Эвридика Рильке, войдя в царство мертвых, быстро забывает свет. Темнота застилает ей глаза, сердце. Когда Гермес упоминает об Орфее, реакция этой Эвридики ужасна: Кто?
Имя Эвридика означает «правительница широт». Впервые в мифе об Орфее это имя встречается в первом веке до нашей эры. Из чего можно сделать вывод, что это более позднее включение в архаическое повествование. В третьем веке до нашей эры она звалась Агриопой, «свирепой хранительницей». Это также одно из имен богини колдовства Гекаты и самой «правящей широтами» владычицы царства мертвых Персефоны.
Все это влечет за собой лавину вопросов: не явилась ли Эвридика, о происхождении которой мы знаем очень мало, а по официальной версии она была покровительницей деревьев, дриадой, — так вот, не явилась ли она из царства мертвых, чтобы покорить сердце Орфея? Не была ли она воплощением самой властительницы тьмы, жаждущей любви в мире света, наверху? И когда земля поглотила ее, не было ли это просто возвращением домой?
Не является ли неспособность Орфея спасти ее знаком неминуемой судьбы самой любви (она умирает); или бессилия искусства (оно не может вернуть из мира мертвых); или трусости, по Платону (Орфей не умер, чтобы быть рядом с нею, он не Ромео); или черствости так называемых богов (любящие не способны тронуть их сердца).
Или — что всего поразительнее — это следствие истинной сущности Эвридики, ее темной стороны, ее принадлежности ночи? А Гайомарт, мертвый близнец Ормуса, его собственное ночное «я», его Другой: не он ли ее настоящий муж, не он ли сидит рядом с нею на обсидиановом троне?
Вот мой ответ. В неотступных раздумьях о смерти мы можем начать слышать мертвых, их шепот о том, как они жили. Аид, Персефона — все это, по моему мнению, сфера речевых образов. Но скрытое «я» Вины при жизни не было метафорой. Человеком, с которым она пряталась, был я. Ту себя, которую она скрывала от мужа, она раскрывала передо мною. Забудь о Гайомарте; Другим рядом с нею, во плоти и крови, был я. Я был ее другой любовью.
Может быть, это именно то, в чем Ормус не может себе признаться: что та, неизвестная ему Вина, никак не связана с ее смертью и с жизнью после жизни. На самом-то деле для него невыносима тайна ее земных часов. Ее ночей на поверхности земли.
Эта та загадка, которую я могу решить для него, но не стану этого делать. Я мог бы сказать: Да это был я, она собиралась уйти от тебя — от тебя, безумца, она была на грани того, чтобы бросить тебя, вместе с твоими видениями, свистом в ушах, жестами длиной в десять лет и твоей знаменитой великой страстью, — и пчелкой прилететь на мою большую медную кровать.
Владыка Подземного царства — это я, вот что я мог бы сказать ему. Она принадлежит мне.
Я не могу сказать ему этого, потому что тоже потерял ее, и теперь мы горим в одном пламени. О Ормус, брат мой, мое «я». Когда ты кричишь, крик вырывается из моего горла. Когда я плачу, слезы текут из твоих глаз. Я не причиню тебе еще большей боли.
И потому, что я не могу, не стану этого делать, он падает еще глубже в бездонную яму — не в Винину пропасть, а в свою собственную. Для него она, однако, не запятнана, хоть и лежит столь глубоко. Он видит ее сияние сквозь покров земли и камня. Ее тело представляется ему горящей свечой — яркой, негасимой. Ее освещает его любовь. Он стремится к ней сквозь тьму.
Каждую ночь он надеется проснуться и увидеть у окна знакомую фигуру — она смотрит в тенистый предрассветный парк. Как часто он представляет себе, будто поднимается с постели, тихонько подходит к ее милой тени и стоит рядом, глядя, как первые лучи солнца скользят по крышам домов и верхушкам деревьев.
Мне знакомы все его страхи, его надежды, мечты, потому что они — мои.
Землетрясения, по мнению ученых, вполне обычное природное явление. На всем земном шаре за десятилетие происходит около пятнадцати тысяч подземных толчков. А вот стабильное состояние — это как раз редкость. Миром правит аномальное, чрезвычайное, противоестественное, оперное. Не существует такой вещи, как нормальная жизнь. И все же именно повседневность нам необходима, она тот дом, который мы строим, чтобы защититься от большого злого волка перемен. И если в конце концов волк становится реальностью, то этот дом — наша лучшая защита от бури: можете назвать его цивилизацией. Мы строим свои стены из соломы или кирпича, чтобы защититься не только от коварной нестабильности времени, но и от нашей собственной хищнической природы — от волка в нас самих.
Это одна точка зрения. Дом может быть и тюрьмой. Большие волки (спросите у Маугли, Ромула и Рема, спросите у Кевина Костнера[339], не обязательно полагаться лишь на мнение трех поросят) совсем не всегда злые. В любом случае, это новое время потрясений и разломов не укладывается в обычные рамки, с этим согласны даже сейсмологи. Число толчков достигает более пятнадцати тысяч в год.
Все читают газеты, так? Поэтому мне не нужно подробно объяснять, насколько изменился мир за последние годы. Гималаи внезапно стали ниже, разлом вдоль границы между Гонконгом и Китаем превратил Новую территорию в остров, ушел под воду остров Роббен, возле островов Санторин, в самой южной части Киклад, из морских глубин поднялась Атлантида, а рок-н-ролл превратился в оружие, заставившее беглого панамского диктатора вылезти из своей норы, и тому подобное. Мы все вместе наблюдали в прямом эфире землетрясения и падение старого порядка — так, как это происходило. Мы видели, как открывались ворота тюрем, как взламывалась, так сказать, седьмая печать, что стало главной, ошеломляющей новостью, и мы все хотим знать, кто же это — те четыре всадника. Как Буч Кэссиди и Санданс Кид[340], когда люди Пинкертона пришли за ними, мы поворачиваемся друг к другу и удивленно спрашиваем: Кто эти ребята?
Вот такие дела.
Эти приграничные землетрясения стали диковиной нашего века, правда? Вы видели тот дефект ткани, который только что привел к исчезновению всего железного занавеса? Слово «незабываемо» даже близко не может этого описать. А после того как китайцы открыли огонь на площади Тяньаньмэнь, вы видели, какой разлом открылся по всей длине Великой Китайской стены? Так что теперь в Китае нет ничего (но есть большой новый аэропорт в Японии), что можно увидеть с поверхности Луны. Это хороший урок для них. так ведь? Так.
О да, чего только не выбрасывают на поверхность эти землетрясения. Поэтов, становящихся президентами, конец апартеида, нацистское золото, пятьдесят лет таившееся в глубинах сейфов швейцарских банков, Арнольда Шварценеггера, «Титаник», и нам кажется, что коммунизм только что засыпало и он похоронен под этими камнями. А все эти Чаушеску? И их не упустили.
Когда перемены столь велики, можете не сомневаться, политики выстроятся в очередь, чтобы объявить, что это их заслуга. Кажется, что сотрясение железного занавеса было результатом, так сказать, подпольной, скрытой деятельности Запада. Похоже, мы отыскали слабые точки в этом карточном домике и приложили массу усилий, чтобы он развалился. Похоже, что теперь в нашем арсенале оказалось новейшее оружие массового поражения — землетрясения. Если кто-то причиняет нам беспокойство, мы в буквальном смысле выдергиваем у него из-под ног ковер. Именно это и произошло недавно с Саддамом Хусейном и получило известность как «разлом Аравии». Нет, конечно, вы правы, если уж быть совсем точным, это не стопроцентный успех, он выжил и так далее, но вы это видели? Нужно отдать должное нашим ребятам, ну и спектакль они устроили. Ухх! Просто всеобщее потрясение. И, надеемся, вы обратили внимание — никакого ущерба инфраструктуре и суперструктурам, имеющим отношение к безмерно важной саудовской нефти. Nada[341]. Никакого! Нисколечко!
Что? Теперь Мексика хочет знать, не были ли агенты Соединенных Штатов или Европейского союза замешаны в происшедшем на ее земле грандиозном землетрясении. Был ли это своего рода пробный шар, демонстрация суперсилы сильного слабому? Боже, всегда найдется тот, кто испортит удовольствие. Читайте по нашим губам. Конечно нет. Разве мы позволили бы Вине Апсаре погибнуть в каком-то военно-промышленном мегазаговоре? Это просто безумие. Мы любили эту женщину. Чего только мы не отдали бы, чтобы она была сейчас здесь, живая и невредимая, и пела нам, прямо сейчас. Мексиканское землетрясение было природным феноменом, который мы изо всех сил пытаемся понять. Лучшие умы занимаются этим. У матери-природы бывают приступы плохого настроения, и нам следует улавливать их, чтобы спокойно жить на земле, в нашем доме. Мы должны накопить знания, которые позволят создать системы и технологии, способные свести к минимуму риск повторения подобной катастрофы. Вместе с мексиканским народом мы всем сердцем скорбим по погибшим.
