— Ребяты-ты-ты! — пропела Катерина из огорода. — Медовушка-то у вас не кончилась? А то еще принесу…
— Иди ты!.. — выругался Никита Иваныч. — Чего ты нас пасешь? Паримся мы!
— Вот и ладно, вот и ладно, — закудахтала старуха. — Я за грибочками в погребок мырну, да за сметанкой. После баньки солененькое как раз будет!
Кулешов вдруг улыбнулся и пристально посмотрел на старика.
— Как не крути, отец, а сегодня государству нужен торф и электричество, — сказал он голосом судьи. — И мы с тобой тут ничего не решаем.
— А журавли, выходит, сегодня не нужны? — возмутился старик. — И коли не нужны, так давай их бей, хлещи к чертовой матери! Где-то за тебя решили, дурака, прислали, а ты, как мерин в телеге, — вези да не оглядывайся, иначе бича получишь.
— За что ты меня так, отец? — неожиданно виновато проговорил Кулешов. — Я на работе, у меня государственное задание. В конце концов, есть же предел… Целый день таскают меня как мальчишку. Днем механизаторы за глотку берут — трактора не заводятся, вечером ты насел… А тут еще журналиста черт принес…
Никита Иваныч вскинул голову и посмотрел на гостя с удивлением.
— Ну что так смотришь? — мирно и устало спросил Кулешов. — Это мне удивляться надо: ох и шустрый же ты, Никита Иваныч. И когда только успел радио на меня натравить?.. Я в твои годы так не смогу, да и, пожалуй, не доживу до твоих лет.
Старик еще раз изумился про себя: «Ну, кто-то дает! Ну, молодец! Я, дурак, жалобы пишу!..»
— Ладно уж, признавайся, — вздохнул гость. — Я тебе много простил и журналиста прощу… Жалко, из-за него в баню опоздал.
— Я не скрываю! — рубанул Никита Иваныч. — Я натравил! Погоди, еще мою жалобу в Москве разберут. И попрут тебя отсюда как миленького!
— Со всех сторон обложил, — задумчиво улыбнулся Кулешов. — Да только не боюсь я тебя, Никита Иваныч. От твоих жалоб и журналистов урона нет. Вот какая скотина с тракторами мне пакость подстроила? Не дам торфа — вот уж точно попрут…
Несколько минут они сидели молча, отвернувшись друг от друга. Дед Аникеев лихорадочно соображал: кто? Пухов? Видякин?.. Пока дома отсиживался, кто-то из них не дремал и вон сколько успел сделать? Надо сегодня же разузнать точно и пойти помириться. Только в не узнали, что он Кулешова в бане парил и медовухой угощал…
Хлопнула западней погреба Катерина и зашуршала чувяками по картофельной ботве, направляясь в избу. Потом запела Ирина, отчего Кулешов насторожился и облегченно вздохнул. Никита Иваныч вспомнил, что собирался еще спросить Кулешова про дочь: что это за ухажерство непонятное? И к чему оно приведет? Однако только глянул на гостя и отвернулся. С болотом все было ясно, а тут пойди разберись, что к чему? Нагородишь еще чего-нибудь — Ирина обидится… Хотя именно здесь Никита Иваныч имел полное право взять Кулешова за грудки и спросить, как отцу полагается. Кто его знает, вдруг он не мужик, а кобель настоящий, которые по таким экспедициям ездят? Раззорит Ирину, как болото зорит, и поминай как звали…
— Ну что, отец, второй круг сделаем? — спросил Кулешов. — Парок еще есть… Только ты в этот раз крапивки в веник побольше завяжи. Мне так понравилось с крапивой! Жалею, раньше не знал.
Никита Иваныч вздрогнул, выпрямился, да так и замер. Когда гость скрылся в бане, он нехотя встал и, прикрывая руками свой стыд, полез в картошку искать заброшенный веник…
После бани гость долго не рассиживался, однако Никите Иванычу не терпелось скорее спровадить его, и он, хитря, ерзал за столом, постанывал и жаловался, дескать, упарился и не мешало бы отдохнуть. Кулешов, пошушукавшись с Ириной, тоже порывался уйти, но и того, и другого удерживала Катерина.
— Откушайте вот пирога, — угощала она. — Если желаете — рыбный, желаете — с капустой. Или щец подлить? Хозяин у нас плохо ест последнее время, а вы кушайте, кушайте! На него не смотрите. Вы парень молодой, сила нужна. Медок доставайте, маслице — не стесняйтесь. Старик, ты давай-ка поешь. А то гость-то наш, на тебя глядючи, не смеет.
И Никита Иваныч маялся за столом не хуже, чем в бане. Напарился из-за Кулешова до полусмерти, теперь еще и ешь из-за него через силу. Но делать нечего: какой бы гость не был, а по обычаю уважать надо, и дед Аникеев терпеливо жевал пироги, заедая их щами. А гость, надо сказать, особенно и не стеснялся. Молотил все, что подставляли, и еще успевал подмигивать молчаливой Ирине. Никите Иванычу даже показалось, что он был не прочь остаться за столом и подольше, но Ирина поторапливала его взглядами.
Наконец Кулешов стал прощаться и, пошептавшись с Ириной, попятился к выходу.
— Мало посидели, — вздыхала Катерина. — Да вы теперь-то заходите, не стесняйтесь.
— Спасибо, мамаша, — кланялся гость. — Всегда рад, но работа с утра до ночи, а мы люди подневольные.
— Да уж знамо дело, — чему-то радовалась старуха. — Все одно заходите, не забывайте.
Едва за ним закрылась дверь, Ирина взяла материн платок, посмотрелась в зеркало над столом и ушла. Никита Иваныч проводил ее недовольным взглядом и тоже начал собираться.
— А ты-то, старый, куда? — осторожно спросила Катерина. — Уж ночь на дворе.
— Ты в лучше за дочкой караулила, — проворчал он. — Меня нечего сторожить.
— Ихнее дело молодое, — пропела старуха. — Пускай гуляют.
— Молодое… — ворчал Никита Иваныч. — Им уж за тридцать обоим. Знаю я как в таких-то годах гуляют… Вот спроворят тебе сураза — будешь нянчиться.
— Ладно уж тебе, — засмеялась Катерина. — Парень он ладный и, видно, человек хороший, работящий…
— Работящий, — передразнил старик и хлопнул дверью. — Волк тоже не лодырь, да какой с волка толк.
В избе напротив горели лампочки от аккумуляторов и сквозь окна видно было полуголых мелиораторов, которые тоже вытопили заброшенную соседскую баню и теперь, сидя за столом, что то пили и о чем-то громко разговаривали. Обычное их веселье резко спало и разговор, похоже, был крутой, до ругани.
«Так вам и надо, — злорадно подумал Завхоз. — Но кто же им такую штуку подстроил?»
Этот вопрос не давал ему покоя. Если отмести Ивана Видякина — а причина для этого есть: не только сам осушителям продался, но и жену свою заложил, — тогда кто «натравил» журналиста из газеты? Просвещенный Видякин запросто мог поехать в область, найти кого нужно, рассказать как надо, и дело сделано. Да какой же резон Видякину?.. Пухов, конечно, напакостить мелиораторам мог. Последнее время трусоватый стал и хитрит заметно. Бульдозера на болото не пускать — у него ружье не открывается, когда кричать — голос пропадает. В газету, в область он не поедет: там наверняка помнят еще, как он дебошира к расстрелу присудил, а значит, из доверия вышел. Но что такое мог сделать Пухов, если такая банда матерых трактористов два дня бьется и понять не может?
Никита Иваныч тихо подошел к избе Пухова. Замка на двери не было, а в окошке брезжил свет керосинки. Значит, дело сделал и появился. В избу на всякий случай (вдруг Пухов ни при чем, тогда и мириться с ним нечего) Аникеев заходить не стал, постучал в калитку, а затем в окно.
— Я протез уже снял, заходи, кто там? — отозвался Пухов.
Пришлось войти. Хозяин сидел возле стола, на котором были разложены инструменты, и ковырялся в ружье. При виде Завхоза он вскинул голову и глянул чуть свысока.
«Он!» — решил Никита Иваныч и на душе потеплело. Однако Пухов молчал и даже не поздоровался. «Хитрый, собака! — восхищенно подумал дед Аникеев. — Виду не подает… Но молодец! Надо мириться…»
— Ходил куда, что ли? — издалека начал Завхоз. — Гляжу — все замок на двери…
— Ответ перед тобой держать я не обязанный, — гордо сказал Пухов и склонился к ружью. — Мое дело — ходил, не ходил…
— Да вроде обчее у нас дело. Болото одно…
Из штанины старика торчала красная, в черных коростах и мозолях, культя. Видно, ходил много, натрудил — притронуться больно.
— На охоту будто раненько еще, — Аникеев кивнул на ружье и улыбнулся. — Может, с устатку то ко мне в баню сходишь? Пару хватит…
— Своя баня есть, — хмыкнул старик. — Обойдемся.
«Ну все! — ахнул Никита Иваныч. — Узнал, что Кулешов парился у меня и теперь таится… Как бы я ему не проболтался. Попробуй помирись с ним… Я же, выходит, хуже иуды… Вот так попал я…»
— Слыхал такое слово — конпромисс? — вдруг спросил Пухов.
— Вроде слыхал, — подтвердил Завхоз, лихорадочно соображая, где слыхал и что это такое.
— Ты что же, конпромисс со мной хочешь? Для этого пожаловал? — Пухов отложил ружье, чуть не сшибив стекло керосинки. Свет в избе мигнул, и лохматые тени качнулись на стенах.
— Я хотел спросить, чего трактора на болоте не гудят? — убито проронил Никита Иваныч.
— А что им теперь гудеть? Все, отгудели, — Пухов дотронулся до своей культи и отдернул руку, болезненно сморщившись. — И конпромиссов не будет. Иди, пиши свои жалобы…
