Из-за ширмы доносится соединенный вопль старческого оргазма.
ДОМ. Сегодняшний коитус продолжался 12 минут 40 секунд, на 7 секунд дольше, чем вчерашний.
Молчание. Дымки двух сигарет.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Славка, знаешь, сколько раз ты меня трахал в течение нашей жизни?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Недостаточно?
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Да нет, тут просто статистика. Мы живем с тобой 72 года. Не было дня, чтобы ты меня не трахнул. Значит, по грубым подсчетам, — 26 550 раз.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Дом, а что говорит твоя статистика?
ДОМ. Тут фигурирует цифра 50 540, но почему-то ей предшествует 31. Какая-то странная калькуляция: 31 + 50 540. Что означает эта перевернутая чертова дюжина? Я еще не все о вас знаю, господа.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. 31 — это наше первое свидание в гребном клубе «Спартака» на Елагином острове. Я тогда считала.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (поет). Есть на свете островок Елагин, и гребная база есть на нем. Приходи, мой бешеный стиляга, мы на шатком скифе погребем.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Помнишь, роднульча.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Еще сто лет пройдет, роднульча, а я буду помнить ту ночь.
ДОМ (бормочет). Не все ясно, Слава. Пока еще не все ясно. Но яснее, чем было. Яснее. Тут какая-то романтика, Какашенька, не так ли? (Громко). Пора завтракать!
Мстислав Игоревич и Наталья Ардальоновна выходят из-за ширмы. У них великолепный вневозрастной вид. Завязывая халаты, направляются к уже сервированному столу.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Что сегодня на завтрак?
ДОМ (не очень учтиво). То, что вам нужно.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Гаркаша, витпуди, выжминт. Что ж, все это очень аппетитно, а все-таки я как-нибудь выключу Дом и приготовлю тебе яичницу.
ДОМ (ворчливо). Что это значит — выключу? Какую еще яичницу? Что за вздор?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Я, признаться, уже и забыл, что такое яичница.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Славка, ты так здорово сегодня подтянулся. Тебе сейчас и шестьдесят не дашь.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Тебе тоже, роднульча.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Да? А по-моему, мне сейчас и пятьдесят пять не дашь.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Я хотел сказать, роднульча, что и пятьдесят бы тебе не дал, если бы не легкая дряблость вот тут, под ключицами.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Дряблость???
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, я не так выразился. Ну просто какая-то неровность кожи. У пятидесятилетних, между прочим, тоже иногда что-то слегка отвисает.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А у тебя самого ничего не отвисает? У других под ключицей видишь, а у себя под пузом не замечаешь? Ты думаешь, если тебе пересадили эти дела от тореадора, то у тебя ничего не отвисает?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну, перестань, перестань, роднульча.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Я тебе не роднульча! Ха-ха! В молодости я знала стариков, у которых ничего не отвисало без всяких пересадок от тореадора. Мне даже нравилось тогда заниматься со стариками. Был такой муж, Ильич Гватемала, классик циклопического реализма, мы вместе с ним стреляли из пулемета по федеральным агентам. Был такой дедушка, Павлуша Фамус, я носила ему передачи в тюрьму. Помнишь таких, или тебе память, как всегда, изменяет?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Память — это еще не главный предатель в жизни человека.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ах, ах, какая блистательная афоризма!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Афоризма! Что за слово? Ты что, забыла, что оно мужского рода? Говорят афоризм. Афоризм. А не афоризма.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Нет, оно женского рода! Оно — афоризма!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Это ты путаешь с аневризмой. Аневризма — женского рода, а оно — мужского.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Вот балда, оно — среднего рода!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Оно, то есть слово. Слово — среднего рода, а афоризм — слово мужского рода.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Нет, женского! Афоризма, афоризма!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Афоризм! Афоризм!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Молчи, старый дурак!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Это ты дура! Ты! Ты!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Какой ты гад! Ведь я понимаю, что ты в это вкладываешь.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ничего я не вкладываю, просто есть аневризма, она женского рода, и есть афоризм — он мужского!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ты вечно меня подкалываешь, ты только и ждешь, чтобы придраться, унизить. Никогда не приласкаешь, не пошутишь. Вечно причиняешь… (Рыдает). Ты мне не можешь простить моей молодости, ничтожество!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Это я ничтожество? Человек, которого чтит весь мир? Воссоздатель Чистого Воздуха?
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА (рыдает и вопит). Чтит?! Воссоздатель?! А сам — ничтожество!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (взорвался). Это ты настоящее никчемное ничтожество! Тебя называют Женщиной Двух Столетий, говорят, что ты вела Россию на Запад, а ты просто проститутка! Только секс и застрял в твоей глупой башке!
Вскочив с мест, со сжатыми кулаками они подступают друг к другу. Агрессивная сенильность искажает их черты, скрючивает тела.
ДОМ. Оба, внимание! Встать спиной к спине! Выбрасываю струю животвора! Делайте глотательные движения! Делайте умывательные движения! Протирайте за ушами! Вдох! Вдох! Вдох!
ОБА (выполняют команды, глубоко дышат, приходят в себя). Прости меня, роднульча. Это ты прости меня, роднульча. Я люблю тебя, роднульча. И я тебя люблю, роднульча. Ты лучше всех, роднульча. Нет, это ты лучше всех, роднульча.
ДОМ. Наденьте VR-обручи. Откиньтесь в креслах. Благость посещает вас. Что вы видите?
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Кота. Дивный кот прыгнул ко мне на колени. Мурлычет. Выгибает спину. Я успокаиваюсь с каждой минутой. Я дам ему имя Ницше. Мой кот, мой Ницше!
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. У моих ног пристроилась немецкая овчарка. Уши торчат, как две елки. Смотрит на меня весело и с любовью. Трогает меня лапой. Мой пес, мой Лучше!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ты хочешь сказать, что твой Лучше лучше, чем мой Ницще?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Во всяком случае, мой Лучше не нищие, чем твой Ницше.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Как я люблю виртуальную благость! Пожалуй, это единственное, что меня примиряет с миром, в котором опять, несмотря на все мои усилия, накапливается все больше идиотизма. Да ведь, по сути дела, вирту может дать все, в чем есть нужда у современной женщины.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Не совсем с тобой согласен, роднульча.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Ах, ты со мной не совсем согласен? Почему же?
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ну так, в порядке шутки, ведь не может же вирту дать современной женщине мужа. Ведь это ж все-таки не жизнь пока что.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Да какого черта мне в этой жизни? Вирту лучше, чем жизнь! Виртуальный кот очарователен, да к тому же не ссыт по углам! Виртуальная собака не гадит и не разбрызгивает слюны! А вот некоторые передовые женщины утверждают, что виртуальный муж лучше настоящего.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ах вот как? Чем же?
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Говорят, что он делает все, что требуется от мужа, да к тому же еще не пердит.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Ты хочешь сказать… что?
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. А ты будто не знаешь — что.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Послушай, Наталья Ардальоновна, все-таки отдавай себе отчет в том, что говоришь, борись с маразмом. Твоего мужа знает вся Россия, да что там — весь Китайский Союз, весь мир знает его как борца с пердежом! С тридцати двух лет я открыто воюю с пердунами, с бздежниками, со всеми загрязнителями Эола и Эфира! Ты вместе со мной была на линии огня, моя «Аврора» героически погибла в морском бою с эскадрой пердунов и сквернословов! Всю свою женскую суть она отдала моей борьбе!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Она не только твоя, но и моя! Мы с ней, бывало, сливались в экстазах.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Хотя бы ради памяти о нашей бронированной подруге ты не посмеешь сейчас намекать, что я сам, Воссоздатель Воздуха, выпускаю газы!
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Мстислав Игоревич, посмотри правде в глаза, ведь ты же не виноват, что у тебя на сто первом году жизни взбунтовалась перистальтика, что ты круглые сутки пускаешь шептунов или грохочешь, как главный калибр нашей «Авроры». Ты не виноват, что Дому постоянно приходится осаживать прущий из тебя сероводород с каким-то странным яичным оттенком. Дом, что ты молчишь, — подтверди!
Дом молчит, только две светящиеся змейки бегают по дальней стене.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА. Тоже мне, какой деликатный.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ (глухо). Значит, ты замечала.
НАТАЛЬЯ АРДАЛЬОНОВНА (в отчаянии). Как я могла не заметить? Быть может, уши меня подводят, но обоняние пока не отказало. (Пауза). Мне горько не меньше, чем тебе.
МСТИСЛАВ ИГОРЕВИЧ. Не ври! Ты замечала и ни разу не сказала об этом ни мне, ни Дому. Ты берегла это для подходящего момента, чтобы сделать мне побольнее. Ты — хамка!
