— Его младшую жену. Самую младшую из гарема и самую красивую. Последнюю из четырех жен. Только ты можешь подойти в роли посредника. Я вознаграждение тебе дам чистым золотом. Много золота. А она… — он замолк на мгновенье, смежил веки, помолчал, потом вдруг раскрыл глаза и провозгласил астрономические цифры: — Я тебе дам двадцать пять мер золотого песка и… три меры золота литого. Драгоценности, прекраснее которых женщина и не мечтала.
В глазах старухи проснулся интерес, загорелся блеск, отхлынувшая кровь вернулась на тощие щеки. Сердце хаджи забилось чаще, едва он приметил этот знак в ее глазах.
— Признаюсь, почтенный господин, — продолжала она совсем другим голосом, — того, что ты предлагаешь, хватило бы на то, чтобы купить всех жен на земле, однако…
Хаджи прервал ее, чтобы подбросить новые приманки:
— Я много тебе заплачу. Я не поскуплюсь перед посредницей. Поверь мне!
Глаза ее загорелись огоньком. Она улыбнулась своей ехидной улыбкой, хорошо знакомой Беккаю.
— Младшая из жен старосты купцов — самая привлекательная женщина Гадамеса, — проговорил его помощник Дахшун в сластолюбивом ликовании. — Да она самая обольстительная женщина во всей Сахаре! Ему завидуют в этом самые богатые из знати. Однако он овладел ею не только за одни деньги.
Он не заметил на лице Беккая ничего, что говорило бы о загоревшемся любопытстве, и продолжил:
— Прекрасный выбор, мой господин. Глава купцов ведь тоже заполучил ее благодаря гениальной бесовке Матаре.
— Правда?! — воскликнул хаджи. — Я этого не знал.
Дахшун хитро улыбнулся:
— Знание моим господином тайн торговли — вот что дало ему сей ключ. Женщина — что торговля, для того, чтобы добраться до нее, надо знать тайну, какую Аллах доверит лишь избраннику своему.
— Согласен с тобой. Женщина — силок для всякого, кто займется обменом. Но ведь обмен — что женщина. Я ушел в торговлю в первый раз, чтобы угодить женщине.
— Завтра радость начнется. Завтра радость и закончится! — он потер руки от радости, совсем как ребенок. Однако хаджи произнес с неожиданной решимостью в голосе:
— Я хочу ее при людях. Радость моя не исполнится, если не будет свидетелей.
Дахшун шарахнулся вспять, а Беккай решил устранить всякую неясность:
— Он унизил меня на людях. Он продал мое семя, мою женщину на рынке рабов у всех на глазах. Я хочу унизить его при свидетелях. Перед людьми. Око за око!
Помощник набрался смелости и заговорил в удивлении и страхе:
— Но ведь такие дела во всем мире делаются только в совершенной тайне! Все люди так делают. Законы земные и заповеди небесные велят совершать это в тайне. Разве этого мало будет?
— Законы сегодня — мои законы. И отмщение не будет отмщением, если мститель не установит свои правила, по которым будет мстить, когда час наступит.
Свои слова он завершил легким смешком, так же странным.
Помощник весь обратился во слух. Хаджи заговорил повелительным тоном:
— Ты подберешь знатных. Позаботься, чтобы поджидали в соседнем доме, рядом, а произнесу твое имя — впустишь их всех ко мне.
Помощник внимал бесстрастно. Лоб собрался в складки бледность покрыла щеки, он, казалось, вопрошал, а хаджи продолжал излагать свой план:
— Ты позаботься, чтобы все соперники явились: Идир, Даабаш, Бухибба, аль-Дакрас. И неплохо, если имам среди них окажется. Пир неполным будет без участия факихов-толкователей. Хе-хе-хе!
Дахшуну был неведом в его повелителе этот ехидный смешок, но странность в его поведении он относил к странностям в речи. Он продолжал глядеть в глаза Беккаю неподвижно, как истукан, пока, наконец, хаджи не принял решения завершить разговор:
— Ты позовешь всех на настоящий пир. Сегодня же ночью начнешь готовить угощения. Ты думаешь, я шучу? Разве сам ты только что не говорил, что будет радость? Хе-хе-хе!
Дахшун хотел было повторить смешок хозяина, но через несколько мгновений оказалось, что не просто покашливает, а смеется по-настоящему, злорадно и отвратительно. В глазах хаджи блестело безумие. Он помолчал, затем продолжил:
— Подожди! Шайтан подсказал мне сейчас, что будет отважнее и прекраснее…
Он наклонился к Дахшуну с совершенно безумным выражением на лице. Сдавленно прошептал:
— А почему бы не пригласить самого старосту на этот пир?
Дахшун вскочил в ужасе, пытаясь отвергнуть идею:
— Самого старосту купцов?!
— Пир — ловушка для знати. Все пиры — западни, устраивает их шайтан, чтобы заманить глупцов, таких козлов, как купеческий староста! Ха-ха-ха!
Он прервал свой злорадный мерзкий смех, чтобы вновь плести паутину козней:
— Ты заманишь его на этот пир. Ты заманишь его примирением. Ты ему скажешь, что я приглашаю его на пир, в знак примирения. Да. Сообщи ему, что я призвал к благословению и решил отказаться от конкуренции, от вражды, от торговли. Скажи ему, что я покаялся, что я сожалею, что я решил присоединиться к дервишам братства аль-Кадирийя. Ха-ха! Скажи ему, что я уйду с поприща, как только он простит меня. Я откажусь от спора, от соперничества, уйду в местную секту, как только получу его прощение. Хе-хе-хе!
Козни настолько превышали всякие представления Дахшуна, что он был не в силах что-нибудь выразить собеседнику. Смотрел на него в изумлении, выпучив глаза.
Матара привела ее к нему через черный вход. Она вела ее за руку, пока не усадила на ложе рядом с ним. Девочка выглядела райской гурией. Невеста была одета в свадебный наряд. Стройность фигуры скрадывалась полосатым серебристым платьем. Черные глаза ее были устремлены долу, как у скромной невесты, а застенчивость невинности только прибавляла всему выражению свежести и очарования. Ее руки были окрашены хной. Две упомянутые маленькие ручки выглядели как лепестки цветка, казались символами райского сада. Пальцы были увенчаны золотыми перстнями, их головки блестели геммами драгоценных камней. На пугливо вздымавшейся груди, непокорной и четко очерченной, он увидел необыкновенной формы золотое ожерелье. С ее появлением весь дом наполнился приятным благоуханием сада. Это была смесь благовоний, духов и цветочных эссенций. Голова пошла кругом, поплыла, опьяненная, в небо…
— О, Аллах! О, Аллах! — пробормотал он в изумлении.
Матара впервые внесла свой комментарий:
— Ты желал невесту, и я с невестой явилась. Выполнила я свое обещание?
Но он все пребывал в своем оцепенении, повторяя имя божие:
— О, Аллах! О, Аллах!..
Она обменялась взглядом с невестой и вернулась к угождению:
— Скажи, я обещание выполнила. Видит ли господин мой, что я исполнила обещанное?
Хаджи, наконец, вернулся на землю:
— Что ты задаешь такой вопрос, мудрая Матара, ты же знаешь, я просил от тебя девушку из этого мира, а ты привнесла аят из райского сада, с ангелом небесным явилась?!
Он протянул дрожащую руку к гордой груди. Провел ладонью по торчавшему соску, почувствовал, как мурашки пробежали по телу. И опять не мог сдержаться — повторил свои заклинания:
— О, Аллах! О, Аллах! О, Аллах!
Лицо девы покрылось румянцем, она опустила голову еще ниже.
— Господину моему следовало бы, — вмешалась Матара, — не тревожить ангела чужим присутствием. Ангел повинуется лишь в уединении!
— Что поделать, что поделать, если твой ангел меня и чести, и разума лишил? В шутке разве может быть грех?
— Нет греха промеж мужчиной и женщиной. Сотворил их обоих Аллах для слияния и объятий. Разве мог он создать их для чего другого?
— Аллах! Аллах!
— А коли встретились муж с женою, то присутствие при том третьего есть грех. Да позволит мне господин мой удалиться.
— Ты не отведаешь с нами угощения со стола?
— Мое угощение — в моем даре.
Хаджи хлопнул в ладоши и улыбнулся. Вошла черная служанка остановилась у двери в смирении. Хаджи обратился к ней, все еще пребывая в невесомости:
— Проводи почтенную тетушку к выходу, да скажи Дахшуну, чтоб отдал ей должное.
Повернувшись, чтобы уходить, Матара произнесла:
— Слышала я шум на той стороне, напугал он меня.
Хаджи улыбнулся.
— Это — гости мои, — сказал он. — Я позвал гостей. Разве мы не договорились, что женихом буду?
Матара улыбнулась кривой улыбкой и скрылась за дверью.
Несмотря на то, что женский пол был причиной его жизненных страданий, он не мог считать себя принадлежащим к той породе сластолюбивых мужей, которых удовлетворяют только женщины, ведь они не видят в жизни иной, кроме них, цели, которой следовал бы добиваться. Если он позволял себе в виде исключения некоторые быстропреходящие приключение с какими-то женщинами, которых приводил к нему случай, в разных поездках и остановках в оазисах, он мог считать себя членом иной команды, диаметрально противоположной. Теперь ему следовало признать, что причина — не в воздержанности от женщин, или в избегании случайных связей, особенно, когда он знал, что первым поводом к его отстранению и отчуждению была женщина. Причина крылась в том, что средство, с течением дней и путешествий, превратилось из орудия в цель. Он покинул оазис юности следом за блестящей золотой пылью, но не из любви к этой пыли как таковой, а для того, чтобы устроить западню и словить в нее сердце женщины, унизившей его. Он оказался умным, чтобы разгадать тайну женщины, однако сокрылась от него тайна золотого металла. Подвела его мудрость, прельстила его валюта магов и дьяволов и вела его за нос все время — более половины столетия, в течение которых он не обращал внимания, что угодил в ловушку, которую хотел возвести, чтобы ловить сердца женщин в начале пути своего отчуждения.
