Он проглотил слюну, будто глотал фразу, и, теребя кепку за козырек, спросил Стивена:
— Простите, сэр, а вот этим выражением вы что хотели сказать?
Чувствуя, как рядом стоящие его подталкивают, он обернулся к ним:
— Да мне охота узнать, что он этим выражением сказать хотел.
Опять повернувшись к Стивену, он шепотом проговорил:
— А вы в Иисуса верите? Я верю в человека. Я, конечно, не знаю, вы в человека верите или нет. Я вами восхищаюсь, сэр. Восхищаюсь разумом человека, независимого от всех религий. Скажите, а насчет разума Иисуса вы как мыслите?
— Валяй, Темпл! — сказал дюжий краснощекий студент, имевший обыкновение всегда повторять одно и то же. — Пинта за мной.
— Он думает, я болван, — пояснил Темпл Стивену, — потому как я верю в силу разума.
Крэнли, обняв под руки Стивена и его поклонника, объявил:
— Nos ad manum ballum jocabimus[130].
Стивен, увлекаемый прочь, заметил покрасневшее, с топорными чертами, лицо Макканна.
— Моя подпись не имеет значения, — сказал он вежливо. — Вы правы, что идете своим путем. Но дайте и мне идти моим.
— Дедал, — сказал Макканн твердым тоном. — Я убежден, вы неплохой человек, но вам предстоит еще осознать ценность альтруизма и чувства личной ответственности.
Чей-то голос сказал:
— Интеллектуальным вывертам не место в этом движении.
Стивен не обернулся на голос, по резкому тону узнав Макалистера. Крэнли торжественно прокладывал путь сквозь толпу студентов, держа под руки Стивена и Темпла, подобно священнику, шествующему в алтарь в сопровождении сослужащих.
Темпл, перегнувшись к Стивену через грудь Крэнли, живо проговорил:
— Слыхали, что Макалистер сказал? Этот малый завидует вам, не замечали? Крэнли-то не заметил, бьюсь об заклад. А я вот, адская сила, сразу заметил.
Минуя часть холла, где стоял декан, они заметили, как тот тщится сбежать от своего собеседника-студента. Декан стоял у лестницы, уже занеся ногу на нижнюю ступеньку, уже подобрав для подъема свою поношенную сутану с женской заботливостью, и, постоянно кивая, повторял:
— Вне всякого сомнения, мистер Хэккет! Замечательно! Вне всякого сомнения.
Посреди холла староста братства тихим и недовольным голосом вел серьезный разговор со студентом-пансионером. Разговаривая, он слегка морщил свой веснушчатый лоб и в паузах между фразами покусывал тонкий костяной карандашик.
— Я надеюсь, с подготовительного все придут. За первый курс можно ручаться. За второй тоже. Наша задача это проверить новичков.
В дверях Темпл, опять перегнувшись через Крэнли, зашептал торопливо:
— А вы знаете, он женат? Он уже был женат, до того как они его обратили. Где-то там у него жена и дети. Адская сила, во чудная история! А?
Его шепот перешел в хитрый кудахтающий смешок. Едва они очутились за дверью, Крэнли грубо схватил его за шиворот и начал трясти, приговаривая:
— Хренов ты гугнивый ублюдок! Вот те на библии, во всем этом хреновом окаянном мире не найдешь второй такой хреновой макаки, как ты!
Пытаясь вывернуться, Темпл продолжал хитренько и довольно хихикать, а Крэнли, встряхивая, каждый раз повторял:
— Хренов чертов окаянный ублюдок!
Они пересекали заросший сад. Ректор, закутавшись в тяжелый широкий плащ, шел им навстречу по одной из дорожек, читая правило. В конце дорожки, у поворота, он остановился и поднял глаза. Студенты поклонились ему, Темпл, как прежде, затеребил козырек кепки. Дальше шли молча. Когда подходили к площадке, Стивен услышал глухие стуки рук игроков, влажные шлепки мяча и голос Давина, возбужденно вскрикивающего при каждом ударе.
Трое остановились у ящика, на котором сидел, наблюдая за игрой, Давин. Вскоре Темпл перегнулся в очередной раз к Стивену и сказал:
— Звиняюсь, а я вот хотел вас спросить, вы верите, что Жан-Жак Руссо был искренний человек?
Стивен расхохотался от души. Крэнли схватил поломанную бочарную доску, валявшуюся у него под ногами в траве, и, быстро обернувшись, угрожающе произнес:
— Темпл, клянусь богом, если ты скажешь еще хоть слово кому-нибудь или о чем-нибудь, я тут же тебя прикончу super spottum[131].
— Мне думается, он был, как и вы, эмоциональная личность, — сказал Стивен.
— Да провались он и пропади! — произнес резко Крэнли. — Не трать ты на него слов. Говорить с Темплом — это, знаешь, все одно что с ночным горшком. Гуляй-ка отсюда, Темпл. Гуляй домой с богом.
— Плевать я на тебя хотел, Крэнли, — отвечал Темпл, подавшись из досягаемости поднятой доски и указывая на Стивена. — Вот он единственный человек в этом учреждении, у которого индивидуальный образ мыслей.
— Учреждение! Индивидуальный! — воскликнул Крэнли. — Да гуляй домой, провались отсюда, ты ж безнадежный хренов болван.
— Я эмоциональная личность, — сказал Темпл. — Это во как верно сказано. И я, может, горжусь, что я эмоционалист.
Он стал бочком удаляться по аллее, хитро посмеиваясь. Крэнли смотрел ему вслед пустым взглядом без выражения.
— Любуйтесь! — сказал он. — Видали вы когда-нибудь такого обтирателя стен?
Эту фразу его приветствовал каким-то неестественным смехом студент, который стоял, привалясь к стене и надвинув на глаза кепку. Тонкий визгливый смех исходил из такого дюжего туловища, что казалось, будто повизгивает слон. Все тело студента сотрясалось, и от удовольствия он потирал руки в паху.
— Линч проснулся, — сказал Крэнли.
В качестве ответа Линч выпрямился и выпятил грудь.
— Линч раздувает грудь в знак критического отношения к жизни, — сказал Стивен.
Линч звучно хлопнул себя по груди и вопросил:
— Тут кто-то возражает против моей комплекции?
Крэнли решил принять слова буквально, и они начали бороться; потом разошлись, тяжело дыша, с лицами, побагровевшими от схватки. Стивен наклонился к Давину, который был весь поглощен игрой, не слыша разговоров вокруг.
— А как мой ручной гусек? — спросил Стивен. — Тоже подписал?
Давин, кивнув, сказал:
— А ты, Стиви?
Стивен покачал головой.
— Ужасный ты человек, Стиви, — сказал Давин, вынимая трубочку изо рта. — Ты всегда один.
— Теперь, когда ты подписал петицию о всеобщем мире, — сказал Стивен, — я думаю, ты сожжешь ту маленькую тетрадочку, что я у тебя видал.
Поскольку Давин молчал, Стивен начал цитировать:
— Фианна, шагом марш! Фианна, правое плечо вперед! Фианна, отдать честь, по номерам рассчитайсь, раз, два!
— Это другое дело, — сказал Давин. — Прежде чего бы то ни было, я ирландский националист. А ты вот от всего в стороне. Ты, Стиви, уродился насмешником.
— Когда вы поднимете очередное восстание, вооружась клюшками, — сказал Стивен, — и вам нужен будет неизбежный стукач, ты мне скажи. В нашем колледже я тебе подыщу парочку.
— Я тебя никак не пойму, — сказал Давин. — То я слышу, как ты поносишь английскую литературу. Теперь поносишь ирландских стукачей. Потом, что у тебя за имя, что у тебя за идеи… Да ты вообще ирландец или нет?
— Давай сходим вместе в архив, и я тебе покажу родословную моей семьи, — сказал Стивен.
— Тогда будь с нами, — сказал Давин. — Почему ты не изучаешь ирландский? Почему ты бросил классы лиги после первого же занятия?
— Одна причина тебе известна, — ответил Стивен.
Давин покачал головой и засмеялся.
— Да ну, брось, — сказал он. — Это что ли из-за той девицы и отца Морана? Да это же все ты сам выдумал, Стиви. Они просто разговаривали и смеялись.
Помолчав, Стивен дружески положил руку Давину на плечо.
— Ты помнишь, как мы с тобой познакомились? — сказал он. — В то первое утро, когда мы встретились, ты меня спросил, как пройти в деканат, причем сделал ударение на первом слоге. Помнишь это? А помнишь, как ты тогда к каждому иезуиту обращался «отец мой»? Я иногда спрашиваю себя: Такой же ли он невинный, как его речь?
— Я человек простой, — сказал Давин. — Ты это знаешь. Когда ты мне в тот вечер на Харкорт-стрит рассказал все эти вещи про свою жизнь, ей-богу, Стиви, я потом есть не мог. Мне до того было плохо. Я полночи заснуть не мог. Зачем ты мне это все рассказал?
— Вот спасибо, — промолвил Стивен. — Ты хочешь сказать, что я чудовище.
— Да нет, — сказал Давин. — Но лучше бы ты мне не рассказывал.
За спокойным покровом дружелюбия Стивен начал вскипать.
— Этот народ, эта страна, эта жизнь породили меня, — сказал он. — И я себя буду выражать, каков я есть.
— Попробуй быть с нами, — повторил Давин. — В душе ты ирландец, но у тебя гордости слишком много.
— Мои предки отреклись от своего языка и приняли другой, — сказал Стивен. — Они позволили кучке чужеземцев поработить себя. И ты воображаешь, что я своей жизнью и своей личностью буду расплачиваться за их долги? Чего это ради?
