Ознакомительная версия.
Чудовищно несправедливый приговор. Альфред заплакал.
– Бога ради, Чип, – заговорил он громче, хватаясь за последнюю надежду освободиться, пока не вовсе утрачены сила и ясность разума. Главное, чтобы Чип точно понял, что ему нужно. – Мне нужна твоя помощь! Ты должен освободить меня! Положить этому конец!
Даже с покрасневшими веками, даже в слезах лицо Чипа сияло ясностью мысли и способностью действовать. Этот сын понимал его, как сам Альфред понимал себя, и потому, услышав ответ, Альфред осознал, что другого не будет. Борьба закончена. История закончилась в тот момент, когда Чип покачал головой и сказал:
– Не могу, папа! Не могу.
Когда наступила пора, коррекция котировок произошла не в одночасье, словно лопнул мыльный пузырь, а понемногу, вкрадчиво – целый год помаленьку снижалась капитализация ключевых финансовых рынков: спад был настолько постепенным, что не удостоился даже заголовков на первых полосах, настолько предсказуемым, что пострадали разве что глупцы да бедные труженики.
Нынешние потрясения казались Инид куда более тусклыми и пресными, чем в дни ее молодости. Она еще помнила 1930-е, своими глазами видела, что происходит со страной, когда мировая экономика снимает белые перчатки. Вместе с матерью Инид выносила объедки бездомным, дожидавшимся в переулке за их пансионом. По-видимому, теперь Соединенным Штатам не грозят катастрофы такого масштаба. Всюду приняты меры безопасности, вроде резиновых матов, какими оснащены современные игровые площадки, чтобы смягчить падение.
И все же рынки рушились, но Инид – вот уж не думала не гадала, что будет радоваться тому, что Альфред вложил все сбережения в годичную ренту и гособлигации! – пережила падение с меньшими тревогами, чем ее высокого полета подруги. «Орфик-Мидленд», как и грозилась, перестала оплачивать ее медицинские расходы и навязала ограниченный страховой полис, но старый друг Дин Дриблет, благослови его Бог, одним росчерком пера перевел их с Альфредом на страховое обслуживание высшего разряда «ДиДиКэр чойс плюс», и она могла по-прежнему обращаться к любимым врачам. Инид не возмещали крупные ежемесячные расходы на лечебницу, но, сократив свои запросы, она оплачивала счета из пенсии Альфреда и надбавок, положенных пенсионеру-железнодорожнику, а тем временем дом, безраздельно и полностью ее собственность, рос в цене. Простая истина сводилась к тому, что Инид, хоть и не была богата, отнюдь не была бедна. Эта истина ускользала от нее в годы тревог и переживаний из-за Альфреда, но, едва муж покинул дом и Инид смогла выспаться, все стало ясно.
Она многое теперь видела яснее, и в особенности своих детей. Когда через несколько месяцев после рокового Рождества Гари вернулся в Сент-Джуд вместе с Джоной, Инид сумела извлечь из их визита массу удовольствия, сплошного удовольствия. Гари все еще уговаривал продать дом, но уже не мог ссылаться на вероятность того, что Альфред упадет с лестницы и убьется, а Чип тем временем успел переделать множество дел – покрасил садовую мебель, устранил протечки, прочистил водосточный желоб и зашпаклевал щели, – лишив Гари второго убедительного аргумента. Они с Инид цапались из-за денег, но слегка, для забавы. Гари донимал мать «долгом» в 4,96 доллара за шестидюймовые шурупы, а та парировала: «Новыми часами обзавелся?» Да, признал Гари, Кэролайн подарила ему на Рождество новый «Ролекс», но недавно он понес немалые убытки на акциях биотехнологической компании, продать которые удастся не раньше 15 июня, и вообще, это вопрос принципа, мама, принципа! Но Инид – тоже из принципа – отказывалась вернуть долг. Приятно было думать, что и в могилу она сойдет, так и не уплатив за шесть шурупов! А какие это биотехнологические акции так подвели Гари, хотелось бы ей знать, но Гари буркнул, не ее, мол, дело.
После Рождества Дениз переехала в Бруклин, устроилась на работу в новый ресторан и в апреле выслала Инид ко дню рождения билет на самолет. Инид поблагодарила и сказала, что приехать не сможет, нельзя же оставить Альфреда, это нехорошо, после чего все-таки поехала и провела в Нью-Йорке четыре волшебных дня. Дениз выглядела намного счастливее, чем на Рождество, и Инид предпочла не задумываться, почему в жизни дочери так и не появился мужчина.
Вскоре после этой поездки Инид играла в бридж у Мери Бет Шумперт, и вдруг Беа Мейснер принялась с позиций христианской добродетели критиковать знаменитую актрису-«лесби».
– Какой ужасный пример для молодежи, – говорила Беа. – Если уж сделала дурной выбор, могла бы хоть не хвастаться, тем более сейчас, когда для таких, как она, созданы новые программы лечения.
Инид, игравшая в паре с Беа и расстроенная тем, что подруга не поддержала заявку на две взятки, кротко возразила, что «лесби» ничего не могут с собой поделать.
– Нет-нет, это осознанный выбор, – заявила Беа. – Эта склонность зарождается в отрочестве. Никаких сомнений, все специалисты так говорят.
– Мне понравился триллер, который ее подружка сняла с Харрисоном Фордом, – вставила Мери Бет Шумперт. – Как он, бишь, называется?
– Не думаю, чтобы эти люди делали осознанный выбор, – кротко настаивала Инид. – Чип как-то раз сказал одну интересную вещь: многие люди ненавидят «гомосексуалов», критикуют их, так с какой же стати человек по доброй воле предпочтет стать таким? Мне эта мысль показалась очень разумной.
– Это все потому, что они добиваются особых привилегий, – фыркнула Беа. – Теперь заговорили о «гордости голубых». Вот за что нормальные люди их не любят, а не только за аморальное поведение: мало того что сделали дурной выбор, так еще и похваляются.
– Не могу даже вспомнить, когда я в последний раз смотрела хороший фильм, – вздохнула Мери Бет.
Инид вовсе не была сторонницей «альтернативного» поведения, а к раздражавшим ее манерам Беа Мейснер могла бы и притерпеться за сорок-то лет. Она сама не сумела бы объяснить, почему именно после этого разговора за бриджем раздружилась с Беа Мейснер, как не могла бы объяснить, почему стяжательство Гари, неудачи Чипа и неустроенность Дениз, стоившие ей стольких бессонных ночей на протяжении многих лет – столько переживала, хмурилась, осуждала, – почти перестали ее беспокоить теперь, когда Альфред покинул дом.
Разумеется, положение изменилось, все трое детей готовы были помочь. Чип преобразился точно по волшебству. После Рождества он пробыл в Сент-Джуде шесть недель, прежде чем вернуться в Нью-Йорк, и каждый день навещал отца. Месяц спустя он вернулся в Сент-Джуд, избавившись от ужасных сережек в ушах. На этот раз Чип готов был задержаться в родительском доме, и Инид преисполнилась изумления и восторга, пока не обнаружила, что Чип завел роман со старшим врачом из неврологического отделения больницы Сент-Люк.
Неврологиня, Алисон Шульман, была курчавой и не слишком красивой чикагской еврейкой. Инид неплохо относилась к ней, только недоумевала, зачем удачливой молодой докторше понадобился ее полубезработный сын. В июне загадочная ситуация усугубилась: Чип известил мать о намерении переехать в Чикаго и вступить в безнравственное сожительство с Алисон, которой предстояла практика в Скоки.[96] Чип не подтверждал, но и не опровергал подозрения матери, что приличной работы у него нет как нет и платить свою долю на хозяйство он не станет. Говорил, что трудится над сценарием. Говорил, что «его» нью-йоркскому продюсеру «страшно» понравился «новый вариант» и теперь его нужно довести до конца. Насколько Инид знала, работа Чипа, в доходной ее части, сводилась к почасовке и заменам в школе. Она была благодарна Чипу за ежемесячные приезды из Чикаго – он проводил с Альфредом несколько дней подряд – и радовалась, что хоть один ее отпрыск вернулся на Средний Запад. Но потом Чип сообщил, что женщина, на которой он даже не был женат, вот-вот родит ему двойню, и пригласил Инид на свадьбу – невеста на седьмом месяце беременности, главное «занятие» жениха сводится к тому, чтобы в четвертый или в пятый раз переделывать киносценарий, а большинство гостей, ярко выраженные евреи, откровенно восхищались счастливой парочкой, – тут уж Инид могла бы найти сотни изъянов и всласть покритиковать. И ее удручило, устыдило открытие (после пятидесяти-то без малого лет брака!), что, будь Альфред с ней на празднике, она бы непременно обнаружила изъяны, она бы в пух и прах раскритиковала всех! Если бы рядом с Инид сидел Альфред, все присутствующие увидели бы ее кислую мину и отошли бы прочь, а не подхватили бы ее, не обнесли бы вместе со стулом вокруг комнаты под клезмерскую музыку,[97] не получила бы она такого удовольствия.
Печально, но факт: жизнь без Альфреда в доме стала лучше для всех, кроме Альфреда.
Хеджпет и другие врачи, в том числе Алисон Шульман, наблюдали Альфреда в больнице весь январь и часть февраля, без зазрения совести выписывая счета «Орфик-Мидленд», покуда та платила по страховке. Были испробованы все мыслимые методы лечения, от электрошока до халдола. В конце концов Альфреда выписали с диагнозом: «паркинсон», деменция, депрессия, невропатия ног и мочевого пузыря. Инид сочла своим моральным долгом вызваться ухаживать за мужем на дому, но, слава богу, дети и слышать об этом не хотели. Альфреда поместили в «Дипмайр-хоум», стационар, примыкающий к загородному клубу, а Инид ежедневно навещала мужа, приносила домашнюю еду и следила за его одеждой.
Ознакомительная версия.
