Затем в кабинете у меня появилась Юлия Павловна Миусова. Она начала издалека, очень осторожно и пришла к тому же, что и Суворов.
— Понимаете, Борис Антонович, если все это правда, то я, как профорг, не могу остаться в стороне. Да мне просто жаль девочку.
— А вы поговорите с Катей, — предложил я. — Только не как профорг, а просто как женщина с женщиной.
— Я уже поговорила. Она ни в чем не хочет признаваться. Делает вид, что ничего не понимает. Твердит, что у них все хорошо, а сама подурнела и глаза заплаканные. Я уж по-всякому… Но вы же знаете, как она боготворит своего Сережу. Это настоящий культ!
Я обещал ей потолковать с Кротовым.
Но уже на следующий день он сам пришел ко мне, причем не в рабочий кабинет, а домой.
Впрочем, сначала был телефонный звонок.
— Борис Антонович? Мне нужно с вами поговорить. Срочно!
— Что случилось?
— По телефону не объяснишь. Можно зайти?
— Ну, заходи, раз срочно.
В семнадцать лет, как я заметил, не срочных дел не бывает.
Кротов явился мгновенно, словно стоял за дверью. Он был сильно возбужден; рот приоткрыт после быстрого бега, глаза напряженные. Пока жена накрывала на стол, он весь извертелся в кресле, выкурил две сигареты. Я встревожился, поскорее выпроводил жену в другую комнату, плотно прикрыл дверь.
— Ну, в чем дело? Что стряслось?
— Катя уезжает! — выпалил Кротов.
— Что за новости? Как уезжает? Куда?
— В Москву, к матери.
— Ничего не понимаю. Я ей отпуска, кажется, не давал.
— А теперь дадите. У нее телеграмма. «Мама тяжело больна. Срочно выезжай. Отец», — процитировал Кротов. — И заверена поликлиникой. Все честь по чести.
— Неприятная новость, — сказал я.
Кротова подбросило на стуле.
— Это фальсификация, Борис Антонович!
— Что-о?
— Телеграмма фальшивая! Подделка! Вранье! Они хотят забрать Катю, понимаете?
— Нет, не понимаю. И не думаю, что это вранье. Даже уверен, что не вранье. Сядь, успокойся. Какие у тебя основания подозревать Катиных родителей?
— Они меня ненавидят. Считают, что я испортил ей жизнь.
— Для этого у них есть кое-какие основания, правда?
— Ни фига у них нет! Катя счастлива!
— Ты уверен?
— Уверен, еще как! А они считают, что Катя — вещь. Хотят распоряжаться ею, как вещью.
— Выпил! Пол-литра водки!
— Молодец! Прогрессируешь. Вот что я тебе скажу: умерь свой пыл. Ты несправедлив и необъективен. Для писателя, а ты им, кажется, себя считаешь, это огромный порок, а для человека — непростительный.
— Да вы бы знали, что это за люди! Особенно мать!
— Ну, расскажи. Я послушаю.
— У них расчет. Они все планируют. Все рассчитали наперед. Сначала Катя кончит школу, потом кончит институт, потом выйдет замуж, потом они ей купят квартиру, потом обставят ее мебелью, потом появится ребенок, потом они выйдут на пенсию, потом будут нянчить внуков, потом они умрут, потом умрет Катя, потом все сгниют.
— Утрировать ты мастер.
Он опять не услышал.
— Не жизнь, а плановое хозяйство!
— А сам ты разве не планируешь? Сначала ты напишешь роман, потом его опубликуешь, потом завоюешь популярность, потом станешь членом Союза писателей. И так далее.
— Это совсем другое, совсем другое!
— Да, верно. У них здравый смысл, у тебя — прожектерство. Вот они и тревожатся. Это естественно для родителей.
— Они преследуют Катю. Эта телеграмма — ловушка! Катя любит мать. Они этим пользуются. Развести ее со мной хотят!
— Ну, ты действительно пьян. Хлебни-ка чаю.
— Не хочу я чаю! Борис Антонович! Не давайте Кате отпуска.
Глаза у него стали жалобно-просящими. Он смотрел, помаргивав, как потерявшийся щенок. Я покачал головой.
— Не могу этого сделать, Сергей, и не хочу.
— Эх! — выдохнул он.
— Единственное, что в моих силах, — предоставить тебе также отпуск без содержания. Это в обход правил, но я это сделаю.
Он угрюмо отказался.
— Почему? Раз ты не хочешь отпускать ее одну…
— Дело не в этом. Я не боюсь. Я уверен в Кате. Я Катю не хочу отпускать, потому что они ее издергают, измучают. А если я буду рядом, еще хуже будет.
— Да, больной матери твое присутствие на пользу не пойдет. Это ты правильно рассудил.
— У нас и денег нет вдвоем ехать.
— Тоже резон, хотя я мог бы одолжить. Отдал бы когда-нибудь.
— Нет, спасибо, — с той же угрюмостью отказался он.
Мы помолчали. Он сидел опустив голову. Я обошел стол и положил ему руку на плечо.
— Ну, чего скис?
Он сидел не шевелясь.
— Фантазер ты большой. Навыдумывал черт-те что. И Катю, наверно, расстроил.
— Я Кате ничего не говорил. Я ей сказал, что она должна ехать.
— Правильно.
— А они ее замучают.
— Ну вот. Опять воображение! Конечно, они попробуют ее убедить, чтобы она осталась в Москве. Это вполне разумно.
Он вскинул голову. Глаза были злые.
— Вы тоже на их стороне! — Я убрал руку с его плеча. — Вы их защищаете!
— Ерунда, Сергей. Я стараюсь мыслите здраво, только и всего. Пытаюсь поставить себя на их место. У меня, в конце концов, тоже взрослая дочь. Она всего на два года моложе твоей Кати. И я, откровенно говоря, не хотел бы, чтобы через два года появился такой симпатичный парень, как ты, обворожил ее и умыкнул куда-нибудь на Чукотку. Нет, не хотел бы.
— Почему?
«В самом деле, почему?»
— Ну-у… хотя бы потому, что не очень верю в прочность ранних браков. Статистика, между прочим, в мою пользу.
Он зло перебил:
— Я читаю «Литературку».
— Ну вот, ты сам знаешь. А главное, раннее замужество для женщины — это, по-моему, потеря юности. На учебе обычно ставится крест, если пойдут пеленки и распашонки. Ты думал об этом?
— Думал. Мы с Катей хотим ребенка.
— Я тоже не против внука. Но лучше, если это случится чуть позже.
— Почему?
«В самом деле, почему?»
— Ну-у… моя дочь успеет окончить институт, посмотрит на белый свет, наберется житейского опыта… вот почему.
Кротов скривил губы.
— Как предусмотрительно!
— А ты как думал? Все родители, Сергей, стараются в меру своих сил быть предусмотрительными.
— Мои не стараются!
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что они меня понимают! Они только переглянулись, когда я им сказал о Кате. И все. Потом мама заплакала. И все. А отец сказал: если будет трудно, сообщи. И все.
— С парнями легче… — вздохнул я, неубедительно так вздохнул.
— Посадите вашу дочь под замок, и все будет о’кэй?
— Спасибо за совет.
— Вы все рассчитали. А если она полюбит?
Я замахал руками и оглянулся на закрытую дверь.
— Окстись! Какая любовь в пятнадцать лет?!
— А если полюбит?
— Слушай, ты это слово «любовь» произносишь с легкостью необыкновенной…
— А все-таки? — настаивал он.
Я стал серьезным.
— Если это случится, то я, конечно, не буду ей мешать. Хотя ручаться не могу.
— И дадите им свободу?
— Вероятно.
— И разрешите жить самостоятельно?
— Видимо.
— И не будете нудить в письмах?
— Постараюсь.
— Вы еще не совсем пропащий человек! — заключил Кротов.
И, честное слово, мне было приятно это услышать, Вскоре я выпроводил его домой.
О скуластой девушке в тот раз не было сказано ни слова.
Из дневника Кротова
«Умопомрачительно звучит: запись актов гражданского состояния! Загс!
Катя изменилась в лице.
Я усадил ее на стул.
Седовласая женщина в очках с прозрачной оправой, отчего и глаза ее казались прозрачными, как чистейшая аш-два-о, просмотрела наши документы: паспорта, медицинскую справку Кати, заявление.
— Господи, ребятки, как это вас угораздило!
Я сделал сладкую физиономию, словно окунул ее в тазик с вареньем. Я залебезил, как профессиональный подхалим. Я стал до отвращения слащавым. Сю-сю-сю… Нам так повезло, что мы попали именно к ней. От нее зависит наша судьба.
— Вы бы знали, ребятки, сколько вас таких. И все торопятся, все спешат. Куда вы торопитесь? Куда вы спешите? Вам еще жить и жить.
Катя готова была заплакать.
— А процедура очень сложная, ребятки, — причитала бедная старушка. Как она переживала за нас! Как она хотела нам счастья… поодиночке!
Документы… райисполком… заседание… постановление…
— Без согласия родителей, ребятки, ничего не получится. И все равно не раньше чем через месяц.
Месяц!
Я обалдел.
Месяц!
А почему не вечность?
Мы спутники, летящие по орбите вокруг своих родителей. От их притяжения не уйдешь. Вера Александровна Наумова — Юпитер среди планет.
Сю-сю-сю… Я источал рахат-лукум и какаву.
— Хорошо, мальчик, я постараюсь ускорить все формальности.
