не сильно, беззлобно, но с какой-то странной замедленной сосредоточенностью. Лицо у нее белое, насупленное, глаза мокрые — возможно, от ветра. А ветер в конце зимы то и дело налетает с большой реки.
— Нет — в смысле?..
— Нет в смысле нет.
Она отталкивает его руки и уходит, кинув через плечо:
— Что ж, в таком случае до свидания, я еще не собираюсь возвращаться, все будет в порядке, я просто хочу немножко пройтись. Я ведь каждый день здесь гуляю.
Оуэн идет следом.
Кирстен с раздражением оглядывается на него через плечо.
— Здесь небезопасно, — говорит Оуэн.
— А, плевать. Отчаливай.
— Едва ли я могу тебя оставить. Я имею в виду — в таком состоянии.
— Ничего, сможешь. И оставишь.
— Не знаю.
— Оставишь.
— По-моему, еще не все решено.
— Решено. И подписано. Отчаливай.
— Нет. Я не уверен.
— У тебя туфли промокнут.
— Уже промокли.
— Ради всего святого, ты же сказал «нет», мы оба согласились, что нет, мы оба согласились, что ты — задница, врун и трус и… так, да?., оба согласились. Раз нет, так нет.
И потом — она ведь ждет! — Кто ждет? — спрашивает Оуэн.
— Пошел ты к черту. Отправляйся к ней.
— Еще не все решено.
— Решено. Ты же сказал мне «нет».
— Я сказал тебе — я не знаю.
— Все, решено. Поезжай отчитываться.
— Нет.
— Я и сама справлюсь. Я знаю, что надо делать.
— Нет. Ты не сможешь.
— Я сделаю.
— Не одна.
— Одна.
— Нет, не одна. Ты не сможешь.
— Посмотрим.
— Ты не сможешь.
— Отчитайся — расскажи ей все.
— Нет.
— Про орудия, про стратегию…
— Не сможешь ты сделать это одна.
— Сделаю.
— Мы должны…
— «Мы»?..
— Мы не можем…
— «Мы»?..
Прошло много времени, а Оуэн все стоит — озадаченный, ошарашенный, потрясенный, оцепенелый, и, когда Кирстен тихо произносит:
— Все в порядке, можешь меня оставить, а то ты поздно приедешь — она ведь ждет тебя! — он спрашивает, словно сбитый с толку ребенок, слишком простодушный, в известном смысле слишком чистый, чтобы постичь весь ужас происходящего:
— Кто ждет?..
Лoxpu, провинция Онтарио Август 1947
Несчастье под конец случится, каноэ перевернется — не по чьей-либо вине. Почему надо кого-то винить, осуждать? Одного из мальчиков выбросит на камни, течение потащит его за собой, тело перевернется раз и другой, легкое и покорное, как парусиновый мешок. Собственно, кожа его и превратится в мешок, в котором заключены кости, плоть и кровь — кости, плоть, кровь, дух, жизнь, само существование.
Помогите! Спасите!
Но нет — слов не будет. Несчастье случится так быстро, тело вылетит из каноэ так внезапно, что слова не успеть произнести. Не будет даже ужаса. Даже удивления.
(Что ты почувствовал, когда это случилось? Ты думал, что сейчас умрешь? Или ты думал, что уже умер?)
Мелкий дождь, сеявшийся трое суток, нехотя прекратился. На небе появились фарфорово-голубые просветы, слишком яркие. Глаза у тех, кто плыл на каноэ, заломило. Что-то неладно. Мори, Ник, Тони, Ким. Что-то должно случиться. Это Ник виноват — это он настоял плыть дальше, когда все решили остановиться после шестичасового перехода? Ник — погоняла, Ник — торопыга.
— Да ну же, — бормочет Ник, двинув своего друга Мори под ребро, — опротивела мне твоя уродская рожа, опротивела мне твоя чертова река, ну же.
Ели, сосны, пихты, слепящие стрелы солнца на воде, живой ток и шипение пенящейся воды, внезапный ужас при виде валунов, слишком больших, слишком близко стоящих друг к другу. Где же проход?.. Разве нет тут прохода? На карте, выпущенной заповедником, указан фарватер, здравый смысл подсказывает, что должен быть фарватер, не может же быть, что они не сумеют его найти. Они провели на Лохри три с половиной дня, и впереди у них еще два дня, и они устали от красоты реки, леса, нависшего неба.
Приближаясь к порогам в три мили длиной — к убегающей вдаль ленте кипящей воды, — к порогам милях в тридцати восточнее озера Сёль, относительно которых их шутливо предостерегали (намочите вы там себе ноги, если ловко не сманеврируете), юноши услышали тихое бормотание кипящей воды — звук, предупреждающий о том, что впереди водопад. Надо подгрести к берегу, надо изучить карту порогов. Изучить карту повнимательнее. Однако Ник хочет двигаться дальше. Инерция несет его вперед — он так устал, что не хочет останавливаться. Позади длинный день — уже больше шести, одежда их промокла, терпение на исходе, то и дело прорывается раздражение. Тони вытирает лицо и, вяло пожав плечами, показывает, что ему все равно — он готов двигаться дальше. Ким хохочет и кричит:
— Черт с ними! — чмокает губами, посылая воздушный поцелуй в сторону Ника. — Черт с ними! Поехали! Через две минуты все эти пороги будут уже позади.
Один только Мори сидит, смотрит прямо перед собой, не в силах вообще реагировать. Ник вторично обращается к нему. А он не слышит, смотрит перед собой на стремнину, на вихрящийся влажный воздух. Его парализовала внезапная уверенность в том, что он здесь уже был и что это опасное место.
Здесь, на этой узкой реке, вьющейся меж высоких лесов по пустынным и прекрасным диким местам Западного Онтарио, на носу юркого зеленого каноэ фирмы «Призалекс», с нетерпеливым Ником Мартенсом на корме. Ник говорит:
— Мори! Мори! Согласен?
(Возможно, им тоже владеет это жутковатое ощущение deja vu,[10] ибо им с Мори часто случается испытывать одни и те же чувства, что озадачивает и раздражает Ника. А он предчувствует, что не все пойдет ладно? Что через минуту они будут кричать как перепуганные дети, когда оба каноэ перевернутся? Но ведь последние три ночи мальчики провели в мокрых палатках, прислушиваясь к дождю и рассуждая о таких материях, как мужество, умение достойно вести себя в трудных обстоятельствах и готовность умереть, когда придет время, — возможно, они решили, что, раз они рассуждают на столь смелые, серьезные, взрослые темы, это защитит их от реальной беды.)
— Мори! Согласен? Поехали.
Ким и Тони рванули вперед — Ким на корме. А Мори сидит неподвижно, приподняв тощие плечи. Слабые глаза его ломит, несмотря на зеленые очки: солнце бьет в них остриями ярких копий со всех сторон, с тысячи направлений, колет, точно осколки стекла, — и это тоже знакомо.
